Жорж Санд - Орган титана

• Название: Орган титана
• Автор: Жорж Санд
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1959

---

Добряк кюре серьезно считал своего брата великим человеком и не бранил его за приступы хвастливого бреда. Он и сам с умилением оказывал честь вину «Пой — орган», как человек, который надолго расстается со своим любимым братом, так что солнце уже начинало садиться, когда мне велели седлать Биби. Я не сказал бы, что мог с этим справиться. Гостеприимство довольно часто наполняло мой стакан, а вежливость заставляла меня не оставлять его полным. К счастью, мне помог пономарь, и братья после долгих и нежных объятий расстались у подножия холма, заливаясь слезами. Я, спотыкаясь, взобрался на спину Биби.

— Уж не пьян ли ты случайно, сударь? — сказал мэтр Жан, касаясь моих ушей своим ужасным хлыстом.

Но он все же не ударил меня. Рука его как‑то размякла, а ноги очень отяжелели, и стоило большого труда выравнять его стремена: каждое из них попеременно оказывалось длиннее Другого.

Что происходило до наступления ночи, я не знаю, мне кажется, я громко храпел, а учитель этого не заметил. Биби была такая умница, что я мог быть вполне спокоен. Ей достаточно было один раз пройти по какой‑нибудь дороге, чтобы запомнить ее навсегда.

Я проснулся, почувствовав, как она внезапно остановилась. Мое опьянение, кажется, совершенно рассеялось, так как я сразу же отдал себе отчет в создавшемся положенин. Мэтр Жан не спал, или, вернее, он, к несчастью, проснулся как раз вовремя, чтобы помешать инстинкту лошади. Он направил ее по неверному пути. Послушная Биби подчинилась без сопротивления, но вдруг она почувствовала, что почва уходит у нее из‑под ног, и отпрянула назад, чтобы не полететь в пропасть вместе с нами.

Я быстро соскочил наземь и увидел справа над нами скалу Санадуар с ее витыми органными трубами и зубчатой вершиной; при лунном свете она казалась совсем голубой. Ее близнец — скала Тюильер высилась слева, по другую сторону оврага; между ними зияла пропасть. А мы, вместо того чтобы следовать по верной дороге, оказались на тропинке косогора.

— Слезайте! Слезайте! — крикнул я учителю музыки. — Вы там не проедете. Это козья тропа.

— Эх ты, трус! — отв4тил он грубым голосом. — А разве Биби — не коза?

— Нет, нет, учитель, она лошадь. Не надо бредить. Она не может там пройти и не хочет.

Резким усилием я спас Биби от опасности, но мне пришлось осадить ее, что заставило учителя сойти с лошади быстрее, чем он этого хотел. Это привело его в бешенство, хотя он ничуть не ушибся, и, не отдавая себе отчета, в какой опасной местности мы находились, он стал искать хлыст, чтобы учинить надо мной расправу, которая не всегда бывала безболезненной. Я сохранил полное самообладание, раньше его подобрал хлыст и, без всякого уважения к серебряному набалдашнику, бросил в пропасть.

На мое счастье, мэтр Жан не заметил этого. Его мысли слишком быстро сменялись одна другой.

— А! Биби не хочет! — говорил он. — И Биби не может! Биби не коза! В таком случае, я газель.

С этими словами он бросился бежать вперед, прямо к пропасти.

Несмотря на отвращение, какое он у меня вызывал во время припадков ярости, я пришел в ужас и ринулся за ним, но сразу же успокоился. Никакой газели тут не было. Мой учитель, с перевязанной черной лентой косичкой, которая судорожно прыгала с плеча на плечо, когда он бывал возбужден, меньше всего походил на это грациозное животное. Его серый длиннополый сюртук, нанковые панталоны, мягкие сапоги делали его скорее похожим на ночную птицу.

Вскоре я увидел, как он мечется где‑то надо мною. Он уже сошел с отвесной тропинки, у него осталось еще настолько

Здравого смысла, чтобы не спускаться по ней; жестикулируя, он поднимался к скале Санадуар; подъем был хотя и крутой, но не опасный.

Я взял Биби, под уздцы и помог ей повернуть в обратную сторону; сделать это было нелегко. Затем я поднялся с ней по тропинке, чтобы выбраться на дорогу. Я рассчитывал догнать мэтра Жана, он шел в этом направлении.

Но там его не оказалось и, положившись на благоразумие верной Биби, я оставил ее, а сам прямиком спустился до скалы Санадуар. Ярко светила луна. Мне было видно, как днем, и немного потребовалось времени, чтобы отыскать мэтра Жана: он сидел на обломке скалы, свесив ноги и еле переводя дух.

— Ах! Это ты, несчастный! — сказал он. — Что ты сделал с моей бедной лошадкой?

— Она там, учитель, она дожидается вас, — ответил я.

— Как, ты ее спас? Вот это хорошо, мой мальчик. Но как ты сам‑то спасся? Какое ужасное падение!

— Но мы не падали, господин учитель.

— Не падали? Вот идиот, даже не заметил этого. Вот что значит вино!.. Вино! О! Вино, шантюргское вино! Вино «Пой- орган»… прекрасное, музыкальное винцо! Я бы с удовольствием пропустил еще стаканчик. Принеси‑ка, малыш! Твое здоровье, брат! За здоровье титанов! За здоровье самого черта!

Я был верующий. Слова учителя заставили меня содрогнуться.

— Не говорите так, господин учитель! — воскликнул я. — Придите в себя! Посмотрите, где вы!

— Где я? — повторил мэтр Жан, поводя вокруг расширенными глазами, в которых вспыхивали искры безумия. — Где я? Где, ты говоришь, я нахожусь? На дне потока? Но я не вижу ни единой рыбки.

Вы у подножия той огромной скалы Санадуар, которая нависла над нами. Здесь градом падают камни, посмотрите, вся земля ими покрыта. Уйдемте отсюда, учитель. Это опасное место.

— Скала Санадуар, — повторил учитель, пытаясь поднести ко лбу свою шляпу, которая была у него под мышкой. Скала Сонатуар[4] — да, вот твое настоящее имя. Тебя одну приветствую среди всех окал. Гы самый прекрасный в мире орган. Твои витые трубы должны издавать необыкновенные звуки, и только рука титана может заставить тебя петь. А я, разве я не титан? Да, я титан, и если какой другой гигант оспаривает мое право играть здесь, то пусть он явится. Да! Да! А мой хлыст, малыш? Где мой хлыст?

— Что случилось, учитель? — воскликнул я в ужасе. — Что вы хотите делать? Разве вы видите?..

— Да, я вижу его, я вижу его, разбойника! Чудовище! А ты разве его не видишь?

— Нет, где же?

— Черт возьми! Да он там, наверху, сидит на самом верхнем зубце знаменитой скалы Сонатуар, как ты сам говоришь!

Я ничего не говорил и ничего не видел, кроме огромного желтоватого камня, изъеденного высохшим мхом. Но галлюцинации заразительны, и галлюцинация учителя быстро овладела мною еще потому, что я боялся увидеть то, что видел он.

— Да, да, — сказал я после минуты неизъяснимого ужаса, — я его вижу, он не шевелится, он спит. Уйдем отсюда! Постойте! Нет, нет, не будем двигаться, помолчим. Сейчас я вижу, он шевелится.

— Но я хочу, чтобы он меня видел! И особенно хочу, чтоб он меня слышал! — воскликнул учитель, поднявшись в порыве энтузиазма. — Сколько он ни торчи на своем органе, я все же хочу поучить его музыке, этого варвара. Да ты слышишь, скотина? Я угощу тебя псалмом на свой лад! Ко мне, малыш! 1 де ты? Живо к мехам! Торопись.

— Мехи? Какие мехи? Не вижу…

— Ничего ты не видишь! Вон там, там, говорят тебе! — Ион указал- мне на толстый ствол деревца, торчащего из скалы немного ниже труб, то есть базальтовых призм. Известно, что эти каменные колонки часто бывают выветренными, как бы покрытыми трещинами на некотором расстоянии одна от Другой. Они очень легко отделяются, если покоятся на рыхлом основании, которое осыпается под ними.

С боков скала Санадуар была покрыта травой и растениями, трясти которые было неразумно. Но эта реальная опасность меня ничуть не занимала, я был весь поглощен воображаемой опасностью — как бы не разбудить и не рассердить титана. Я наотрез отказался повиноваться. Учитель вышел из себя и, схватив меня за шиворот с нечеловеческой силой, поставил перед каким‑то камнем, имевшим форму доски, который ему взбрело в голову назвать клавиатурой органа.

— Играй мое «Интроит»[5]! — закричал он мне в ухо. — Играй, ты его знаешь. Я сам буду раздувать мехи, раз у тебя не хватает на это мужества!

Он бросился вперед, перебежал поросшее травой подножие скалы, добрался до деревца и стал раскачивать его сверху вниз, словно ручку мехов, крича мне:

— Ну, начинай! И давай не сбиваться! Allegro[6], тысяча чертей, allegro risoluto![7] А ты, орган, пой! Пой, орган! Пой, орган!

До этого момента я думал, что вино развеселило учителя и он насмехается надо мною, и у меня была еще смутная надежда увести его. Но когда я увидел, с какой пламенной убежденностью он надувает мехи воображаемого органа, я окончательно потерял рассудок и приобщился к его бреду, который, под влиянием вдоволь выпитого шантюргского вина, становился, может быть, по — настоящему музыкальным. Страх уступил место какому‑то безрассудному любопытству; как это бывает во сне, я протянул руки к воображаемой клавиатуре и зашевелил пальцами.

И тут со мной произошло нечто действительно необычайное. Я увидел, что мои руки разбухают, удлиняются, принимают колоссальные размеры. Это быстрое превращение причинило мне такие страдания, что я не забуду их до конца своей жизни. И по мере того, как руки мои становились руками титана, звуки органа, которые, казалось, я сам слышал, приобретали ужасающую силу.