Сергей Ауслендер - Петербургские апокрифы

• Название: Петербургские апокрифы
• Автор: Сергей Ауслендер
• Издательство: Мiръ
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-98846-011-9

Сборник прозы «Петербургские апокрифы» возвращает читателю одно из несправедливо забытых литературных имен Серебряного века. Сергея Абрамовича Ауслендера (1886–1937), трагически погибшего в сталинских застенках, в начале XX века ценили как блестящего стилиста, мастера сюжета и ярких характеров. В издание вошли созданные на материале исторических событий петербургского периода русской истории и подробно откомментированные сборники дореволюционной прозы писателя, а также прогремевший в начале XX века роман «Последний спутник», в героях которого современники узнавали известных представителей художественной богемы Санкт-Петербурга и Москвы. В сборник также включена первая публикация случайно уцелевшего рассказа «В царскосельских аллеях».

---

Заслышав шаги в кабинете, он притаился у двери, но ни услышать, ни тем более распознать голосов он не мог.

Поварин заговорил хриплым голосом:

— Там твой дружок, там, но прежде ты должна меня поцеловать, тогда, может быть, и выпущу его, — и, нагнувшись, он припал к губам девушки.

— Спасите, спасите! — отбиваясь, закричала она, и в ту же минуту ужасный крик Якова Степановича, вдруг понявшего все, что происходит, ответил ей.

Он ломился в запертую дверь, ударяя в нее кулаками, ногами и головой. Будто озверев, кинулся князь Матвей на вырвавшуюся было на секунду девушку и, целуя жадно, рвал ее легкое голубенькое платье.

Долго ломился Неводов в дверь и вдруг в странном вскрике замолк.

Князь Матвей поднял на руки обессилевшую, почти потерявшую уже сознание, уже покорную Лизаньку и, как жертву, понес ее на широкую с шелковыми занавесями кровать.

Громкий стук уже в другие, входные, двери привел через некоторое время в себя князя Поварина. Сев на кровать, он долго прислушивался; так как упорный стук не прекращался, встал и, выйдя в переднюю, досадливо окликнул:

— Кого там носят дьяволы по ночам?

— Полицейский офицер с приказом, — раздался ответ из-за двери.

«Ужели уже успела? — мелькнула у князя страшная мысль. — Так скоро, проклятая! Ну, погоди…»

Ответив: «Сейчас, ключ найду», — он подошел к письменному столу, и пошарив в темноте, нашел давно приготовленный на всякий случай пистолет. Приложив дуло к виску, князь Поварин спустил курок.

VI

Когда полицейский офицер, которому было приказано арестовать всех гостей Сашки Пухтоярова, заподозренных в шалости с вывесками, открыл дверь при помощи слесаря, то в кабинете нашел он князя Поварина не дышащим. В спальне, в глубоком обмороке, лежала Лизанька, а в последней комнате, при догорающем огарке, сидел у стола поручик Неводов. Не обратив внимания на вошедших, он продолжал метать карты, повторяя: «Ваша бита, да, бита!» — и тихо, радостно смеялся…{168}

Ярославль. Октябрь, 1911.

Роза подо льдом{169}

I

Графиня Б. принимала по субботам. Салон ее не был особенно обширен, но только люди безукоризненных репутаций имели доступ в него. Саша Кондратьев, считавшийся троюродным внуком графини, приехал первый. В гостиной еще не было никого. Из соседней комнаты, заглушенные портьерами доносились нежные звуки клавесина. Саша встал у окна, и, глядя на первый густой снег, задумался так крепко, что не слышал, как смолк клавесин, как графинюшка Соня выглянула из-за занавески, как подкралась тихонько к нему и встала совсем рядом, так что когда он резко обернулся, то чуть не ударил ее.

— Как вы рассеянны, кузен! — засмеялась она. — Опять влюблены?

— Опять влюблен, кузиночка, конечно. А Мальтийца у вас нет?

— Какого Мальтийца?

— Как, вы не знаете, что все пажи — рыцари Мальтийского ордена?{170} Они дают обет безбрачия.

— На всю жизнь? — так искренно испугавшись, вскрикнула графиня, что Саша улыбнулся. — Вы всегда придумаете глупости. Вы забываете, что я вам уж не девочка, — гневно сдвигая крутые брови, чуть не плача от досады, топнула она ножкой.

— Простите, все забываю. Но брата мне очень нужно.

— Ну и ищите его, где хотите.

— Только у ваших ног…

Шурша сиреневым атласным платьем, вошла, высоко неся седую голову в буклях, графиня.

— Это очень мило, что ты заехал к нам. Но у тебя опять какие-то истории. Князь Дмитрий сказывал, — строго обратилась она к офицеру, целуя его в лоб.

— Охота вам слушать, графиня, этого старого враля, — с досадой ответил тот.

— Я знаю цену его словам, но ты смотри. Да вот и он сам.

Чистенький, худенький старичок торопливо вбежал и еще в дверях закричал:

— Важные новости: испанка-то наша жидовкой оказалась и по сему случаю уже рассказывают…

— Ах, батюшка, уволь. Сколько раз просила мне о ней не докладывать. Слушать тошно, до чего мы доходим, — прервала его графиня.

Впрочем, заметив Кондратьева, князь и сам потерял охоту продолжать свой рассказ, — и подойдя к ручке, вынул табакерку и, набивая нос и многозначительно косясь на офицера, вздохнул сокрушительно:

— Да, да, большое смятение умов.

Этот сезон много говорили о приключениях испанской танцовщицы Хуаны Пелаэс. Было модным сходить с ума по ней, и рассказов, самых удивительных, о ее фантастическом, жестоком и страстном характере ходило по Петербургу великое множество.

Лакеи в старомодных ливреях внесли канделябры. Гостей прибывало. Говорили о возможной войне и последнем приеме. Кондратьев был рассеян и нетерпеливо поглядывал на дверь. Когда в ней показался такой же высокий, стройный, странно схожий с ним, только несколько более бледный, паж, он сделал движение к нему навстречу, однако, опомнившись, остался ждать и, поцеловав его, шепнул:

— Николай, выйдем в кабинет, нужно поговорить.

Паж помедлил несколько минут, тихо переговариваясь с Соней, и вышел за братом. Тот стоял, опершись о камин.

— Завтра я стреляюсь за нее с Пастуховым. Условия тяжелы. Если я буду неблагополучен, обещай мне отомстить ей. Понимаешь. Если буду жив, сам убью ее.

— Да, — тихо ответил паж и, больше не сказав ни слова, они молча пожали друг другу руки и вышли из кабинета, оба стройные, бледные и чем-то еще больше схожие друг с другом, будто одна и та же печать легла на молодые тонкие их лица. Николай подошел к Соне и сдержанно нежно заговорил с ней. Александр поспешил откланяться и, гремя саблей, вышел.

— Знаете, ведь он завтра, — зашептал, захлебываясь, сыпля табак на бархатный голубой свой жилет, князь Дмитрий, нагибаясь к графине, которая уже не помнила своего запрета говорить об этой женщине.

II

Уже прошел месяц с тех пор, как в морозное ноябрьское утро привезли в карете к дому Кондратьевых на Литейном бледного, со странно заведенными глазами Сашу, в разорванном белом мундире, с небольшим черным пятном против сердца; как постлали солому на улице; как, не приходя в себя сутки, в бреду шепча: «Ана проклятая, милая Ана», — он умер; как мать рыдала над ним и долго не могла видеть Николая, повторяя: «Как ты похож на него, как похож». Уже Пастухов отбыл свое наказание в крепости, а дом Кондратьевых опустел, так как вся семья выехала за границу; уже в обществе перестали говорить об этой дуэли, волновавшей город целую неделю.

Николай, казалось, перенес все это спокойно и даже как-то равнодушно. Многие удивлялись его выдержке, другие упрекали в бесчувственности. По субботам он бывал у графини, воскресенья же проводил один в пустом и обширном доме, единственным хозяином которого он был теперь. Утром, в Сочельник, Николая разбудили, доложив, что художник, которому было заказано сделать портрет Александра, принес картину.

Николай заплатил, не осматривая работы, хотя художник, желая знать его мнение и ожидая похвал, поставив портрет к свету, спрашивал:

— Как, сударь, находите вы глаза, потом относительно колорита? Можно бы сделать все светлее.

— Я ничего не понимаю в вашем искусстве. Когда приедет maman, мы пришлем за вами, если понадобятся изменения.

Художник обиженно удалился.

Николай тщательно, как всегда, окончил свой туалет, выпил кофе в столовой, выслушав доклад дворецкого, отдал ему распоряжения и спокойно, медленно прошел по ряду пустых гостиных, с мебелью и люстрами, затянутыми чехлами, в большую залу, где в кресле против света остался портрет Александра. Он встал спиной к окну и долго внимательно разглядывал знакомое и будто забытое лицо, томные, насмешливые глаза, полузакрытые тяжелыми веками, изогнутые брови, узкие усы, сквозь которые краснели тонкие губы. И когда, встав, он увидел в большое золоченое зеркало другое лицо, показалось ему, что это то же самое, той же загадочной, неподвижной печатью отмеченное. Не узнавая себя, он вдруг в первый раз понял весь ужас того, что свершилось и что должно было свершиться. Когда ему подали записку, в которой графиня просила его заехать за Соней в Таврический сад, он, перечитав записку и два, и четыре раза, как-то не мог ничего вспомнить и только пройдясь много раз по гостиным, звонко разносившим его шаги, будто чьи-то чужие, наконец пришел в себя и велел запрягать лошадей.

На улице было сухо и морозно; мелкий снег падал, и зимним багрянцем пылал закат. По льду бегали на коньках и катались с высоких разукрашенных гор. Николай не сразу разглядел малиновую шубку и белый капор Сони. Она сама подкатилась к нему и, не удержавшись, сияя вся морозом и улыбкой, почти упала на его руки, болтая:

— Как хорошо сегодня кататься, как весело. Юхотин-то хлопнулся прямо затылком. Поедемте с гор. Отчего вы так поздно?