Лорен Вайсбергер - У каждого своя цена

• Название: У каждого своя цена
• Автор: Лорен Вайсбергер
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-034277-2

Вчера вы были замотанной бизнес-леди, не имевшей времени ни на развлечения, ни на личную жизнь…

Сегодня вы — своя в модной тусовке, постоянное украшение элитных ночных клубов, жертва вездесущих папарацци и любимица модных журналов.

Сказка о Золушке?

Нет. Перемена работы!

Вам просто ПЛАТЯТ за роль «светской львицы», за появление на престижных вечеринках и за интрижки с плейбоями.

А развлечения? Да какие уж тут развлечения!

А личная жизнь?

Ее по-прежнему следует искать ГДЕ-ТО В ДРУГОМ МЕСТЕ!

Только — КАКОМ?

---

Каждое воскресенье я сопровождала Уилла, правившего бал, простите, бранч, в «Эссекс», на что сбегались смотреть представители масс-медиа и индустрии развлечений. Уилл славился сердечностью, юмором, радикальными политическими взглядами и стойкой ненавистью к картофелю. Жареное мясо с картошкой, картофель по-домашнему, жареный картофель по-французски, хорошо пропеченный картофель, картофель, запеченный в сыре или сухарях, картофель лионез — все было предано анафеме. Уилл придерживался диеты Аткинса7 еще до того, как Аткинс вошел в моду, и если он не ел картофель, то картофеля не ел никто.

За тридцать лет совместной жизни Уилл и Саймон выработали ряд ритуалов. Они проводили отпуск только в четырех местах: Сен-Барте8 (хотя с недавних пор Уилл стал жаловаться, что Сен-Барте слишком «офранцузился»), Палм-Спрингс9, Бриджхэмптон10, а в выходные иногда — Ки-Уэст11.

Джин с тоником они признавали только из бокалов фирмы «Розенталь»12, каждый понедельник с семи до одиннадцати вечера проводили в ресторане «У Элейн» и каждый год устраивали рождественскую вечеринку, причем один надевал зеленую кашемировую водолазку, а другой — красную.

Уилл — ростом шесть футов три дюйма, с коротко стриженными серебристыми волосами, предпочитал свитера с замшевыми заплатами на локтях. Саймон — гибкий, мускулистый, ростом едва пять футов девять дюймов, с головы до ног одевался в лен независимо от времени года. «У геев, — говорил он, — карт-бланш презирать условности моды. Мы заслужили это право». Даже сейчас, только что с теннисного корта, он щеголял в белом льняном анораке.

— Как дела, красавица? Проходи, проходи, Уилл небось уже гадает, куда мы с тобой запропастились. А еще я знаю, новая девушка приготовила на ужин что-то фантастическое, — с безукоризненными манерами, Саймон снял с моего плеча туго набитую сумку, придержал дверцу лифта и нажал на кнопку.

— Как игра? — спросила я, удивляясь, почему у шестидесятишестилетнего мужика фигура лучше, чем у молодого парня.

— О, ну ты же знаешь, как это бывает; старики носятся по корту за мячом, который им нипочем не отбить, и притворяются, что выполняют подачу не хуже Роддика13. Зрелище жалкое, но забавное.

Дверь в квартиру была приоткрыта, и оттуда доносилась перебранка Уилла с телевизором. В прошлом Уилл первым сообщал широкой аудитории сенсационные новости: о рецидиве у Лайзы Миннелли, об амурах РФК14 и прыжке Патти Хёрст15 от рядовой «богатенькой дочки» до культовой фигуры.

В политику от гламурных событий его толкнула «аморальность» демократов, дядя называл это «клинчем Клинтона». Сейчас, спустя несколько десятилетий, Уилл «подсел» на новости с политическим уклоном, слегка смахивающим на убеждения Аттилы, предводителя гуннов.

Гомосексуалист и праворадикал, Уилл, пожалуй, был единственным автором колонки о светской жизни и развлечениях, проживающим на Манхэттенском Вест-Сайде. Он не желал писать о развлечениях и светском обществе. Из двух телевизоров в дядином кабинете большой был всегда настроен на «Фокс ньюс».

— Наконец-то, — любил повторять дядюшка, — канал для моих единомышленников.

Саймон всякий раз возражал:

— Ну, еще бы, на Вест-Сайде пруд пруди геев с ультрарадикальными взглядами, пишущих в рубрику о сфере развлечений и светской тусовке, правда?

Телевизор поменьше дядя переключал с Си-Эн-Эн на Главные новости Си-Эн-Эн, Си-СПЭН16 и Эм-Эс-Эн-Би-Эс17, которых Уилл именовал «разжигателями заговора либералов». Над этим телевизором висел написанный от руки плакат: «Знай своего врага».

По каналу Си-Эн-Эн Билл Хеммер интервьюировал Фрэнка Рича18 по поводу освещения недавних выборов в средствах массовой информации.

— Билл Хеммер — трусливый слюнтяй, манную кашку ему кушать! — прорычал Уилл, отставляя хрустальный бокал, и запустил в телевизор бельгийской туфлей.

— Привет, Уилл. — Я поставила сумку у стола.

— Из всех людей, достаточно подкованных для обсуждения политики страны, способных дать объяснения или подкинуть интересную мысль о том, как средства массовой информации повлияли или не повлияли на последние выборы, эти идиоты выбрали для интервью кого-то из «Нью-Йорк таймс»! Вся их стряпня воняет хуже, чем несвежий бифштекс! А я должен сидеть и выслушивать их мнение?

— Отчего же, дядя Уилл, телевизор можно выключить. — Я подавила улыбку, когда дядя и не подумал отвести взгляд от экрана.

Мысленно я прикинула, через сколько минут дядя назовет «Нью-Йорк таймс» советскими «Известиями» или припомнит скандал с Джейсоном Блэром19 как еще одно доказательство того, что посредственная газетенка процветает, а заговор против честных трудолюбивых американцев набирает силу.

— Что, и пропустить упорное желание мистера Билла Хеммера скрыть упорное желание мистера Фрэнка Рича обойти тему, которую они, черт побери, обсуждают? Кроме шуток, Бетт, не забывай, что это именно та газета, где репортеры попросту выдумывают сюжеты, когда «горят» сроки сдачи статьи. — Дядя отпил глоток из бокала и с двух пультов одновременно выключил телевизоры, уложившись сегодня с обвинительной речью в пятнадцать секунд. Рекорд.

— Хватит на сегодня вздора. — Уилл обнял и чмокнул меня в щеку. — Выглядишь прекрасно, деточка, как всегда. Но неужели ты помрешь, надев на работу платье вместо бесформенного костюма?

Он довольно неуклюже перешел ко второй излюбленной теме — обсуждению моего образа жизни. Дядя Уилл на девять лет старше моей матери. Оба клянутся, что родились от одних родителей, но постичь эту игру природы решительно невозможно. Мать пришла в ужас, когда я нашла себе «корпоративную должность», где форма одежды и отдаленно не напоминала широкие балахоны и парусиновые тапочки на веревочной подошве, тогда как дядя считает проявлением трансвестизма постоянное ношение делового костюма вместо сногсшибательного платья от Валентино и прелестных босоножек с ремешками от Лубутена20.

— Так принято в инвестиционных банках, чтоб ты знал.

— Уже догадался. Никогда не думал, что ты ввяжешься в банковское дело.

Ну, вот опять.

— Почему ты так негативно настроен? Твои единомышленники просто обожают капитализм, — поддразнила я. — Республиканцы, конечно, не геи.

Дядя пристально посмотрел на меня с дивана.

— Метко. Очень метко. Я ничего не имею против банков, детка, и тебе это известно. Прекрасная респектабельная карьера. Предпочитаю видеть тебя банковским клерком, чем за какой-нибудь кретинской работенкой типа «хиппи-диппи-спасем-мир», которую стали бы рекомендовать твои родители. Но ты слишком молода, чтобы похоронить себя в унылых стенах. Ты должна веселиться, знакомиться с новыми людьми, наслаждаться молодостью, свободой от брачных уз и Нью-Йорком, а не сидеть безвылазно в банковском отделении частных вкладов. Чем бы ты хотела заниматься?

Дядя частенько задавал этот вопрос, и я еще ни разу не придумала достойного или хотя бы сносного ответа. Одно время, еще учась в школе, я собиралась вступить в «Корпус мира». Кроме шуток! Родители искренне полагали, что это естественный шаг после получения аттестата. Я и не подозревала, что у меня есть выбор, — отец и мать говорили о «Корпусе мира» как о необходимой двухлетней подготовке практически к любой профессии. Но я поступила в Эмори21 и познакомилась с Пенелопой. Принадлежа к двум абсолютно разным мирам, мы в лучших традициях избитых сюжетов немедленно полюбили друг друга. Пенелопе нравилось, что я не могла перечислить по памяти все частные школы Манхэттена и понятия не имела о Винограднике Марты22, а мне, естественно, пришлось по душе, что она все это знает.

В рождественские каникулы мы были неразлучны, и в конце первого года обучения я рассталась с любимыми футболками «с мертвецами»23, с удовольствием ходила на баскетбольные матчи и вечеринки с пивом, вступила в футбольную лигу, где числились и парни, и девушки, и общалась с людьми, которые не заплетали волосы в дреды, а приняв ванну, не использовали оставшуюся воду для чего-нибудь еще и не душились маслом пачулей.

Я не стала в классе выскочкой, которая всегда немного иначе «пахнет» и слишком много знает о Редвудсе24.

Носила джинсы-футболки как другие (не озаботившись проверить, соблюдаются ли права рабочих, которые их пошили), ела гамбургеры, пила пиво и великолепно себя чувствовала.

Четыре года у меня была компания друзей со схожими взглядами, временами — бойфренд, и никто из них не был связан с «Корпусом мира». Поэтому, когда в студгородке появились представители крупных корпораций, козырявшие большими зарплатами, подписывая бонусы, и предлагавшие оплатить перелет в Нью-Йорк на собеседование, я заинтересовалась их предложением. Почти все мои школьные друзья нашли аналогичную работу, ибо вплотную столкнулись с вопросом, как в двадцать два года оплачивать квартиру на Манхэттене.

Непостижимо, как быстро пролетело время… Целых пять лет канули в черную дыру обучающих программ, квартальных отчетов и годовых бонусов, едва оставляя время осознать, как я ненавижу то, чем занимаюсь с утра до вечера. И не утешало даже то, что я неплохой специалист. Уилл изрек, что племянница живет неправильно, интуитивно это почувствовал, но я была слишком ленива и труслива, чтобы все бросить и начать жизнь сначала.