Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

• Название: Персонных дел мастер
• Автор: Станислав Десятсков
• Жанр: Историческая проза

Роман Станислава Десятникова является трилогией, две первые части которой вышли в Лениздате в 1986 году. В центре повествования - история Северной войны, перипетии сложной дипломатической борьбы, которую вели Петр I и русская дипломатия. На этом фоне автор рассказывает о судьбах двух братьев - Никиты и Романа Корневых.

---

И год от года богатели ясновельможный пан гетман и казацкая старшина. Сотни селений и хуторов были отписаны на пана гетмана, и жившие там вольные со времен Богдана Хмельницкого казаки попали в гетманскую кабалу и должны были пасти гетманские табуны, как крепостные работать на гетманской земле, сдавать немалый оброк пану гетману.

Всюду достигала казака тяжелая гетманская рука! Вез осенью казак зерно на мельницу, и причитался гетману за мужицкий помол изрядный куш; брел казак в шинок, но и шинок тот был уже сдан в аренду корчмарю ясновельможным паном гетманом; шел казак в лес за хворостом, но и лес тот принадлежал пану гетману. И хотя числился тот казак на бумаге еще вольным, но от воли той был один шаг до крепостной неволи.

Глядя на гетмана, грабили казаков и селянство и паны старшины: полковники и писаря, сотники и есаулы. Казацкая старшина все время смотрела притом за Днепр, где на Правобережной Украйне, принадлежавшей Речи Посполитой, царило полное крепостное право и где пан был самовластным хозяином над мужиками. О панских привилегиях и правах мечтала и казацкая старшина, которой ох как мешали остатки казацких вольностей времен Богдана Хмельницкого. И хотя все меньше становилось тех вольностей, самая нетерпеливая часть старшины способна была перейти под высокую руку польского короля, лишь бы засесть полным паном в своем огороде.

Мазепа искусно растил эти панские мечты среди казацкой старшины, продвигал на высшие должности в войске в первую голову своих людей: Герциков и Орликов, Чечелей и Быстрицких. Были то в основном полу-поляки, полунемцы, полутурки, полуволохи: из той обширной на Украине массы смешанного населения, которая образовалась в результате бессчетных походов и переселений целых народов, что прокатывались по этой земле.

Люди без корней и без родины, они полностью зависели от гетманских щедрот и милостей и готовы были идти за гетманом и к шведам, и к ляхам, и к самому черту — были бы новые маетности, достаток и добыча. Из таких вот людей Мазепа создал и свою наемную гвардию — сердюков. Все сердюки получили справные хаты в Батурине и добрые маетности в окрестностях гетманской столицы, все они жили за счет гетманских щедрот, и пан гетман, обычно скаредный и скупой, не жалел для сердюков своих милостей. Привлеченные этими привилегиями, в гетманскую гвардию записывались и многие польские жолнеры из развалившейся армии Августа Саксонского, и немецкие наемники, и волохи, и татары — словом, весь тот кочевой грабительский люд, что продавал свою шпагу и саблю обычно тем, кто больше заплатит. А Мазепа платил своим сердюкам щедро. Гетманская столица представлялась и впрямь цветущим островом среди задавленной гетманом и старшиной Украйны. И хаты здесь были добрые, и многая разная живность мычала по дворам, и тучные стада паслись на заливных лугах, и весело крутились колеса ветряков и водяных мельниц на Сейме. Многие полковники и сотники, часто наезжавшие в столицу Батурин, держали здесь свои дворы и укрывали за высоким батуринским валом свое добро. Батурин представлялся тогда самым безопасным местом на Украйне. Вся старшина знала, что гетман свез в столицу все войсковые пушки, и Батурин стал самой мощной фортецией на Украйне. Укрывал здесь свой знатный скарб и сам пан гетман (правда, другую половину своих сокровищ Мазепа держал в Белой Церкви), и всем было ведомо, что за что-что, а за свой скарб скаредный пан гетман будет добро биться. И впрямь, с той поры, как швед двинулся па Москву, Мазепа стянул к Батурину шестнадцать тысяч канаков и не собирался уходить с берегов Сейма. К тому (Ко царские указы были противоречивы и предписывали гетману то идти в Галицию в сикурс Сенявскому и Iсандомирской конфедерации, то защищать Киев, то передвинуть войско на Северную Украину... Ссылаясь на разночтивость царских указаний, а также на свои многие хвори и недуги, Мазепа продолжал копить в Батурине войско и готовить измену. В Батурин было свезено около трехсот пушек, огромные запасы пороха, в войсковых магазинах и житницах были собраны запасы овса и хлеба па целую армию, из маетностей гетмана сгоняли в Батурин огромные стада овец, коров, целые табуны лошадей, словно пан гетман собирался устроить пышную осеннюю ярмарку или засесть в многомесячную осаду.

После страшной казни в Белой Церкви Кочубея и Искры все противники гетмана умолкли и затаились, и Мазепа распоряжался на Украине как ему вздумывалось. Даже в русской ставке многие генералы, страшась царского гнева, опасались открыто пенять гетману за непослушание и почтительно посылали к нему не столько офицеров с решительными приказами, сколько гонцов с нижайшими просьбами. Один из таких гонцов, посланный Шереметевым в двадцатых числах октября, Семен Протасьев, застал гетмана в местечке Борзне, якобы прикованным к постели сильным недугом. Мазепа причащался и исповедовался, о чем Протасьев простодушно и сообщил Шереметеву и Головкину. Получи и это известие, в русской главной ставке решили отправить к гетману гонцом самого Александра Даниловича Меншикова, дабы побудить наконец войско Мазепы выйти на Десну и стать против шведа, держащего спой путь на Украину. Еще раньше князю Дмитрию Михайловичу Голицыну было приказано идти из Киева е частью пехотных полков «в малороссийский край и стать в Нежине с артиллерией».

Когда до Мазепы дошли эти тревожные известия, он и ('медля сочинил письмо шведскому министру графу Пиперу, а другое — Александру Даниловичу Меншикову. И первом предатель извещал шведов о своем скором переходе через Десну и неминуемом соединении с королем Карлом, в другом, напротив, льстиво уверял светлейшего, что «если бы он удостоился сладчайшим лицезрением князя насладиться, то имел бы сие за особо счастье, но, к сожалению, еле жив и соборуется». Первое письмо было отправлено гетманом с шляхтичем Быстрицким, второе с любимым племянником Войнаровским.

В ожидании ответа гетман провел две тревожные ночи. Ему представилась в тот час последняя возможное? переменить свое решение, соединиться с Меншиковым вместе с русскими защищать Украйну. Еще не поздно было отойти от края пропасти, именуемой — измена! Даже ежели бы переписка его с Пипером и была раскрыта, гетман всегда мог оправдаться перед Петром тем, что вступил в переписку, дабы обмануть шведов и выпытать о их замыслах. Мазепа знал, что Петр опять поверил бы ему, Мазепе, как поверил ему недавно в деле Кочубея и Искры. И не царские подозрения волновали в те октябрьские ночи старого гетмана, волновало другое: кто победит в этой схватке — Швеция или Россия? Вчера вот Орлик болтал в застолье перед старшиной, что-де русские взяли за все свои кампании у шведа дырявый барабан да чугунную пушку! Однако сам-то Мазепа отлично знал, что русские взяли уже в Прибалтике и Нотебург, и Ниеншанц, и Нарву, и Дерпт, били шведа при Калише и Лесной. Но все то были частные баталии, а вот встречи с главной шведской силой заканчивались иль разгромом русских, как под первой Нарвой, иль их отступлением, как при Головчине.

Взвешивая все это и так и этак, Мазепа решил-таки в пользу шведа. Ему, как человеку в общем-то невоенному, привыкшему больше побеждать в придворных интригах и наветах, нежели в чистом поле, непонятным осталось то роковое для шведской армии значение баталии при Лесной, как полная потеря подвижного армейского магазина!

«Эко дело, телеги обозные потеряли! Да у меня в Батурине столько собрано разных запасов, пороха и пушек, что хватит снабдить и две шведские армии!» — самодовольно размышлял Мазепа, узнав о поражении Левенгаупта. Поражение, полагал гетман, как раз даст ему особую силу при соединении с королем — ведь швед теперь полностью сядет на его, гетмана, кошт и иждивение, и еще неизвестно, кто кем будет вертеть: король Карл Мазепой или Мазепа шведским королем. Так примерялся ,заранее Мазепа к своему будущему положению в шведском лагере и находил в том много для себя утешительного. В то же время в своих мелочных расчетах ясновельможный гетман оставался рядовым обывателем, которому иноземцы все уши прожужжали о непобедимости короля шведского и его армии. И выходило, что в руках Мазепы окажется непобедимая шведская шпага! Взбудораженный своими честолюбивыми соображениями, Мазепа не мог спать. Кликнул хлопца и, накинув соболью шубу (подарок с царского плеча), вышел в сад. Небо было ясное, звездное, в полный свет светила луна. Однако же ночь стояла холодная (в ту осень рано ударили заморозки), и Мазепа поплотнее укутался в царскую шубу. Шуба грела.

Далеко над Сеймом разносилась казацкая песня. То пели, должно, казаки Полтавского регимента, стоявшего табором у самой реки. Казаки пели о славных походах Богдана Хмельницкого на панов-ляхов, о Переяславской Раде, о казацкой воле и славе.

— Что за глупые песни! —Старческая дрожь пробежала по телу Мазепы.- Надобно сказать Герцику, дабы запретил петь о Богдане в воинском таборе! И что за дурацкая страна! Всю жизнь я маюсь здесь, среди грязи и мужичья, когда мог бы в Варшаве болтать с прекрасными паненками или в Карлсбаде принимать теплые ванны...— сердито бормотал гетман, возвращаясь в хату борзнянского сотника.— Нет, пора хотя бы на старости лет найти и себе силы и переменить жизнь, вернуться наконец из сей глуши к европейскому политесу!— С той сладкой мыслью он и заснул.