Сергей Ауслендер - Петербургские апокрифы

• Название: Петербургские апокрифы
• Автор: Сергей Ауслендер
• Издательство: Мiръ
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-98846-011-9

Сборник прозы «Петербургские апокрифы» возвращает читателю одно из несправедливо забытых литературных имен Серебряного века. Сергея Абрамовича Ауслендера (1886–1937), трагически погибшего в сталинских застенках, в начале XX века ценили как блестящего стилиста, мастера сюжета и ярких характеров. В издание вошли созданные на материале исторических событий петербургского периода русской истории и подробно откомментированные сборники дореволюционной прозы писателя, а также прогремевший в начале XX века роман «Последний спутник», в героях которого современники узнавали известных представителей художественной богемы Санкт-Петербурга и Москвы. В сборник также включена первая публикация случайно уцелевшего рассказа «В царскосельских аллеях».

---

Точно облако окутывало Мишу, благоуханное, дурманящее облако. Он не работал, даже забыл думать о работе, не читал, не писал и не получал писем; даже когда осматривали галереи, он видел картины, одно название которых волновало его еще с детства, точно через закопченное стекло.

Только на Лидо ветер освежал ненадолго, но томно улыбалась Юлия Михайловна и, нагибаясь поцеловать руку, он уже вдыхал эту отраву благоуханий.

— Твои перчатки, — сказал он как-то, — напоминают мне перчатки великой Медичи,{64} которая отравляла своих врагов прекрасной парой тонких перчаток.

— О, я не отравлю тебя, не бойся. Ведь ты только и остался у меня в жизни, мой милый, нежный мальчик. Хотя, если бы… — она не договорила.

— Если бы я изменил тебе? — спросил Миша.

— Если бы я узнала, что ты предал меня… Но и тогда не тебя, нет, не тебя.

— Разве ты не веришь мне? — улыбнулся Миша.

— Твои глаза по-детски наивны и лживы. Я не знаю, не знаю и боюсь думать.{65} Если б ты только мог понять.

Она ласкала его, благоуханное облако окутывало их.

Наконец они решили ехать во Флоренцию.

Когда портье уже понес вещи в гондолу, Юлия Михайловна в последний раз осмотрела комнату. Она уже была в шляпе и кофточке. Зайдя в Мишину комнату, где тот уже надевал плащ, она подошла к нему, обняла и поцеловала.

— Что это, мы будто прощаемся? — сказал Миша. — Ведь еще Флоренция, Рим.

— Да, а потом Петербург. Хочешь, я перееду в Петербург? Потом поедем в Ганге. Да ведь, да?

Она прижималась крепко, а Миша улыбался своей нежной неопределенной улыбкой и говорил:

— Конечно, конечно. Но почему в Ганге?

Лакеи и горничная, ожидавшие прощальных лир, заглядывали нетерпеливо в полуоткрытую дверь.

День был солнечный и ветреный. На Большом канале сильно качало.

— Почему у тебя блестят глаза? Ты плачешь? — спрашивал Миша.

— Нет, это надуло с моря, брызги. О чем же мне плакать? Я так счастлива, так счастлива. Никогда в жизни я не думала даже, что получу такую радость. За эту весну в Италии я отдала бы все.

Так говорила Юлия Михайловна, с тревожной нежностью смотря на Мишу.

Опять заблестели лагуны по обеим сторонам поезда, а потом замелькали поля, рощи, по дороге скакал всадник на белой лошади.

— Как странно, — сказал Миша, — ведь всего этого мы не видели две недели, я даже забыл, что есть поля, леса, лошади. Не правда ли, Венеция будто приснилась, «Итальянский сладкий сон» — сказано в стихах.

— Да, итальянский сладкий сон, — повторила задумчиво Юлия Михайловна. — Но разве сон, что ты любишь меня, что ты — мой; разве сон, что мы вместе и будем еще долго.{66} Разве ты сам, мой нежный, прекрасный принц, только сон?

Миша, откинувшись на спинку дивана, рассеянно поглядывал в открытое окно.

Пахло свежескошенным сеном, сиренью, еще чем-то. Солнце склонялось к закату. За лесом на холме блестел маленький старинный город золотыми шпицами соборов. Миша молчал и только ласково гладил руку Юлии Михайловны.

Во Флоренцию приехали ночью. Пока ехали в гостиницу Миша успел рассмотреть только белые площади с журчащими фонтанами, и это впечатление какой-то особой белизны и просветленной чистоты осталось навсегда от Флоренции.

Комнаты выходили на Арно, и когда утром Миша открыл жалюзи, яркий свет солнца, полноводное Арно с живописными старыми домами на другой стороне, старым мостом, с магазинами ювелиров, нежные в дали горы, веселая толпа на набережной, все это наполнило бурной радостью.

Они пили кофе в общей столовой.

— Милый, посидим сегодня дома. Я устала. Ведь еще успеем все осмотреть, — говорила Юлия Михайловна.

— Конечно, как хочешь, — вяло ответил Миша.

Его манили шумные улицы, солнце, прохладные соборы, в галерее Боттичелли и Венера Медичейская.{67}

— Ну, не огорчайся. Завтра же я пойду всюду, куда захочешь. А сегодняшний день подари мне, — виновато просила Агатова.

— Михаил Давыдович, вот вы где, наконец, — раздался голос.

Миша даже вздрогнул от неожиданности.

Перед ним стоял Юнонов.

— Вы… вы… — повторял Миша растерянно.

— Да, познакомьте же меня, — весело сказал Юнонов.

Юлия Михайловна тоже испуганно подняла глаза на неожиданного гостя.

Юнонов — веселый, помолодевший, с гвоздикой в петлице светлого костюма, сам представился и, не спрашивая позволения, подсел к их столику.

— Наконец-то. Ведь вы обещали мне оставить свой адрес на почте в Венеции. Я пробыл там два дня. Вас не нашел, стосковался на этом болоте и вот уж пять дней здесь. Теперь смогу удовлетворить свою гордость опытного туриста и похвастаться всеми великолепиями Флоренции. Не правда ли, вы позволите быть вашим гидом? Кстати, какая счастливая случайность: мы оказались в одном отеле. О, теперь я вам надоем. — Юнонов болтал оживленно и весело.

— Ну-с, сегодня же и начнем осмотр. Нельзя же пропускать таких дней, — сказал он, когда кофе был кончен.

— Вот Юлия Михайловна устала с дороги, — нерешительно промолвил Миша.

— Ну, так что же, Михаил Давыдович, мне будет свободнее отдохнуть одной, разобрать вещи. Я так рада, что у вас есть спутник. — Юлия Михайловна говорила любезно, улыбаясь, и только в глазах была тревога. Но Гавриилов не посмотрел ей в глаза, а поспешно, как школьник, освобожденный от скучного урока, поцеловал руку и стал торопить Юнонова.

Они вышли из отеля. На улице было шумно, весело, празднично. Звонили колокола, ревели ослы, кучер проезжавшего экипажа хлопал длинным бичом, смеясь, перекликались через всю улицу две женщины, босоногие, хорошенькие мальчишки насильно прикалывали букетики фиалок.

— Разве не радостно, не прекрасно жить, пока существует Флоренция, — воскликнул Юнонов.

Он говорил без умолку. Рассказывал все петербургские истории, последние сплетни, описывал вечера и спектакли. От его оживленных слов о таком милом и как-то забытом, от этого солнечного оживленного города Миша чувствовал восторг, почти опьяняющий. Будто он спал тяжелым беспокойным сном и вот проснулся, бодрый, свежий, сильный, радующийся солнцу, людям, домам, жизни. Они с какой-то яростной жадностью бегали по городу. На каждой площади, на каждом углу умел Юнонов что-нибудь показать и рассказать. Они были и в Уфициях,{68} и на рынке, где у чугунного кабана целыми грудами лежат цветы, овощи, фрукты, визжат связанные поросята и, размахивая руками, торгуются пылкие тосканки. Отдохнули в тенистом соборе Святой Марии на Цветах,{69} зашли к Донею выпить шоколаду, были на Арно, потом в дом Микель-Анжело{70} и, казалось, не могли насытиться.

В первый раз открытыми глазами увидел Миша Италию, и у него захватило дух от радости перед этими живыми, такими радостными чудесами. Только в шестом часу, усталые, возбужденные, возвращались они в свой отель.

— Вечером возьмем коляску и поедем во Фиезоле. Из виллы Медичи прекрасный вид на Флоренцию, — говорил Юнонов и у самого входа вспомнил:

— Да, вам очень кланяются Ивяковы. Особенно Татьяна Александровна. Пеняют, что не пишете, даже беспокоились.

— Я сегодня же напишу, — ответил Миша, и какая-то горячая торжествующая радость охватила его.

В комнате Юлии Михайловны были сумерки от закрытых жалюзи и окна. Душный аромат духов после свежего воздуха казался нестерпимым. Юлия Михайловна лежала на постели.

— Я ждала тебя, милый. Как мог ты бросить меня на целый день. Я измучилась, — говорила Агатова.

— Как душно. Надо открыть окно, — сказал Миша.

— Ты не любишь больше, — прошептала Агатова.

Миша сел у стола. Ему вдруг сделалось скучно и тоскливо{71} в этой темной душной комнате.

IX

Пятого мая Юлия Михайловна и Гавриилов приехали в Петербург.

Было уже совсем летнее утро, одно из тех, когда так радостно прекрасен Петербург.

Обратная дорога была тяжела для Миши. Денег оставалось очень мало; давно не приходили известия из Кривого Рога, и это беспокоило Мишу. Но зато, когда ехали с вокзала по утренним улицам, сделалось вдруг легко и радостно.

— Как я люблю Петербург. Я даже сам не знал, — сказал Миша. — Как я соскучился о нем.

— Тебе было скучно. Ты уже забыл нашу весну в Италии, — с укором промолвила Юлия Михайловна.

— Ах, я не об этом. Я соскучился по городу, — с раздражением ответил Миша.

Его тяготило, что нельзя соскочить с извозчика, побегать по улицам, повидать сразу всех милых друзей, забытых будто бы и теперь от этого еще более близких, милых.

Дядя написал еще в Рим, что уезжает в командировку и квартиру сдал, так что решили остановиться в гостинице.

Наскучили Мише эти лица отельных лакеев, эти нежилые неуютные комнаты и было странно здесь, в милом, родном Петербурге, испытывать ту же бесприютность путешественника.