Борис Армфельт - Прыжок в пустоту

• Название: Прыжок в пустоту
• Автор: Борис Армфельт
• Издательство: Издательство П. П. Сойкина.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1927

Трое смелых французов: профессор Готье, его дочь Мари и ассистент Дюрвилль, совершают внеатмосферный полет на ракетоплане оригинальной конструкции. Плохо продуманная экспедиция оборачивается трагедией...

---

Потом я по лесенке опять спустился в камеру. Мари уже не лежала на полу; она сидела на койке, где и сейчас сидит, и, услышав мои шаги, заговорила; в ее голосе не было прежнего раздражения, а только глубокая, безнадежная печаль.

— Он умер… Я знаю… Где мы находимся?

Я в кратких словах объяснил ей наше положение. С минуту она молчала.

— Значит надежды никакой… ни откуда..

Я попытался возразить, ободрить ее, но она сразу оборвала меня.

— Придется его похоронить… опустить в море. Вам придется это сделать одному; я не смогу помочь вам.

Вы видите?… Но я прошу вас подождать с этим, хотя один день… пока будет возможно.

Тут только я обратил внимание на ее странную неподвижность и заметил кусок коленкора, которым были завязаны ее глаза. — Что с вами? Она ничего не ответила, и я услышал только тихий плач… жалкий, безнадежный плач…

Я вспомнил, с каким криком закрыла она лицо, когда страшные лучи Солнца обожгли ее из неосторожно открытой двери. Вспомнил, как она стонала после этого, лежа на полу между штативами инструментов. Вспомнил ее дальнейшую бездеятельность и отсутствие попыток проникнуть в переднее помещение, где лежал ее отец. Вспомнил все это и понял…

Она тоже взглянула на непокрытое лицо гневного божества, и этот взгляд был для нее последним. Больше она уже ничего не увидит. По крайней, мере не увидит ужасный труп своего отца, и память о нем не будет для нее осквернена этими отвратительными останками.

Я не пробовал ее утешать; это было бы бесполезно и только раздражило бы ее. Я достал из нашей аптечки несколько лекарств и, приготовив микстуру для примочки глаз и ожогов лица, поставил около нее все необходимое.

Потом я занялся осмотром наших запасов провизии и пришел к отвратительным выводам; готовясь к полету, мы отнеслись к этому делу с самым преступным легкомыслием. Возможность продолжительного пребывания в камере, без помощи, извне, нам даже не приходила в голову. Из провизии оказалось налицо только несколько коробок с консервами, немного сухарей, две бутылки вина и маленький боченок воды — все это, рассчитанное лишь на первый случай. Этого могло хватить, дня на три-четыре при условии крайней бережливости. Это открытие привело меня в состояние, близкое к отчаянию. Особенно — недостаток воды. Первые дни я совершенно не знал, что делать, и естественно потому ничего и не делал.

На второй день пришлось «похоронить» профессора. Труп быстро разлагался и распространял зловоние. Мари не противилась необходимости: она молчала и даже не плакала. Впрочем, не знаю; ведь, у нее глаза все время завязаны.

Задача оказалась нелегкой: труп был очень тяжел, а я совсем ослабел от голода. После долгих усилий я вытащил наконец труп через люк на крышу камеры; мне не во что было завернуть его, а в качестве груза пришлось воспользоваться тяжелым металлическим штативом от спектроскопа. Потом, с немалым трудом и опасностью потерять равновесие, я столкнул его в море.

Сначала он стал было погружаться, но, повидимому, груз был недостаточен, а труп — сильно раздут газами разложения. Он опустился метра на два, а затем остановился, запутавшись в водорослях. Тотчас же. целая стая рыб и еще каких-то тварей бросилась на труп и стала его терзать. Мне как-то невольно вспомнилось время, когда часто, после лекции, толпа студентов, окружив профессора, также терзала его частными вопросами и почти скрывала его из вида своим беспокойным кольцом. И теперь повторялось нечто подобное в ужасающей и отвратительной карикатуре.

Я был почти рад в этот момент, что Мари слепа. Она тоже выбралась с огромным трудом па крышу камеры и стояла возле меня на коленях, протянув руки к морю… О! если бы она видела!..

Что происходило в продолжение последующих трех дней — трудно описать; я почти ничего не ел и не пил, стараясь сохранить нашу жалкую провизию для бедной Мари; но она, повидимому, догадалась, и тоже почти ничего не ест и не пьет. Но вода необходима ей для примочек; она, видимо, сильно страдает от их недостаточности.

Но на четвертый день судьба сжалилась над нами: после шквала, едва не потопившего нашу камору, пошел сильный дождь, продолжавшийся около получаса. Это редкое здесь явление дало мне возможность собрать большой запас воды; для этой цели мне пришлось пожертвовать сосудами, заключавшими в себе пробы воздуха из верхних слоев атмосферы. Это было серьезной потерей для науки… что за вздор я написал! Разве не все, что мы сделали, потеряно для науки? Разве все эти материалы не пойдут на дно?!

20 июля. Я остался один… И так страшно, так безумно страшно мне, в этом унылом, угрюмом одиночестве…

Только небо и море, кругом, и эта камера, каждый предмет которой так безнадежно знаком, так невыносимо опротивел…

Мари умерла вчера утром. Я даже не видел ее последних минут: невыносимая усталость и истощение сил погрузили меня в тяжелый сон, когда я сидел около ее койки… а когда я проснулся…

Она совсем переменилась за последние дни; стала трусливой и жалкой. Ей так не хотелось умирать! Даже в этой ужасной обстановке, среди жестоких страданий, она все еще хотела на что-то надеяться, искать какого-то спасения.

Нo жизнь ее утекала с часу на час. Страшные прямые лучи солнца, облившие ее всю с головы до ног, не только выжгли ей глаза и опалили кожу лица и головы, но отравили весь ее организм до самой глубины.

Мне приходилось читать, что солнечные ванны излечивают даже внутренние болезни. Но до дна воздушного океана достигают только лучи, благодетельные для живой протоплазмы; атмосфера задерживает даже в тонком слое лучи с малой длиной волны — Рентгеновские, Миликэновские и ультрафиолетовые. Присутствие их делает солнечные лучи в пустоте межпланетного пространства сходными с излучениями радия; подобно последним, они причиняют жестокие внутренние ожоги. От этих-то ожогов и погибла бедная Мари, как погибали многие исследователи при первых опытах с радием. У нее сошла сначала кожа на лице, потом целыми прядями стали выпадать волосы, и, наконец, началось общее разложение тканей организма, вызывающее неописуемые страдания. Глядя на них, я много раз чувствовал искушение применить хлороформ и сразу избавить ее от этой адской муки: ведь она на моих глазах заживо горела на медленном огне… Но она так боялась смерти! Так хотела жить, несмотря на невыносимые страдания!

И вот теперь она мертва. И все кругом мертво. Я никогда уже не услышу человеческого голоса. А за последние дни она много говорила, совершенно переменила свое обращение со мной. Вспоминала прошлое, когда мы еще были женихом и невестой, когда еще не появился этот негодяй Лаваред. Хорошо ему теперь! Он между людьми, на твердой земле… и, конечно, радуется, что порвал во время с этой нелепой затеей. Она просила не выбрасывать ее после смерти в море. Разве я могу ее выбросить!? Видеть, как ее будут рвать рыбы?!

21 июля. Сегодня на крышу камеры вполз краб; я схватил его и съел сырьем, почти живьем. Ах, он был такой маленький! Но все же это ничтожное питание оживило меня, подняло мои силы, Я стал обдумывать вопрос о пище: уже несколько дней я питаюсь только водорослями; меня тошнит от этой мерзости. Почему бы мне не попробовать ловить рыбу?

Я сделал крючек из проволоки и привязал его к тонкой, но крепкой бечевке; необходимо было нацепить на него приманку. Я долго колебался, не мог решиться; это казалось мне кощунством… было неприятно до кошмара… И все же я сделал это: отрезал маленький кусочек мяса… и спустил крючек в воду.

Но тут случилось нечто необычайное: рыбки, до того спокойно плававшие около камеры, вдруг стремительно исчезли, и из заросли водорослей выплыло что-то большое… какой-то дурацкий колпак, но живой, двигающийся. Он подплыл совсем близко и вдруг вытянулся, развернулся, как огромный клубок разъяренных змей. Это была отвратительнейшая из всех морских тварей, и хотя я увидел ее в первый раз в жизни, но сейчас же узнал: это был спрут или осьминог — головоногий моллюск, страшный по своей силе и свирепости. Но в этот момент я даже не подумал об опасности: самый вид этой твари заключал в себе что-то невыносимое для глаз, что-то возбуждающее леденящую дрожь и панический ужас. Я опрометью бросился в люк и свалился на пол камеры. Омерзительные, жестокие рыбьи глаза гадины стояли передо мною, навек запечатлевшись в памяти, хотя я видел их всего одно мгновение.

Это была отвратительнейшая из всех морских тварей, — спрут или осьминог…

Я тщательно запер отверстие люка, боясь, что громадные, змееобразные щупальцы чудовища проникнут в камеру. Я весь дрожал от ужаса и отвращения.

23 июля. Я не смею больше выходить на крышу: я чувствую, что гадина стережет меня, что она считает меня своей неотъемлемой добычей. Я два дня ничего не ел, даже водорослей; слабость порождает кошмары. Камера наполнена тяжелым зловонием разлагающегося трупа, а я не смею даже приоткрыть люк, чтобы освежить воздух.