Наталья Старосельская - Сухово-Кобылин

• Название: Сухово-Кобылин
• Автор: Наталья Старосельская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02566-0

Книга известного литературного и театрального критика Натальи Старосельской рассказывает о жизненном и творческом пути замечательного русского драматурга Александра Васильевича Сухово-Кобылина (1817–1903). Его трилогия — «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина» — более века не сходит со сцены русских и зарубежных театров. А. В. Сухово-Кобылин был не только драматургом, но и выдающимся мыслителем и философом. Его дневники, записные книжки и философские труды, в частности, сохранившиеся фрагменты «Учения Всемир» позволяют установить связь различных явлений и их отражение в творчестве писателя, проследить эволюцию его взглядов на политические и экономические события в России XIX века, а также на отечественную культуру не только XIX, но и XX века. Трагические перипетии в судьбе Сухово-Кобылина могли бы послужить сюжетом для детективного романа.

---

Если взять рассудочный мир как поятую сферу, то нами изживаемая эпоха есть первый момент этого сключения, а именно, религиозно-рассудочный, или чувственно-рассудочный момент.

Следующий за ним будет чисто-рассудочный момент, воистину универсальное развитие практического духа — технически поятая разработка всей планеты, универсально-технический момент, неустанная рассудочная, т. е. промышленная борьба за существование и самое безжалостное потребление и истирание в прах и пепел слабых рас, т. е. универсальная очистка — селекция сильных рас.

Третий момент будет момент сключения сильных рас, их сокровное соятие в единую державную высшую теллургическую расу и исхождение расы этой за пределы ставшего ей уже тесным нашего теллургического мира».

Е. Н. Пенская так комментирует этот фрагмент: «Расами Сухово-Кобылин называет разные биологические виды и семейства (раса ящеров, раса лошадей и, соответственно. Homo sapiens как особая раса)».

Насколько точна и насколько страшна процитированная мысль!..

Ведь воспользоваться ею можно очень по-разному…

Но это — отступление от ярославских празднеств. Вернемся к ним.

Корреспондент журнала «Театр и искусство» В. Линский восторженно писал, что 11 мая, когда давали «Свадьбу Кречинского», зал гремел от аплодисментов, «длинные антракты все ушли на овации по адресу» драматурга; Александр Васильевич раскланивался из ложи, со всех сторон слышались крики: «Браво!». А когда Сухово-Кобылин вышел на сцену под руку с Надеждой Васильевной Рыкало вой, актрисой Малого театра, которая в 1855 году участвовала в первом представлении «Свадьбы Кречинского», зал буквально содрогнулся от оваций! «Какое-то особое чувство уважения и даже почтения возбуждала в нас эта дряхлая парочка, еле-еле двигающаяся по сцене».

После спектакля губернатор Б. В. Штюрмер устроил в своем доме ужин для той части гостей, которые остались в Ярославле до следующего дня. Ужин проходил оживленно, звучали тосты за отсутствовавших М. Г. Савину, Г. Н. Федотову, М. Н. Ермолову, О. О. Садовскую (они уехали сразу после окончания спектакля), за хозяев гостеприимного дома. Председатель Российского театрального общества А. Е. Молчанов чествовал губернатора за заботу о русском театре от лица «обширной семьи русских сценических деятелей»…

Но этот вечер венчал торжества, а в самом их разгаре Штюрмер устроил обед для избранного общества. На обеде присутствовал и Александр Васильевич. Ю. А. Бахрушин со слов своего отца записал воспоминания об этом обеде.

«В Ярославле всеми волковскими торжествами заправлял губернатор Штюрмер… В самый разгар торжеств был у Штюрмеров обед, и меня посадили на почетное место рядом с каким-то стариком. Это был знаменитый Сухово-Кобылин, написавший „Свадьбу Кречинского“, ему тогда было лет сто. Говорил он мало и был дряхл, но глаза у него горели, как у молодого человека, и вдруг движение сделает такое резкое, властное и молодое, сильное. Я тогда подумал: „Такой мог не только зарезать, но и обвинить в этом других!“»

50 без малого лет минуло с тех событий, уже почти никого не осталось из тех, кто знал Луизу Симон-Деманш, молодого Сухово-Кобылина. Уже для многих был чудом и открытием сам факт того, что автор «Свадьбы Кречинского» еще жив. Уже новое столетие вступило в свои права, а сплетня, в отличие от Александра Васильевича, не постарела, не подряхлела и — не пострадала от пожара. Резвой змейкой скользила она повсюду, где появлялся Сухово-Кобылин, своим ядом отравляя все, к чему прикасалась…

Старость брала свое. Александру Васильевичу стала изменять память, он никак не мог смириться с тем, что она так причудливо играет с ним, философом, натренировавшим мозг с юных лет. В письме к Н. В. Минину, датированном 1897 годом, Александр Васильевич жаловался: «Дело в том, что я переутомился и получил слабость Памяти и Мышления». А спустя два года признание его было еще драматичнее: «Я Мозгом довольно свеж — но что для меня мучительно — это Память. Я почти ее совершенно утратил и в особенности относительно обыденных, незначительных Событий, а равно и относительно того, что пишу, ибо все это смывает в Чистоту».

Пожар в Кобылинке обострил недуг, не поправили положение Сухово-Кобылина и эмоциональное возбуждение, и радость ярославских дней.

«Пишу с трудом, — сообщал он Н. В. Минину 15 января 1901 года. — Памяти нет и когда кончаю начатую фразу — то Конец или Цель уже забыты. — Это производит во мне Упадок Мышления или лучше Гегелевского Представления, т. е. Памяти; так что я слов не помню, но Сущность Дела вижу и знаю. Это довольно Мучительно».

Тем не менее 18 июня 1901 года датирована очень важная не только по смыслу, но и по глубине обобщения запись с пометкой: «…с диктанта утром. Из постели». Вот этот фрагмент, озаглавленный «Промахи Гегеля или определение Неогегелизма»:

«Вся Сила Неогегелизма, как чистой Спекулативности, идет на То, чтобы построить абсолютный Рай, т. е. изловить т. о. будущее, Спекулативность Человечества в его дальнейших, т. е. будущих Моментах. Этот познающий Разум и есть тот Колумб Философии, который открыл абсолютную Идею Гегеля, в ее безконечном Развитии, которое и есть История или Философия, что здесь одно и то же, всемирнаго Человечества. Лишь так поятая абсолютная Идея Гегеля становится Рядом и именно безконечным Рядом Развития, которое развитие есть уже третий Момент, т. е. сидерическое Человечество. Неогегелизму принадлежит Честь Возведения гегелевской безмоментной абсолютной Идеи в оный абсолютный безконечный Ряд человеческаго Поступания к Богу. „Боги будете“ — сказано в Писании. И в этом именно Пункте Гегель меня изумляет и более того, разочаровывает, каким образом Гегель, превосходно изложивши свою спекулативную Логику, не внес эту Спекулативность ни в Философию Природы, ниже в Философию Истории Человечества. Все видевши и Всесть Мира видевши, Ряда не только не видел, а его абсолютно отрицал…

Единственная Дорога от Человечества к Богу есть Ряд и именно безконечный Ряд. Это Поятие Всемира и его Процесса и есть Неогегелизм».

Очевидно, временами Александр Васильевич все же поддавался иллюзии и надеялся восстановить утраченное в пожаре. В первую очередь — «Учение Всемир», хотя бы фрагментарно, главные части и обобщения.

Воспоминание о той поре жизни Александра Васильевича оставил профессор М. М. Ковалевский, историк, юрист, социолог, живший по соседству с ним в Болье. 21 ноября 1899 года в дневнике Сухово-Кобылина отмечено: «Был Профессор Ковалевский». На следующий день: «Обедал у Профессора Ковалевского. От Ковалевского пришли в 9 ½ часов; усталости не чувствовали». С этого момента и началось близкое знакомство и регулярное общение.

Судя по мемуарам Ковалевского, потеря памяти не отразилась на «лютейшем аристократизме» Александра Васильевича, на его привычном распорядке дня, на умении сосредоточенно и организованно работать; чувство собственного достоинства дополнилось с годами чувством собственной значимости, порой болезненно обостренным, как казалось окружающим.

«С его дочерью, очень умной и бойкой вдовою, я встретился у него однажды за завтраком, — пишет М. М. Ковалевский. — Она посодействовала переводу „Свадьбы Кречинского“ на французский язык, а граф Ржевусский, сам драматург и известный в Париже под названием племянника Бальзака, поставил эту пьесу на одной из сцен. По этому случаю мне послана была телеграмма от дочери Сухово-Кобылина, пожелавшей присутствовать при первом представлении. „Побывайте у отца и порасспросите его о прошлой жизни — этого требуют рецензенты“.

Задача на меня выпала нелегкая. Старик пустился в подробности, и одно время мы никак не могли покончить с Лейпцигским сражением, в котором был ранен его отец. Путем немалых усилий я извлек нужный для журналистов материал. Были годы, про которые Сухово-Кобылин ничего не мог припомнить. Он вызывал, наконец, лакея, исполнявшего при нем одновременно обязанности секретаря. К моему немалому изумлению, он спросил его в упор: „а что я делал в такие-то и такие-то годы“. Лакей вышел на минуту из комнаты и, вернувшись, заявил: „Вы занимались развитием собственной философии, называемой эволюционной“…

…Сам автор относился весьма восторженно к произведению своего пера. По возвращении из Ярославля… он рассказывал мне следующее. Юбилей длился три дня или, вернее, три вечера. Поставлены были „Горе от ума“, „Свадьба Кречинского“ и „Ревизор“. — „Ну, разумеется, моя пиеса убила все остальные“.

…Старик имел свои странности. Но это была живая летопись прошлого.

Как-то пригласила его на обед семья Арнольди. Муж был театрал, одно время держал театр в Воронеже, затем женился на Арановой, очень умной женщине, с литературным талантом, проявившимся в романе „Василисса“… Арнольди был образцовым чтецом, и вечер прошел в чтении им 3-й, еще не поставленной пьесы Сухово-Кобылина.