Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

• Название: Персонных дел мастер
• Автор: Станислав Десятсков
• Жанр: Историческая проза

Роман Станислава Десятникова является трилогией, две первые части которой вышли в Лениздате в 1986 году. В центре повествования - история Северной войны, перипетии сложной дипломатической борьбы, которую вели Петр I и русская дипломатия. На этом фоне автор рассказывает о судьбах двух братьев - Никиты и Романа Корневых.

---

— После того как неприятель под Веприком зубы обломал, он стал ловить свою фортуну в поиске на Харьков...— За китайским чаем, до которого Никита в Москве стал великим любителем, контуженый ротмистр подробно разъяснял своему хозяину походы шведской армии по У крайне.— Хотел швед там снова выйти на Московскую дорогу! Ну да под Краснокутском наши драгуны ему славный разворот сделали! — Ротмистр с силой стукнул по столу.— Верите ли, мы с Ромкой чуть самого Каролуса в плен не взяли. Ей-ей!— Ротмистр почитал чай пустой забавой и каждую чашку китайского напитка заправлял доброй чаркой водки.— Да ежели бы мы с Ромкой ведали, что в том ветряке, где всего три десятка шведов засели, сам их король обретается, вот он где бы у меня был! — Ротмистр с выразительной силой сжал свой пудовый кулак. Прощаясь с Никитой, твердо заверил:— А за брата не беспокойтесь! Ромка ваш, сам светлейший в то верит, непременно как с киевской ведьмой кумуется. Та ведьма его от всех пулек и бережет!

Других гостей у Никиты той зимой не было, и он или читал книги, или пропадал целыми днями в мастерских Таннауэра и Шхонебека, где начал обучаться гравировальному мастерству.

Книги он выпрашивал у главы Монастырского приказа Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, заказавшего ему свою парсуну и благоволившего к молодому художнику, во-первых, потому, что он на виду у царя, а во-вторых, просто потому, что он русский мастер, а не немец. Иван Алексеевич был хотя и ученый боярин, но все же боярин и явного пресмыкательства иных придворных чинов перед всем заграничным не одобрял. Книг же у старого боярина было много хотя бы уже потому, что, как глава Монастырского приказа, ведал он всеми типографиями в стране. У Мусина-Пушкина Никита свел знакомство и с другим книжником-ученым — переводчиком Гавриилом Бужинским.

— Государь и на войне не забывает о просвещении россиян,— рассказывал Бужинский Никите,— Прислал из военного лагеря указ: немедля перевести книгу историческую о Троянской войне и шведские воинские артикулы, захваченные у пленного шведского офицера. Мы с Иваном Алексеевичем держали совет — что же переводить для начала?— Гавриил Бужинский хитро сощурил свои умненькие пытливые глазки.

— И на чем же остановились?— спросил Никита.

— Само собой, на воинских артикулах... — строго ответствовал за Бужинского старый боярин,— Нынче вот по Неглинной в карете проехать не мог — весь путь заградили больверками. У Спасской башни мужики какой-то редан копают! Можно подумать, шведы уже к Москве подошли! — Мусин-Пушкин сердито засопел и с неожиданной для него горячностью стукнул по столу белым изнеженным кулачком.— А я верю,— не допустит наше войско шведа к Москве. Найдет швед свою могилу на Украйне! Что скажешь, офицер?

Никита согласно наклонил голову и пересказал им свой разговор с отважным ротмистром, едва не взявшим в плен шведского короля под Краснокутском.

— Вот и я думаю, попадется сей королек в наши руки, ох попадется! Нельзя долго играть с судьбой! А он, по всему видать, крепко заигрался!— нравоучительно заключил Мусин-Пушкин и вдруг воззрился на Никиту,—Постой, постой, братец, а где же ты служишь? Неужто в такое горячее время тем только и занят, что немцу краски растираешь? По годам твоим и офицерскому патенту оно вроде и негоже! — Старый боярин строго уставился на Никиту и порешил так:— Отправлю-ка я тебя в Навигацкую школу. Коль ты умелец, так будешь учить московских навигаторов рисунку и чертежам. А жалованье я тебе положу полковничье, чать нужда-то в денежках есть? — И поскольку нужда в денежках у Никиты была даже очень большая — деньги, выплаченные ему при вручении офицерского патента, давно кончились и жил он щедротами Якова Долгорукого и его управляющего,— то он, после некоторых раздумий, согласился.

К тому же за полгода уроков у Таннауэра и Шхонебека Никита выучился многому. На быстроте учения сказались и дедушкина иконописная школа, и собственный талант и трудолюбие.

У толстого добродушного голландца Никита постиг тонкое искусство гравюры и, по признанию самого Адриана Шхонебека, к .весне работал гравировальной иглой, как добрый лейденский мастер.

Таннауэр, в свой черед, дал ему некоторые законы перспективы, обучил рисовать с гипсов. Учеников у немца в ту зиму, кроме Никиты, почитай, и не было. Семка-младший с товарищами записался в драгунский рекрутский полк (такие полки часто уходили в ту зиму из Москвы на Украину), а новых учеников, по случаю горячего военного времени, не заводилось. Заказов в мастерскую художника также почти не поступало: богатые вельможи все были при армии, двор распался, и разве что придворные дамы спасали персонных дел мастера в сих трудных для него конъюнктурах. Сначала заказала Таннауэру свой портрет сестра царя, царевна Наталья Алексеевна, а весной вдовствующая царица Прасковья (жена покойного царя Иоанна) пожелала увековечить кистью своих дочерей Анну и Екатерину.

Словом, времени у славного живописца было много, и за зиму он охотно преподал Никите технику эмали и акварели, обучил тонкому искусству миниатюры.

Никита так много работал в ту зиму, что ему, казалось, и оглянуться было некогда.

С семи утра он мчался к Сухаревой башне, где размещалась Навигацкая школа. Уроки там начинались рано, и надобно было успеть. Профессор Андрей Фарварсон, ведавший учебными распорядками в прославленном училище, был строг, но уроки Никиты, особенно рисунки с гипсов (гипсы те были даны Никите предобрейшим Шхонебеком, ведшим здесь курс черчения), одобрил. Эндрю Фарквахарсон (превратившийся в России в Фарварсона) вспомнил, должно быть, свой родной университет в Абердине, где на уроках живописи также рисовали с гипсов. Впрочем, шотландец был действительно умный и ученый человек, и Никита, пользуясь возможностью, и сам охотно посещал лекции профессора по астрономии и геодезии.

Шхонебек познакомил Никиту и с другим светилом училища — математиком Магницким.

Это имя сразу напомнило Никите покойного дедушку, который вернулся из своей последней поездки в Москву страшно взволнованным. Вечером дед усадил их с Ромкой за стол, зажег дорогую восковую свечу, выложил загадочную книжку и с небывалой для них торжественностью начал:

— Ну, внуки мои, привез я вам славную новину! Как эта свеча дает свет для нашего дома, так эта новая книга даст свет всей России.

Так Никита впервые увидел знаменитый учебник Магницкого «Арифметика, сиречь наука числительная».

И странно было теперь видеть перед собой живого автора знаменитой книги, веселого и доброго человека.

Жизнь в Сухаревой башне шла открыто и интересно и совершенно была не похожа на жизнь старозаветной Москвы.

Внизу, в большой зале, ученики на пасху готовили спектакль «Дон Педро, почтенный португальский шляхтич, и Алгмарина, дочь его». Никита помогал им расписывать декорации, должные изобразить солнечную Португалию в заснеженной Москве. А наверху, где размещалась обсерватория, профессор Фарварсон показывал вечером через большой телескоп звездное небо и разъяснял его чертеж. Днем же Никита должен был провести несколько часов в мастерской Таннауэра, из учителя превратившись. снова в прилежного ученика. На ночь, при свете свечи, его ждала «Римская история» Иосифа Флавия или другая столь же поучительная книга. Словом, московская жизнь так закружила и понесла Никиту, что далеким воспоминанием казались уже и приключения с Сонцевым, и шведский плен.

Но Сонцев сам вдруг напомнил о себе. Как-то по весне Никита сидел у Таннауэра и прилежно копировал большой парадный портрет царевны Анны Иоанновны, только что законченный художником.

Адриан Шхонебек, зашедший к своему приятелю выпить кружку доброго пива и потолковать об искусстве, взглянул на портрет и насмешливо заметил, что царевна под кистью мастера стала больше похожа на Помону, богиню цветов, чем на нескладную и некрасивую девицу, какой ее знала вся Москва.

— Для меня любая заказчица богиня! — добродушно ответил Таннауэр.— И потом, Адриан, ты же сам знаешь, что в парадном портрете важен не человек — важна персона. Главное — искусно изобразить пышное платье, ордена, бриллианты! А в лице самой некрасивой особы необходимо отыскать приятность. Вот только тогда ты и будешь настоящий персонных дел мастер!— Таннауэр явно предназначал эти слова для Никиты, как своего верного ученика.

— Но где же тогда правда, мой друг?— не сдавался Шхонебек.

— Низменную правду жизни мы оставим граверам, а высокую правду искусства возьмем себе!— разгорячился Таннауэр.

— Но разве могут быть две правды? Философия учит нас искать только одну истину! — весело рассмеялся неслышно вошедший в мастерскую господин в парчовом камзоле, и у Никиты выпала кисть — перед ним стоял Сонцев.

— Да-да, это я, мой Бочудес! Здоровый и невредимый! Прискакал намедни из Вены. Узнал, что ты днюешь и ночуешь у нашего несравненного мастера, и, как видишь, я перед тобой. Впрочем, я здесь и по делу! — Обернувшись к Таннауэру, Сонцев представился и кратко сообщил, что мастерскую сейчас посетит некая важная особа и чтобы все было готово к ее встрече.