Неизвестен Автор - Со святой верой в Победу (сборник)

• Название: Со святой верой в Победу (сборник)
• Автор: неизвестен Автор
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

То, что мгновения и минуты могут исчерпать физические силы человека, проверено на личном примере. На окраине города Вилкавишискис, что на самой границе с Восточной Пруссией, мы возвращались с задания. Нужно было пересечь шоссе. Первые три человека перебежали, побежал и я. Только появился на дороге - свистнула пуля, я упал; едва пошевелюсь - пуля вновь впивается в асфальт. Ясно было, что охотится снайпер. Поджимая под себя ноги, я, как лягушка, делаю прыжок, и снова от пули даже осколки асфальта секут лицо. Этот поединок длился минут пятнадцать. Когда же я свалился в канаву и ребята дали мне закурить, оказалось, что у меня нет сил держать папиросу. Мы потом проанализировали, почему меня не снял снайпер. Этот участок дороги представлял собой начало уклона, а были последние лучи солнца, асфальт в этом месте "бликовал", и, естественно, мой силуэт растворялся в этом блике.

Самое тягостное на фронте - монотонность событий, ожидание. Это ощущение больше всего испытываешь в обороне, находясь в окопах. Но мозг работает и здесь, невольно ему находится дело: перед своим окопом знаешь наперечет все кустики и былинки, все бугорки, ловишь на слух, чей стреляет пулемет - наши ли "максим" или Дегтярева, или скорострельный немцев. По вспышкам огня ночью определяешь батарею противника, которая бьет по тебе или по соседу. Вырабатывалась удивительная реакция на события. Во время боев на Орловско - Курской дуге авиация работала весь световой день, начиная еще до восхода солнца. Смотришь: из-за горизонта выползает громада немецких самолетов, и солдаты переднего края в предельном напряжении смотрят, где оторвутся бомбы,- до переднего края или над тобой. Если раньше, значит наши, если над тобой, то закуривай, бомбы полетели на соседа. Дело в том, что в момент отделения бомбы от самолета ее видно на какое-то мгновение, вот его как раз солдат всегда улавливал. У меня сохранилось в памяти ощущение, когда бомба рвется где-то рядом, а стенки окопа вибрируют и двигаются так, как будто сделаны из какого-то рыхлого материала, типа творога. Я невольно вскакивал, опасаясь, что они сейчас обрушатся и завалят нас.

Совсем другое дело, когда начинается работа: отбивается ли атака, сам ли идешь в атаку,- тогда все ресурсы организма включаются в действие. Я хорошо помню один поход за "языком". Это было в Литве. В течение трех суток наша группа вела наблюдение за избранным участком. Перед началом операции нас выстроил начальник разведки дивизии майор Т. В. Бутц. Объяснив, что армия не имеет свежих сведений о противнике, поставил задачу - взять "языка" во что бы то ни стало. За невыполнение задачи последуют соответствующие наказания. Затем начальник объявил, что идет с нами. Думаю, что любой солдат испытал определенное состояние, когда в ответственный момент командир оказывался рядом, появлялась дополнительная уверенность. Мы потом между собой обсуждали поступок командира, сделав свои выводы. Ведь перед ним так же жестко была поставлена данная задача.

Нейтральная полоса, где действовала группа, была большой; ближе к немецкой обороне находился литовский хутор с добротными домом и надворными постройками из кирпича. Около хутора протекал ручей и была небольшая запруда, к ней немцы протоптали тропинку - все это мы предварительно проверили и обследовали ночью. До хутора мы прошли в полный рост, а потом поползли цепочкой, так как слева и справа были зрелые хлеба, не позволяющие ползти бесшумно. Я, старший правой прикрывающей группы, согласно разработанному плану полз впереди, начальник разведки - следом за мной. Сосредоточенность была предельной, состояние - близкое к охотничьему азарту. Вся группа действовала как единый слаженный организм. Мы подползли к боевому охранению немцев. Один из них лежал на тропинке и спал, двое находились в окопе с пулеметом. Двоих уничтожили, а третьего скрутили.

На такие задания ходили, как правило, во второй половине ночи, ибо учитывался физиологический фактор: к утру одолевает дрема, притупляется бдительность. Взятого немца мы не успели даже рассмотреть в лицо, его в ту же ночь увезли в штаб армии. За это задание нас троих наградили орденами Славы и отпуском домой на десять суток, остальных - медалями. По сложившимся обстоятельствам я не смог съездить в отпуск. Когда через сорок лет списался со своим начальником разведки, то узнал кое-какие подробности: нас наградили орденами, а он получил выговор, ибо не имел права ходить за "языком". Ведь если случилось бы все наоборот, и не мы пленили немцев, а они нас, то лучшего "языка", чем начальник разведки, не надо было.

В разведке был закон: живого или мертвого товарища ты обязан был вынести, это придавало уверенность и очень сплачивало коллектив. Вновь приходящих проверяли всесторонне, одним из методов была обкатка на местности. Один из опытных разведчиков ночью брал группу новичков и выползал с ними на нейтральную полосу. Немцы любили ошеломлять - выбрасывали несколько ракет и длинными очередями из скорострельных пулеметов открывали бешеный огонь. Создавалось впечатление, что они обнаружили противника. Такого испытания некоторые не выдерживали, иные вскакивали и бежали при свете ракет. Таких в разведку не брали.

Задачи, решаемые разведкой, были самые будничные. Мне раза два приходилось ползать в тыл с целью наблюдения и передачи данных о передвижении немецких войск. Или и того прозаичнее - нужно было лежать ночами у немецкой проволоки и слушать, не происходит ли смена частей, увеличение числа людей в окопах и их передвижение. Одно из таких заданий запомнилось несколько необычной ситуацией. Оборона длилась долго, и перед проволокой зимой остались трупы солдат. Чьи они - определить было трудно, но в марте трупы стали вытаивать. И вот на такой "объект" приходилось ложиться, чтобы не вмерзнуть в снег.

Во многих воспоминаниях, да и в литературе, проскальзывает мысль о приверженности русского солдата к спиртному, при этом делаются всякого рода извинительные реверансы: это, мол, не типичное явление. Я не берусь делать обобщения, пишу о том, что сам видел. В боях за Борисов нас, троих разведчиков, послали с пехотой, и мы попали в район немецких складов, которые были подожжены. Жаркое солнце, жара от горящих стен, в одном складе стояли деревянные бочки с вином, верхняя часть которых прогорела и обвалилась в вино. И вот солдат, только что стрелявший, закинув автомат за спину, разгребает головешки в бочке и по - лошадиному пьет. Выходит из склада и... готов идти до Берлина. Не случайно немцы, зная, что оставили какие-нибудь спиртные запасы, обязательно прибегали к контратакам.

Не могу не рассказать и о таких своих ощущениях, которым не даю научной оценки, не объясняю действиями каких-то потусторонних сил, а просто констатирую факты, сохранившиеся в памяти. Когда мы ехали на фронт, мне приснился сон: огромная толпа народа лезла на высокую гору, а выкарабкались на вершину единицы, среди них был и я. После моего рассказа об этом сне старый солдат из сопровождающих сказал:

- Ты, парень, с войны вернешься.

Я начисто забыл тот сон, но почти через два года, лежа в госпитале, вновь увидел его один к одному, невольно вспомнив слова солдата.

Мы не раз наблюдали состояние человека, которого долго и хорошо знаешь, перед гибелью. Замкнутый по характеру, он вдруг становится веселым сверх меры и наоборот. Я свое ранение тоже предчувствовал. Когда мы пошли на новое задание, мне страшно не хотелось туда идти. Вроде двигаюсь вперед, а ноги поворачивают обратно, и я плетусь в хвосте группы. Это не осталось незамеченным у разведчиков. Узнав о моем настроении, они предупредили: смотри, будь осторожен.

Придя на место действия, мы с командиром взвода выбрали место для наблюдения. Это был сарай, рядом с которым проходил передний край обороны. Прорезав отверстие в кровле, крытой дранкой, мы устроили пункт наблюдения. Но случилось так, что в наше отсутствие, о чем мы узнали позднее, артиллеристы установили в нашем прорезе стереотрубу, а поскольку нейтральное поле было небольшим, немцы засекли блеск линз и посадили снайпера. Вернувшись на наблюдательный пункт (а мы ходили парами, остальная группа отдыхала на определенном расстоянии в тылу), наш взводный поднялся на верх сарая. Только он устроился, как тут же несколько разрывных пуль пробило дранку крыши. Стало ясно, что за нами охотится снайпер. Лейтенант, посоветовав нам быть внимательными, ушел. Немного поговорив со своим напарником Мельниковым, я поднялся по лестнице, сел верхом на бревно как можно дальше от отверстия, ибо бинокль давал возможность просмотра. И тут вновь последовал выстрел, пуля, пройдя дранку, разорвалась, а затем наступило долгое молчание. И вот в этот промежуток времени меня жгуче преследовала мысль: в меня целятся, а я никаких действий не предпринимаю, веду себя, как кролик перед удавом. И вдруг удар, как колом, в левое плечо, настолько сильный, что я едва удержался на бревне. Рука повисла плетью. Соскочив и сняв телогрейку и нательную рубаху, я увидел, как из двуглавого мускула левой руки фонтаном бьет артериальная кровь. Сзади пуля, разорвавшись, раздробила всю лопатку. С индивидуальным пакетом делать было нечего, и мой напарник побежал за пехотным санинструктором. За десять пятнадцать минут от потери крови, которая хлюпала в сапогах, я перестал видеть, хотя сознание не терял. Мельников ушел за ребятами, накинув на меня телогрейку, но все равно я испытывал озноб. А в голове бродила мысль - вдруг немцы начнут обстрел, у них на прямой наводке стояли пушки, и я ногами шарил, отыскивая край окопа, чтобы свалиться в него в случае обстрела. Насколько силен инстинкт самосохранения! Когда разведчики несли меня на плащ - палатке, я узнавал их голоса, а видеть не видел. В санроте какой-то артиллерийской части мне влили кровь, тогда в глазах появился свет. Там же нашли повозку и доставили в санбат дивизии. Во время лечения мне в общей сложности влили кровь от пяти доноров. На вторые сутки после ранения у меня началась газовая гангрена. Вдруг почернели пальцы, я их кусаю и не чувствую. Процесс омертвения протекал быстро: умерла кисть и дошло уже до локтя. В это время особенно сильно терзали боли. По-моему, в госпиталях я отматерился за всю жизнь. Часа в три ночи сестра пригласила хирурга, старшего лейтенанта. Посмотрев, тот сказал - несите. Санитары тут же выполнили приказание, доставив в операционную палатку, но оказалось, что стол был занят, на нем лежал мертвый солдат с ампутированной ногой. Труп быстро унесли, стол помыли и меня, обнаженного по пояс, положили на мокрую клеенку. Ощущение не из приятных. Очнулся я в палате, чувствую, что левая рука где-то далеко за спиной. Сделал попытку ее поправить, откинув одеяло, увидел сплошные бинты. Хирург, ожидая моего пробуждения, стоял рядом. Он стал объяснять необходимость срочной ампутации. Из-за физической слабости я прореагировал спокойно, и он ушел. Поведение хирурга объясняется тем, что ампутации, проведенные без согласия, вызывали бурную реакцию раненых.