Дин Кунц - Апокалипсис Томаса

• Название: Апокалипсис Томаса
• Автор: Дин Кунц
• Жанр: Триллер
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-60013-7

Когда-то Роузлэнд — великолепное поместье на Западном побережье США — знавало лучшие времена. В бурные 20-е годы прошлого века оно принадлежало голливудскому магнату. А в наши дни в Роузлэнде поселился эксцентричный миллиардер-затворник, в окружении своих верных слуг. Томасу и его загадочной спутнице Анне-Марии поместье поначалу показалось тихой гаванью, в которой можно укрыться от врагов. Тишина, покой, роскошь… Чего еще желать? Но покой в Роузлэнде только снился, и надежное убежище медленно, но верно начинает оборачиваться адом…

---

Каждую из них украшали барельефы трех мчащихся лошадей, выполненные в стиле арт-дето. Под лошадьми выгравировали одно слово — «РОУЗЛЕНД».

Сорняки высотой по пояс становились ниже по мере приближения к конюшням. В десяти футах от первого здания они исчезли вовсе.

Я мог и не почувствовать, что здесь что-то не так, если б находился среди сорняков, а не на голой земле. Но что-то показалось мне странным, и я остановился в шести футах от бронзовой двери.

До того, как крик негагары разорвал тишину моей первой ночи в Роузленде, до того, как я увидел лошадь-призрак и ее прекрасную наездницу, задолго до того, как я увидел жутких существ, летящих ко мне под желтым небом, поместье Роузленд поразило меня тем, что здесь все не так. Великолепное, но не благородное. Купающееся в роскоши, но неуютное. Элегантное, но в своей избыточности не утонченное.

Каждый великолепный фасад, казалось, скрывал тлен и гниение, которые я буквально видел. Поместье и его обитатели утверждали, что в Роузленде нет ничего необычного, но за каждым углом и при каждой встрече я ощущал обман, уродство и странности, которые ждали, когда же их явят миру.

На этой полоске голой земли перед дверью конюшни мне в глаза бросилось еще одно доказательство неестественности Роузленда. Солнце лишь полчаса как поднялось на восточном небосводе слева от меня, а потому моя утренняя тень длинным силуэтом протянулась направо, указывая на запад. Но конюшня отбрасывала две тени. Первую — в сторону запада, но не такую темную, как моя, серую, а не черную. Вторая тень от здания, покороче, но черная, как моя, ложилась на восток, словно солнце прошло зенит, как бывает, скажем, в час пополудни.

Лежащие на пыльной земле камень и смятая банка из-под колы отбрасывали тени только на запад, как я.

Между двух конюшен находилась тренировочная площадка шириной в сорок футов, заросшая побуревшими за осень сорняками. Я прошел ко второму зданию и увидел, что оно тоже отбрасывало две тени: более длинную и светлую — на запад, короткую и черную — на восток, точь-в-точь, как первая конюшня.

Я мог представить себе только одну причину для того, чтобы здание отбрасывало две тени, одну из них более светлую: для этого на небе должны светить два солнца, менее яркое, только что поднявшееся, и более яркое, прошедшее зенит и покатившееся к западному горизонту.

Но над головой, естественно, сияло только одно солнце.

Посреди тренировочной площадки росла магнолия высотой в шестьдесят футов, в это время года без единого листочка. Ветви дерева отбрасывали сеть черных теней на запад, на стену и крышу первой конюшни, в полном соответствии со временем дня.

Два солнца, то, что я видел в небе, и фантомное, светили только на конюшни.

Во время моих прежних прогулок по Роузленду я уже приходил сюда дважды. И нисколько не сомневался, что не проглядел бы этот феномен, если бы он имел место быть. Две тени появились только сейчас.

Если конюшни так удивили меня снаружи, оставалось только гадать, какие сюрпризы могут поджидать меня внутри. В моей необычной жизни сюрпризы редко сродни выигрышу в лотерею. Обычно они с острыми зубами, как в прямом, так и в переносном смысле.

Тем не менее я откатил дверь достаточно далеко, чтобы протиснуться в щель. И сразу шагнул влево, спиной к бронзе. Не хотелось, чтобы солнце подсвечивало меня сзади.

Пять просторных стойл выстроились вдоль восточной стены, пять — вдоль западной, с низкими дверками из красного дерева или тика. Центральный проход шириной в двенадцать футов, так же, как пол в стойлах, вымостили брусчаткой.

В дальнем конце слева находилась комната для упряжи, справа — кладовая для фуража, обе давно уже пустовали.

В конюшнях, где мне ранее довелось побывать, полы были земляными, но не только брусчатка вызывала мое любопытство.

Куда больше заинтересовали меня окна в дальней стене каждого стойла. Размером три на четыре фута, они состояли по большей части из квадратных, со стороной в три дюйма, стеклянных панелей, за исключением тех, которые окружали центральную овальную панель. В нее вплавили шнур из переплетенных медных проволочек, в форме лежащей на боку восьмерки.

Из-за медного отлива самого стекла солнечный свет казался рубиновым. У кого-то могло возникнуть ощущение, что благодаря этим викторианским окнам конюшня становилась такой же уютной, как кресло у камина, но мне вдруг вспомнился капитан Немо, а конюшня превратилась в «Наутилус», плывущий в океане крови и огня. Но я — это я, и от этого никуда не деться.

Я не сразу включил внутреннее освещение, бронзовые канделябры по обе стороны каждой двери. Вместо этого постоял среди медного света и свинцово-черных теней, ожидая и прислушиваясь, уж не знаю, к чему.

Через минуту решил, что здание, несмотря на двойную тень, такое же, как прежде. Температура составляла комфортные шестьдесят пять градусов[4], что — я в этом не сомневался — подтвердил бы большой термометр на двери в комнату для упряжи. Воздух оставался чистым и свежим, каким бывает после снегопада. Тишина казалась сверхъестественной: ни потрескивания усадки здания, ни шуршания мыши, ни единого звука, словно за стенами конюшни лежал пустынный, лишенный атмосферы мир.

Я щелкнул настенным выключателем, и канделябры зажглись. В конюшне царила идеальная чистота, на что уже указал мне лишенный каких-либо запахов воздух.

Хотя с трудом верилось, что здесь когда-либо держали лошадей, кое-где в коридорах особняка висели фотографии и картины любимцев Константина Клойса. Мистер Волфлоу полагал их важной частью истории Роузленда.

Пока я нигде не видел фотографии или портрета залитой кровью женщины в белой ночной рубашке. Мне представлялось, что для истории поместья она по важности как минимум не уступает лошадям, но не все воспринимают убийство так же серьезно, как я.

Разумеется, когда-нибудь я могу оказаться в коридоре, увешанном портретами молодых окровавленных женщин в самой различной одежде, демонстрирующих свои смертельные раны. Учитывая, что пока я не нашел в Роузленде ни одного куста роз[5], возможно, эта часть названия поместья подразумевала цветущих женщин, которых убивали и хоронили здесь.

Тут волосы на моем загривке встали дыбом.

Так же, как в прошлые посещения конюшни, я шел к противоположной двери, всматриваясь в медные диски диаметром в дюйм, встроенные между булыжными камнями. Они образовывали сверкающие синусоиды, которые тянулись по всей длине здания. В зависимости от угла, под которым смотрел на них человек, на каждом диске он видел цифру «8», нормальную или улегшуюся набок, точно так же, как в центральных оконных панелях.

Я не мог представить себе предназначения этих медных дисков, но я находил маловероятным, что газетный барон и киномагнат, имеющий возможность не считать деньги вроде ныне покойного Константина Клойса, распорядился разместить их на полу конюшни исключительно для красоты.

— Ты кто такой?

Вздрогнув, я повернулся, чтобы удивиться еще раз. Передо мной стоял гигант с выбритой головой, одним шрамом от правого уха до уголка рта, вторым — через лоб до переносицы, с такими кривыми и желтыми зубами, что ему никогда бы не предложили место ведущего выпуска вечерних новостей любого из центральных каналов, с герпесной язвой на верхней губе, с револьвером в кобуре на одном бедре и пистолетом в кобуре на другом, а также с компактным автоматическим карабином, возможно, «узи», в руках.

Ростом в шесть футов и пять дюймов, весом в двести пятьдесят фунтов, он выглядел, как живая реклама компании, торгующей стероидами. Белые буквы на черной футболке складывались в два слова: «СМЕРТЬ ИЗЛЕЧИВАЕТ».

Его брюки цвета хаки сверкали «молниями» многочисленных карманов и уходили в красно-черные, расшитые ковбойские сапоги, но эти модные навороты стильности ему не добавляли. Талию перепоясывал кожаный ремень, похожий на полицейский, на котором висело множество подсумков с запасными патронами, обоймами, рожками. Некоторые из закрытых на «молнию» карманов бугрились, возможно, от гранат или добытых боевых трофеев, скажем, человеческих ушей и носов.

— Отличная погода для февраля, — ответил я.

В «Отелло» ревность названа «зеленоглазым монстром». Шекспир был, как минимум, в тысячу раз умнее меня. Я никогда не ставил под сомнение его удивительно образные выражения. Но этот зеленоглазый монстр, похоже, знать не знал такой мелочовки, как ревность и доброта. Ненависть, ярость и жажда крови на корню затоптали все прочие эмоции. Мне он показался слишком злобным даже для роли Макбета.

Он приблизился еще на шаг, нацелив «узи» на меня.

— «Отличная погода для февраля». И что это должно означать? — прежде чем я успел ответить, добавил: — Что… — последовало нехорошее слово, — …это должно означать, придурок?