Лазарь Карелин - На тихой улице

• Название: На тихой улице
• Автор: Лазарь Карелин
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1959

События рассказываемые в этой повести, происходят в наши дни, на старой московской улице. Предоставленный самому себе, школьник Коля Быстров попадает под дурное влияние. Молодой народный судья Алексей Кузнецов, взрослые и юные друзья Быстрова помогают мальчику стать на верный путь в жизни.

---

Алексей не торопясь шел к своему видневшемуся вдали дому, по привычке растягивая недолгий путь, чтобы можно было пооглядеться и отойти мыслями от дневных служебных забот. Неожиданно совсем рядом с ним раздался оглушительный свист, и из переулка вынеслась стайка ребят-велосипедистов. Они мчались по улице, свистя и перекрикиваясь. Впереди всех, низко пригнувшись к рулю, несся черноволосый паренек в белой майке и спортивных брюках. Приглядевшись, Алексей узнал в нем Колю Быстрова, которого давно уже заприметил среди ребят своего большого дома. Алексею нравились озорные, своенравные мальчишки, а этот смуглолицый, крутолобый парень был как раз из таких. Вот и сейчас чувствовалось, что ему доставляет удовольствие не столько быстрая езда, сколько этакая лихость, с которой он, нарушая все правила движения, петлял на велосипеде среди шарахавшихся в стороны пешеходов.

— Легок на помине! — вслух сказал Алексей, с интересом следя за Быстровым и тоненькой девочкой, которая изо всех сил накручивала педали, стараясь не отстать от Быстрова.

И эту девочку Алексей уже не раз встречал во дворе дома, причем почти всегда в компании мальчишек.

— Два сапога пара! — усмехнулся он.

Это была Настя. С округлившимися от страха и отчаянной решимости глазами на курносом лице, она ни за что не хотела отстать от своего лихого приятеля. Две туго заплетенные, перехваченные красной ленточкой косички смешно подпрыгивали у нее на затылке. Велосипедисты-ребята гнались за этой парой, пытаясь подражать им в замысловатых виражах, но ни у кого не выходило все это так ловко, как у Быстрова.

Какая-то женщина, испуганно охнув, отскочила в сторону от пронесшегося мимо нее велосипедиста и выронила из рук сумку с провизией.

— Как же так можно?! Безобразники! — возмущенно крикнула она.

А Быстров уже достиг конца улицы. Стремительно развернув велосипед, он понесся назад. Настя, высунув от усердия кончик языка и во всю силу своих прытких ног накручивая педали, едва поспевала за ним.

Алексей, внимательно наблюдавший за гонкой ребят, неожиданно вышел на середину улицы и преградил Быстрову дорогу. Взвизгнул тормоз, черная полоса резины от проползших шин прочертила асфальт, и вот уже рука Алексея жестко легла на плечо мальчика.

— А ну-ка, постой, — сказал Алексей. Глаза его встретились с дерзким взглядом Коли.

— Отпустите! — вызывающе крикнул Коля. — Я же вас не задел!

— Еще как задел, — спокойно возразил Алексей. — Ну, давай поговорим. — Легонько подтолкнув велосипед, он двинулся вперед обочиной тротуара, придерживая Быстрова за плечо.

Настя, испуганно поглядывая на Кузнецова и петляя на медленном ходу рулевым колесом, поехала рядом.

— Нечего мне с вами говорить! — грубо сказал Быстров, избегая взглядов прохожих, остановившихся, чтобы посмотреть, что тут происходит. — Я никого не задел!

Ребята-велосипедисты, выстроившись гуськом, тихонько вели свои машины следом за Кузнецовым.

— Это Кузнецов! Судья! Я его знаю! — слышались тревожные мальчишеские голоса.

— Николай Быстров? — после недолгой паузы спросил Алексей у своего пленника.

— Ну, Быстров.

— Товарищ судья, но ведь он ничего плохого не сделал! — горячо вступилась за приятеля Настя.

Алексей взглянул на девочку и увидел такие веселые ямочки на щеках ее курносого веснушчатого лица, что даже сейчас, когда Настя была явно встревожена, ему показалось, что еще миг — и она рассмеется. А Быстров, хмурый, настороженный, наперед готовый к отпору, поглядывал из-под своих густых черных бровей угрюмо и отчужденно. Яркие, с мальчишеской белесой каймой губы его были плотно сжаты, отчего черты упрямства и замкнутости казались в мальчике не случайными. Едва взглянув на Быстрова, Алексей понял, что этого парня не так-то легко будет разговорить.

— А я ничего плохого твоему другу делать не собираюсь, — хорошенько рассмотрев Настю и Быстрова, сказал Алексей. — Ну, а поговорить, пожалуй, не мешает.

— О чем? — спросил Коля. — Я с вами не знаком совсем, а вы меня остановили. Пустите, я поеду.

— Хорошо, поезжай, — сказал Алексей, сняв руку с плеча мальчика. — Ну, что же ты не едешь?

— О чем разговор, товарищ Кузнецов? — помедлив, спросил Быстров.

— Вот видишь, ты и фамилию мою знаешь, а говоришь, что я для тебя совсем незнакомый человек.

— Знаю. Что ж с того? В одном доме живем.

— И я вас знаю! — оживившись, сказала Настя. — Только я не в вашем доме живу, а в семнадцатом, рядом со школой. Меня Настей зовут.

— Вот и познакомились, — ласково глянул на девочку Алексей. — А я иду сейчас и вижу, какие-то сорванцы пугают своими велосипедами прохожих. Что, думаю, за народ? А оказывается, это Настя из семнадцатого дома и мой сосед Коля Быстров. Да еще вот эти голубчики! — Алексей, не оглядываясь, взмахом руки указал на ребят которые по-прежнему тихонько ехали следом за ним.

— Мы больше не будем! — почувствовав по тону Кузнецова, что бояться его вроде нечего, повеселев, сказала Настя.

— А как еще ездить? — упрямо склонил голову Быстров. — По-черепашьему?

— Как еще ездить? — вдруг резко произнес Кузнецов, строго взглянув в глаза мальчику. — Об этом ты меня не спрашивай. Езда — это пустое…

Поравнявшись со своим домом, Алексей свернул в глубокий арочный туннель, что вел во двор этого огромного здания, вмещавшего в себя столько жителей, сколько не наберется и в ином районном городе.

Все так же петляя на медленном ходу рулевыми колесами, ребята въехали следом за Кузнецовым во двор. Двор был широк и просторен, но, стесненный со всех сторон высокими стенами, казался меньше своих действительных размеров. Посередине дворовой площади было разбито несколько клумб, чьими-то заботливыми руками посажены молодые липы. Эта часть двора привлекала глаз своей прибранностью, яркими пятнами цветов, негустой тенью молодых деревьев. Здесь со своими мамами и нянями гуляли крошечные обитатели дома, сидели на лавочках, ведя меж собой неспешные разговоры, старики.

А чуть поодаль — двор точно сознательно был кем-то поделен на две части — виднелось несколько вкривь и вкось построенных сараев и гаражей, стояло с десяток легковых машин. Возле машин толпились ребята постарше. Они с интересом разглядывали автомобили и с видом заправских знатоков обменивались авторитетными суждениями, готовые по первому знаку любого из водителей опрометью броситься с ведром за водой или же подкачать спустивший баллон — словом, готовые на всякую столь милую их сердцу возню с машиной. И тут же, с риском выбить оконное стекло, несколько ребят перекидывались футбольным мячом, оглашая двор азартными выкриками: «Пас! Гол! Штука!»

То и дело хлопали двери подъездов. Это возвращались с работы взрослые обитатели дома. Они торопливо пересекали двор, проходя мимо садика, мимо сараев и гаражей, привычно лавируя между игравшими в футбол ребятами, и видно было, что вся эта картина гомонливой жизни двора примелькалась им, перестала привлекать их внимание.

Оглядывая сейчас двор, Алексей подумал, что и он, много лет прожив здесь, тоже не замечал ни этих вот полуразвалившихся сараев, ни грязи по углам, как, впрочем, не обратил внимания и на появившийся недавно посреди двора маленький садик. А вот теперь заметил.

Молодые липы радовали дружным согласием, с которым принялись на бесплодной прежде земле двора. Цветы на клумбах напомнили что-то хорошее, памятное еще с детских лет, может быть, потому, что было среди них больше всего анютиных глазок — цветов нехитрых и знакомых даже самому закоренелому горожанину.

Казалось, стоило лишь прикрыть ладонью глаза, как перед внутренним твоим взором промелькнут целые аллеи этих сине-желто-белых цветков, виденных и в московских скверах, и в загородных санаториях, и на клумбе перед входом в Дом пионеров — словом, всюду, где довелось тебе побывать и где привычный ритм жизни чуть притормаживался, точно вместе с цветами в жизнь человека неизменно входит минута раздумья, неосознанная радостная минута тишины и отдыха.

Во всей своей убогой неприглядности представились сейчас Алексею грязные дворовые закуты, кучи строительного мусора, трухлявые сараи, подле которых, лишь подчеркивая их убожество, стояли новые, красивые автомобили.

С внезапной болью в сердце припомнилось ему, как, бывало, мальчишкой целыми днями играл он среди этого мусора и запустения, среди всей этой дворовой завали, которая почему-то неискоренимо жила в их дворе. Вспомнились и игры тех ребячьих лет, что были под стать двору с его темными углами и лазами в лабиринт подвалов, с его неписаными законами и понятиями мальчишеской удали. Расшибалочка, пристенок, очко — игры на деньги, и первая папироска, и первое бранное слово, — все вынес Алексей из этих дворовых закутов, предоставляя школе и семье вступать в единоборство со всем этим, говорить и убеждать, что это дурно, наказывать, если убеждения не помогали, называть неисправимым, если не действовали и наказания.