Марианна Гончарова - Дракон из Перкалаба

• Название: Дракон из Перкалаба
• Автор: Марианна Гончарова
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-58358-4

Бывают люди, которые с детства привлекают к себе внимание: все хотят одеваться как они, говорить как они, жить как они. Дар это или проклятие, зло или благо?

Гончарова не дает однозначных ответов, просто рассказывает удивительную историю о таком человеке.

«Дракон из Перкалаба» — повесть мастера короткой лирической прозы Марианны Гончаровой. Драконы встречаются разные — не всегда они из сказки. Порой в образе Дракона мы видим собственные страхи и боль. И чтобы победить Дракона — нужно сначала в него поверить…

---

Так вот про «зимний катамаран». Однажды, хотя и не в первый раз, пришла зима, выпал снег, залили в соседней школе рядом с домом каток и соорудили снежную горку с трамплином. Кстати, все организовал и сделал мой папа — он тогда преподавал в этой школе физкультуру. А в музыкальную школу девочки должны были проходить как раз мимо катка и горки. Нет, Лариса, старшая послушная дочь, действительно проходила мимо, борясь с искушением, стараясь не косить глазом в сторону безудержного зимнего детского веселья. А Томсойер Владка немного задерживалась. Она, нахмурив лоб и поджав губы, грустно наблюдала за беспечной детворой и думала, как бы хоть разок прокатиться с горки, а уж стать на коньки и побегать — это было бы счастьем. Но руку оттягивал тяжеленный футляр с аккордеоном.

– Саркисянчик, — однажды позвала Владка соседа своего, Павлика Саркисяна, который, радостно подшмыгивая носом, раскрасневшийся, в съехавшей на затылок шапке, весь в снегу, съезжал с горки на новеньких, буквально неделю назад купленных ему санках и спешил с санками опять на вершину, — Саркисянчик, будь другом, дай катнуться разок, а?

– Ни-ма-гуууу, — не глядя на Владку, хмуро отвечал Саркисян, деловито смахивая мокрой варежкой снег с санок, — мне папа не разрешает другим детям санки давать.

– Не вриии, — возмутилась Владка, — твой папа на работе вообще!

– А он вчера не разрешал, — склочно выставил челюсть Саркисян.

– Так то ж вчера… — не теряла надежды Владка, — ну дааай…

– Не дам! — Саркисян уселся на санки и смотрел в сторону и вверх, нарочно, чтобы не видеть Владкиных умоляющих глаз.

А когда обернулся на восхищенный крик многочисленной детворы, облепившей горку, раскрыл рот от зависти и удивления: Владка с сестрой Ирой отчаянно и стремительно съезжали с горки на удивительном, широком — на два места — сооружении, которое впоследствии оказалось футляром из-под аккордеона, до поры печально мерзнувшего на ближайшей к горке лавочке.

Только к концу февраля Тамарапална, разглядев подранную дерматиновую обивку аккордеонного футляра, проследила однажды за своими горе-музыкантшами и ужаснулась. Обе были серьезно наказаны, но, к радости Владки и Ирины и к зависти старшей сестры, избавлены от музыкальной повинности. Мечта о лаковых туфлях, гладких прическах, маленьком семейном оркестре и хоровом пении осталась нереализованной.

Мало того — однажды отец Владки поймал всю компанию дворовых Владкиных друзей за курением… кукурузных рыльцев. А как было. Настало однажды утро, когда все было как всегда: гудели назойливые мухи, солнце просвечивало сквозь листву, Усатый громко позевывал и валялся кверху животом рядом со своей будкой. И вдруг стало не очень интересно. А Владка начинала беспокоиться, когда становилось неинтересно. И она сказала сестре Ире: а пойдем к соседям, на поле — там у кукурузок есть такие нитки, как будто хвосты — их можно вплетать куклам в косы. И еще много чего можно из них делать. Например, делать себе прически и даже парики. Так что не сразу, нет, не сразу случилось грехопадение. Сначала девочки обдирали кукурузу и делали из тех самых шелковистых кукурузных рыльцев шиньоны для кукол и для себя. Потом ломали кукурузу и пекли ее на костре. И вот тут, когда они стали подворовывать кукурузу — да ее-то было целое поле, безразмерное поле над Прутом, наполненное шорохом и звоном, — Владка уже не могла наслаждаться сама — она позвала на импровизированный пикник всех друзей с их маленькой улицы. Пекли кукурузу, кусочки яблок, нанизанные на ветки. И само пришло, идея лежала вообще на поверхности. Спрашивается, что с этими кукурузными рыльцами еще делать, если они сначала нежные и маслянистые, а через пару минут уже сухие, хрупкие, ломкие, и чуть потрешь — уже пыль. Правильно, это надо курить. Сестра Ирка бегом сгоняла за журналом «Под знаменем ленинизма», который зачем-то выписывали родители. Он, этот небольшой журнал на газетной бумаге, был неинтересный и без картинок. И в отличие от «Мурзилки» и «Костра» приходил часто-часто, чуть ли не каждую неделю. Все оторвали себе по листку, свернули самокрутки. Саркисян показал, как он дедушке самокрутки с табаком скручивал, ловко управлялся. И все дети важно расселись кружком и стали курить и кашлять. За этим занятием и застал всю развеселую компанию экспериментаторов Владкин отец.

Все получили по тем местам, куда угодила крепкая мужская рука, кто по затылку, кто по пятой точке. Отдельно старшая Владкина сестра Ирка огребла по шее за надругательство над свежим номером журнала «Под знаменем ленинизма», по которому отец-коммунист ответственно и серьезно готовился к политзанятиям в своей организации. А Владка вышмыгнула из-под отцовского локтя и удрала в лесок неподалеку, сразу за кукурузным полем — ножки были длинные, резвые, отец в гневе было ринулся вслед, но только кулаком погрозил.

Потом, спустя какое-то время, он вдруг заметил, что Владка давно дома и с сосредоточенным видом возится по хозяйству: то волочет, перегнувшись тонким тельцем и пыхтя от усердия, огромное ведро воды из колонки на улице, то поливает огурцы в теплице или цветы во дворе, то чистит кроличьи клетки. Собственно, выполняет те задания, которые и были бы даны ей в виде наказания. Владка была младшая, и отец, посмеиваясь, обреченно отмахнулся тогда: ну лааадно, вырастет — поймет.

Только однажды не выдержал отец, и получила младшая его любимая дочка по первое число — наябедничали на нее соседи. И ведь видел, что стала она о чем-то задумываться. И мама Владкина тоже заметила и приговаривала, мол, Влада, займись чем-нибудь. Не вздумай делать то, что ты задумала. Иногда они вообще кричали ей, если наступала вдруг тишина и не слышно было ее звонкого голоска:

– Владка! Хоть я и не вижу тебя, — строго кричала в окно или через забор Тамарапална, — но не делай того, что ты сейчас делаешь!

И в ответ мама слышала смех и удаляющийся топоток резвых Владкиных сандаликов.

Так вот, как-то осенью, когда уже заслезились окна, и вечерами дышало морозцем, и стали от холода скулить и подвывать собаки во дворах, отвыкшие за долгое жаркое лето от холода, наступившего буквально за несколько дней, случилось вот что: каждое утро вдруг оказывалось, что привязанные, посаженные на цепь накрепко собаки во всех дворах их улицы оказывались на свободе. И кто-то из соседей решил просидеть ночь в засаде, но все же выяснить, кто же это отпускает томящихся на цепи собак. И это стало понятно в полночь, когда из окна дома Павлинских выскользнула маленькая, всем на их улице знакомая фигурка и бесстрашно полезла к волкодаву в соседнем дворе. Владка! И вот тут папаша уже, конечно, не сдержался…

К слову, когда Владка была уже неизлечимо больна и лежала в родительском доме без сна, она опять вернулась к своему детскому — как она говорила — освободительному движению. Каждую полночь она выскальзывала из дома — остановить ее уже было некому, отца не было в живых, — выскальзывала, перебиралась через ограду и снимала цепь с воющей от тоски и несвободы соседской собаки.

И еще раз, к слову — когда Владка ушла насовсем, случилось странное и, по мнению обывателей, необъяснимое. Со двора Тамарыпалны, откуда Владка уходила, за одну ночь исчезли пригретые ею собаки и коты. Безвозвратно.

* * *

Последним школьным летом, выполнив все Тамарыпалны задания и повинности в доме и на огороде, Владка шла на Прут, там загорала на пляже с подругами и задумчиво рассматривала журнал мод «Силуэт». А по вечерам что-то порола, стирала, гладила и перекраивала. Первого сентября десятиклассница Павлинская заявилась на праздничную линейку в элегантном костюмчике, отдаленно намекавшем на школьную форму и, как потом призналась Владка, пошитом из нескольких старых постылых коричневых платьев, и с коротюсенькой стрижкой под мальчика. У Владки, высокой и очень худой, была длинная шея и тонкие черты лица — стрижка ей фантастически шла. И, конечно, через день все старшеклассницы школы стали молить родителей приобрести вместо форменного страшного коричневого платья с фартуком костюмчик, как у Павлинской. Мамаши с ног сбились, искали, просили, сулили, но так и не нашли — ни по знакомству, ни на торговых базах — нигде. А уж те десятиклассницы, кто смог отбить атаку родителей, все пришли стриженые — кто удачно, кто — ужасно, кто с оттопыренными ушами, у кого-то оказалась вместо нормальной головы очень-очень маленькая тыковка на короткой шее и вдруг вылезли огромные щеки, у кого-то проявился длинный, как огурец, затылок. Но все считали делом чести отчекрыжить свои косы. Стриженые ходили по школе ужасно гордые, надменные и счастливые. Нестриженым было стыдно, что они такие старомодные ископаемые и все еще носят архаичные косички. Это был массовый психоз, и он очень быстро перекинулся на младшие классы — я помню, как мы с сестрой умоляли маму отвести нас в мужскую парикмахерскую, чтобы нас тоже подстригли под мальчиков. Верней, мы просили подстричь нас, как подстрижена Владка. Молодые учительницы поддались модному искушению и тоже постриглись. И потом даже был педсовет, где их заслушали, как будто они продали Родину, и где было сказано, что не место им в школе, что с такими иностранными стрижками не сеют разумное, доброе и вечное. И Владкину любимую учительницу, Нину Николаевну, Ниночку, как называли ее старшеклассники, подругу Ниночку, с которой Владка вместе учила польский, ужасно модный в то время язык, тоже заслушивали — она тоже легкомысленно продала Родину за модную стрижку и за пластинки заграничных патлатых певцов и империалистических вокально-инструментальных ансамблей. А Ниночка, размахивая журналом «Экран», где были фотографии стриженых актрис из социалистической ГДР в компании с прогрессивным Джоном Ридом, защищала всю касту стриженых и демонстрировала с помощью фотографий тот факт, что короткая стрижка — интернациональна и прогрессивна. А завуч орала, что Ниночка — растреклятая космополитка и ей совсем не жалко Родину и ее будущее в лице ее учеников. Владка болталась около Ленинской комнаты, где проходил тот исторический педсовет, переживая за Ниночку, заглядывала в щелку и видела и слышала завуча Вуку Марию Тимофеевну, преподавателя русского языка, которая часто говорила: «Хотишь не хотишь, а надо». Вука кричала, что какие все молодые учительницы ненадежные, стриженые или нестриженые, все равно, потому что танцуют твист, хали-гали и кричат «йе-йе!». Нет, пусть, ладно, пусть уже танцуют, бесстыжие, но зачем кричать заграничное, чуждое комсомолкам «йе-йе!». Ведь на них вся школа смотрит и с «их» берет пример. После окончания совещания Вука Мария Тимофеевна гордо, как гигантский ледокол «Ленин», выдвинулась из двери — на ее четко обтянутом кримпленом бюсте можно было носить две стопки тетрадок для контрольных работ, — рявкнула попутно на Владку и понесла домой сумку, из которой, кое-как завернутые в газету «Правда», торчали желтые куриные когтистые ноги. И Владка, чтобы насмешить и утешить учительницу Ниночку, сказала, что курица сначала была живая, но сидела-сидела, послушала весь этот бред и померла от стыда во время педсовета.