Томиэ Охара - Ее звали О-Эн

• Название: Ее звали О-Эн
• Автор: Томиэ Охара
• Жанр: Проза

---

- Наверно, сэнсэй написал так после долгих раздумий...

- Раздумий? Что ты хочешь этим сказать?

- Нет, мне ничего не известно... Откуда я знаю...

(Только несколько лет спустя, когда над сэнсэем разразилась гроза, я поняла, что Дансити не мог сказать тогда ничего, кроме этих слов. Но в то время я видела только, что Даней страдает, слушая мои речи.)

Вечером я одна стояла на веранде в нелепой позе, просунув руки в разрезы кимоно под мышкой, и сжимала свои груди.

Эти груди, не знавшие ни прикосновения мужчины, ни материнства, непорочные, ненужные груди сорокалетней женщины все еще сохраняли девичью полноту и упругость. Жизнь, которой так и не дано было расцвести, и сейчас настойчиво рвалась к свету. В глубине моего существа до сих пор бурлило непонятное волнение, обессиливающее и опасное, - последняя яркая вспышка женской жизни, обреченной на бесплодное увядание. Это волнение все еще не угасло во мне.

Нестерпимо тягостны и мучительны были эти минуты.

В воздухе носился запах каштанов, которые варила кормилица. Этот запах, похожий на запах материнского молока, навевал на меня печаль.

Я прошла в комнату и бесцельно уселась перед зеркалом. Потом завернула рукав кимоно и принялась разглядывать свою обнаженную руку.

Белая кожа, испещренная едва заметными, тонкими, как нити, голубыми прожилками, всегда скрытая от солнца и воздуха, казалось, излучает таинственное благоухание. Меня вдруг охватили досада и раздражение, я готова была поранить чем-нибудь острым эту кожу, напоминавшую влажный шелк.

Откуда она, эта загадочная, проклятая моложавость? Я не могла этого постичь. Нельзя так молодо выглядеть, это приносит только несчастье...

Сорок лет, проведенные в заточении, лишили меня всего, отняли все надежды на счастье, зато сохранили это удивительно моложавое тело и трепещущую, охваченную волнением душу. Да, теперь я сполна узнала, что даже эта необъяснимая моложавость тоже была своею рода наказанием, выпавшим мне на долю.

Эта ненужная свежесть и чистота женщины, не оскверненной прикосновением мужского тела, мужского пота, не знавшей в прошлом ни счастья, ни горя из-за мужчины, эта безупречная кожа, на которой никогда не оставляли ни синяков, ни царапин жестокие мужские объятия, казалась мне не столько красивой, сколько отталкивающей, даже страшной.

И чтобы исцелиться от сознания этой ущербной, неестественной моложавости и напрасной, ненужной красоты, я напрягала все свои душевные силы, стараясь призвать на помощь высокомерие.

- Сэнсэй боится меня. Он меня избегает... Я надеялась, что эта, надменная, нескромная мысль хоть немного утешит меня в страданиях этой минуты, когда я чувствовала себя такой несчастной и жалкой.

Наступил Новый год, и Дансити привез мне поздравительные стихи сэнсэя- по случаю окончания старого и начала нового года.

В эти праздничные дни сэнсэй, вероятно, приезжал в город и замок Коти с традиционными новогодними визитами, но у нас в доме не появлялся.

Я тоже передала ему через Дансити поздравительное стихотворение.

ПО СЛУЧАЮ НОВОГО ГОДА

Бесследно исчезла зима,

Весною объято небо.

Пришел, наконец, Новый год

Обновились природа и люди.

Но весна не всегда теплом

Глушь и город равно наделяет;

Вот и слива моя лишена

Благодати для новой жизни.

Перевод В. Сановича

К стихотворению я приписала: "Итак, мне не придется увидеть Вас. Скорблю об этом! "

В этом году сэнсэю предстояла поездка в Эдо по делам, связанным с его наукой. Исполнялось его давнишнее заветное желание. Скованная людскими пересудами, буквально связанная по рукам и ногам из-за боязни дать новую пищу досужим сплетням, я воспринимала его отъезд как своего рода дуновение свежего ветра, который, может быть, развеет окружавшую меня гнетущую духоту.

Кто знает, может быть, долгая разлука постепенно изменит все к лучшему, надеялась я. Сэнсэй тоже, по-видимому, возлагал на эту поездку те же надежды в его письмах, приходивших в последние дни, между строк, между ничего не значащих слов я отчетливо чувствовала любовь и заботу.

Он советовался со мной, среди прочих дел, также и по поводу моей давнишней просьбы - в свое время я передала ему любимый меч отца и зеркало, которое отец в молодости привез из далекого Нагасаки в подарок матушке, чтобы сэнсэй продал их за хорошие деньги людям, знающим толк в таких изделиях. Теперь сэнсэй писал, что в Коти вряд ли найдется настоящий ценитель, и спрашивал - не лучше ли взять с собой эти вещи, чтобы продать их повыгоднее в Киото или в Эдо?

Я мечтала, чтобы он хоть разок, хотя бы украдкой, повидался со мной перед отъездом, и на эту мою просьбу он ответил согласием - обещал, что в скором времени навестит нас.

В эти решающие дни и случилось несчастье, от которого у меня все похолодело в груди, - мое письмо, ответ на последнее послание сэнсэя, пропало в пути.

В тот день Дансити не пришел; Магобэй, которого я обычно посылала к сэнсэю, был болен, и тут, как на грех, подвернулся странствующий торговец, сказавший, что зайдет по пути в Ямада. По легкомыслию я доверила ему свое письмо. Сколько потом ни упрекай себя - беда уже свершилась, как ни раскаивайся - утешиться невозможно...

"...несомненно, он распечатал Ваше письмо в пути. Нет ли там чего-нибудь, чего не следует видеть постороннему взору? Теперь, пожалуй, лучше всего делать вид, что я вообще ничего об этом не знаю..." - писал сэнсэй, и по его письму нетрудно было понять, что он встревожен и огорчен.

Это происшествие послужило поводом для новых досадных толков и разговоров, мы опасались, что власти могут даже отобрать выданное сэнсэю разрешение на путешествие в Эдо, и я, несчастная вдвойне, трепетала от страха.

"...я совершила эту непоправимую ошибку только потому, что Вы уезжаете, и, глубоко сознавая свою вину, смиренно прошу прощения. Но не тревожьтесь, ничего предосудительного, такого, чего нельзя было бы прочесть посторонним, я не писала, будьте совершенно спокойны. Теперь я уже примирилась с мыслью, что увидеть Вас не придется. Я буду думать о Вас каждый день, улетая мечтой вслед за бегущими по небу облаками, - вот единственное, что мне осталось. Прощайте, прощайте..."

Так рухнули мечты о свидании, которого я ждала с таким волнением.

Я надеялась, что при встрече с сэнсэем смогу выяснить у него нечто важное для себя- связь, существующую между мною, сэнсэем и обществом. Мне казалось, что отношения, сложившиеся между нами, каким-то непонятным образом незримо, но тесно переплетены с политикой.

Не боявшийся высказывать независимые, решительные суждения, когда дело шло о науке, смело опровергший даже теории своего учителя Асами Кэйсай, сэнсэй почти робел, когда вопрос касался такого незначительного, с моей точки зрения, понятия, как общество. Это казалось мне странным, необъяснимым. В отношении сэнсэя к обществу мне чудилось нечто сходное с тем смутным страхом, который испытывала я в заточении, когда заходила речь о политике, власти. Или, может быть, это пресловутое общество тоже не что иное, как один из обликов власти?

Я узнала, что отъезд сэнсэя назначен на десятое февраля. Разрешение было дано, сборы закончены, но из-за легкого недомогания пришлось отложить поездку. Я поспешно приготовила целебный настой и вместе с письмом вручила Дансити.

"... Как Ваше самочувствие? Мне сказали, Что Вы больны. Желаю Вам скорейшего выздоровления и благополучного отплытия при ясной погоде. Да сопутствует Вам удача, с почтением..."

Двенадцатого февраля сэнсэй отбыл в Эдо морским путем из гавани Урато. Разумеется, я не провожала его. Зато мне приснился сон.

...Огромный корабль под парусами. Я стою на палубе в дорожной одежде, в широкополой шляпе. Брови у меня сбриты, зубы покрыты чернью. Приподняв поля шляпы, я говорю: "Я всегда мечтала хоть одним глазком повидать Эдо. Какое счастье поехать туда вместе с сэнсэем!"

Проснувшись, я почувствовала себя несчастной. Не потому, что у той, второй "я" во сне были сбритые брови и зачерненные зубы, а оттого, что во сне я беззаботно смеялась и о чем-то весело, оживленно болтала, исполненная радости и горячего, как огонь, счастья,

Мне стало и больно за себя, и горько, что даже пустой, призрачный сон способен дарить мне эту иллюзию счастья, и я заплакала в ночной тишине на своем одиноком ложе. Горько было сознавать, что, понимая всю тщетность пустых сновидений, я в тайных помыслах готова все время возвращаться к ним, лелея память хотя бы об этих снах...

Вот почему, получив княжеские грамоты, я почувствовала себя уязвленной до глубины души - слишком уж невыносимо было бы мне, еще живущей призрачными мечтами, пойти наперекор самой себе.

"Эн, дочери покойного Дэнэмона Нонака, назначается жалованье - восемь коку риса", - гласила первая грамота. В другой содержался совет князя: он рекомендовал мне выйти замуж.

Наследник человека, отнявшего у меня все, заключившего меня, четырехлетнюю девочку, в темницу на сорок лет, теперь жалует мне содержание размером со слезинку воробья! Какое оскорбление! Лучше ходить в тряпье, просить подаяние, умереть с голоду, но такой милости мне на надо.