Александр Зиновьев - Затея

• Название: Затея
• Автор: Александр Зиновьев
• Издательство: Ценгрполиграф
• Жанр: Юмор
• Год: 2000
• ISBN: 5-227-00684-9

В своей книге всемирно известный писатель продолжает сатирическое описание советского общества, начатое им в романах «Зияющие высоты» и «Светлое будущее». Общественные отношения, образ жизни народа, его нравы, культура и быт в советский период становятся ля писателя предметом научного исследования и осмысления. Затея строительства коммунизма, по версии Зиновьева, была задумана советской властью для идеологизации населения. А когда есть глобальная «затея», то под это дело можно смело пить, гулять, развлекаться…

---

Потом мы опять заговорили о нашей партийности. Один сказал, что теперь осторожно принимать стали. У них в учреждении на этот год всего два места выделили. Другой сказал, что это для интеллигенции и чиновников стало труднее. А рабочих и крестьян заманивают, а те не идут. Зачем им в партию? Карьеру они все равно не делают. А свой кусок хлеба они и без партии заработают. Вспомнили анекдот про Абрамовича, которого исключили из партии и который увидел сон, как американский президент выступил в конгрессе с требованием восстановить Абрамовича в партии, иначе, мол, американцы нам хлеб продавать не будут. Выяснилось, что имеется более десяти вариантов этого анекдота. Четвертый сказал, что отношение русского человека к партии точнее выражает такая хохма. Вышибли Ивана из партии за пьянку. С горя он напился и набил морду постовому милиционеру. Его в суд. Судья спрашивает, как он дошел до этого. А он говорит, что напился с горя, поскольку из партии выгнали, а он ради партии на все готов, он ради партии готов набить морду самому Генсеку, а не то что постовому. Судья Ивана оправдал, а на работе его восстановили в партии, ограничившись выговором.

О сознаториях

Вот что рассказал один из членов оперативной группы Комитета Гласности, проработавший в сознатории около года в качестве воспитателя.

— Сознаторий есть ублюдочный вариант концлагеря, и не более того. Несколько ослабленный и более «гуманный». Попытка найти такую смягченную форму концлагерей, которая позволила бы впоследствии избежать разоблачений. Значит, побаиваются. Не очень-то они верят в победу в мировом масштабе.

Сначала сознаторию хотели придать вид идеологического оздоровителя. Но от такой видимости отказались даже сами организаторы. Нас, идеологических воспитателей, терпели только потому, что мы были положены по инструкции. Обычно нас использовали совсем для других целей. Я, например, натаскивал сына начальника отделения по английскому языку. Главным средством воспитания «нового человека» сначала были уколы. Что за уколы, не знаю. Да и вообще в лагере никто не знал их состава. Но действие их наблюдал систематически. Уже после трех уколов люди становились покладистыми, миролюбивыми, сонливыми. Между прочим, мамаши в Городе использовали эти уколы для своих детишек и были весьма довольны. Незначительная доза, и ребенок спит двенадцать часов. Можно в гости сходить. В очередях постоять. Гласный врач говорил (я услышал это случайно), что скоро вступит в строй комбинат, и дозу уколов придется уменьшить, а может быть, вообще придется от них отказаться. Иначе оздоравливаемые не смогут работать.

В сознатории были и женщины. Их прежде всего использовал обслуживающий персонал и охрана. Вследствие уколов у мужчин, очевидно, наступало ослабление сексуальных потенций. И хотя встречи мужчин и женщин не запрещались, те и другие предпочитали спать, причем в одиночку.

Еще до того, как вступил в строй комбинат, жизнь в сознатории стабилизировалась. Произошла дифференциация в среде оздоравливаемых, появилась иерархия, обозначились отношения господства-подчинения, сложились группы. Наладилась связь с Городом. Появились водка и наркотики. Мужчины за деньги стали откупаться от уколов. Причем установилась твердая такса. В общем, стала складываться обычная наша система жизни, правда с более трудными лагерными условиями и потому более явная.

Когда пустили комбинат, охрану вообще сняли. Корпуса оздоравливаемых превратились в лома с коммунальными квартирами. Уколы сократили, а потом отменили совсем. Люди переженились. Пошли дети.

Побеги? Бывали, но редко. Уколы делали свое дело. Уже после первого укола исчезало желание к перемене места. Хотелось одного: лишь бы не голод, не холод, не побои. К тому же сравнительно с обычными лагерями условия тут более сносные, а все воспринимали свое помещение в сознаторий как тюремное заключение. К тому же пропаганда поставлена так, что большинство было убеждено, что на воле еще хуже.

После пуска комбината все оздоравливаемые стали работать в нем. Работа всякая, но не из приятных. Люди стали поразительно быстро стареть, разрушаться и впадать в мрачную апатию. Участились странные заболевания со смертельным исходом. Ранняя инвалидность. Дети очень часто уроды и слаборазвитые.

Приезжала комиссия из центра. Хватались за голову. Плевались. Но решили, что другого выхода нет. Кому-то тут работать надо. Предложили усилить охрану всего района комбината как сверхсекретного объекта. Постепенно всю идеологическую и медицинскую мерзость, с помощью которой хотели ускоренным порядком воспитать «нового человека», выкинули. Вернулись к старым, надежным методам.

— И чем кончилась эта комиссия?

— Клеветников наказали, анонимщиков выявили и судили. Сейчас с этими анонимщиками сурово поступают, если клевета. Анонимки пиши, только чтобы они с генеральной линией совпадали, а не против шли.

— Вот так сами же мы и покрываем свою мразь.

— А что сделаешь? Там стройки грандиозные. Начни копать — половину начальства судить надо. А кто работать будет? Вы же туда не поедете? Нет? То-то! Не так-то все это просто. Есть естественный ход жизни, который не исправишь никакими лозунгами. У меня для этого есть свое правило: не пытайся исправлять природу!

Из «Евангелия для Ивана»

Один закон для всей Вселенной —
Как ни тужись, как ни потей,
Для эпохальных их затей
Конец наступит непременно.
И мы узрим итог не тот,
Какому нас их свора учит, —
Лишь дряни жиденькие кучи,
Не пики блещущих высот.

Дискуссия об общественном мнении

— Никакого общественного мнения у нас нет, — говорит один интеллигент другому в коридоре одного солидного учреждения.

— Ерунда, — возражает другой. — Оно есть, только никто не знает, что это такое.

— Грубая ошибка, — настаивает на своем первый. Все знают, что это такое, но не имеют. Могу обосновать, свой тезис. Начнем, естественно, с начальства. Начальство отвергает существование общественного мнения по очень простой причине, о которой само оно и не подозревает. Оно боится того, что если оно существует, то оно против него. Кто и что здесь есть «оно» и «него», роли не играет, ибо если одно против другого, то другое тем более против первого. А раз его нет (на сей раз определенно речь идет об общественном мнении, ибо не бывает так, чтобы не было начальства), то с ним можно и не считаться. Начальство, поголовно сдавшее на пятерку марксистско-ленинскую философию в Университете Миллионов (в Вечернем Университете Марксизма-Ленинизма, который, по слухам, окончили даже Моше Даян, Голда Меир, Киссинджер, престарелый маршал Броз Тито вместе с Илонкой, Вилли Брандт и сенатор Джексон), твердо знает одно: общественное мнение есть (далее идет цитата из классиков) объективная реальность, пересаженная в руководящую задницу и преобразованная там до такой степени, что… (Тут цитата кончается, и далее идут нецензурные выражения.) Народные массы знают другое «одно»; но это «одно» совсем не то «одно», что знает начальство, ибо народные массы по определению суть те, кто Университет Миллионов не посещал. Массы знают другое «одно», а именно — какое все это сплошное г…о! А глас народа — Божий глас. А Бога все равно нет, хотя потребность в нем ощущается (а в чем, скажите, мы не ощущаем потребности?!). Так что с народом никаких теоретических затруднений нет. Что касается практических затруднений, то они вовсе не затруднения, а трудности. Последние же (опять-таки по определению!) у нас всегда временные. Остаются передовые борцы за. За что именно, вы сами знаете. Так что лучше промолчим, чтобы не вызывать справедливый гнев начальства. Тем более, что это было бы явным вмешательством в наши собственные внутренние дела. Тем более эти самые штучки, за которые передовые борцы борются (боролись, скажем точнее), у нас есть в изобилии и гарантированы новой конституцией. Мы не просто их имеем, мы обязаны их иметь и отвертеться от них не можем ни в коем случае, хотя они нам совсем пи к чему. Во всяком случае, если бы даже их у нас не было, они были бы у нас все равно лучше, чем на Западе. Так вот, передовые борцы за считают… Прошу прощения, считали. Теперь они уже не считают, ибо считают, сколько лет им остается досиживать. Так они считали, что общественное мнение — это лишь они сами, а поскольку их уже нет (заметили, насколько спокойнее стало без них?!), то и общественного мнения нет.

— Но не надо смешивать факт и мнение о его существовании или несуществовании.

— В данном случае факт есть мнение, а мнение о мнении и есть мнение. Если есть мнение, что нет мнения, то мнения нет. А если есть мнение, что мнение есть, то оно есть.

— А если нет мнения о том, что есть мнение?

— То его, разумеется, нет.