Брайан Олдисс - Всё созданное Землёй

• Название: Всё созданное Землёй
• Автор: Брайан Олдисс
• Жанр: Научная Фантастика

---

Я вылез из трактора и прошел между домами. Я узнал здание, в котором два года назад нашел книги. В книгах я встретил слова, смысла которых не знал: библиотека, музей, читальный зал.

За прошедшее время фасад здания обрушился, и я забрался внутрь с другой стороны.

Краем глаза я заметил какую-то тень, мелькнувшую в проеме. Тут же на меня набросились два человека. Грязный кулак с силой врезался в лицевое стекло моего шлема.

Тут они разглядели на моей груди желтую звезду.

- Это всего лишь ландсмен! - разочарованно воскликнул один из нападавших.

Они позволили мне подняться, но держали все так же крепко.

- Кто вы? - спросил я.

- Вопросы здесь задаем мы. Шагай, ландер. Старший хочет поговорить с тобой.

Второй достал нож. Оттянув край моего комбинезона, прорезал дыру дюйма в три. Я в ужасе схватился за края и зажал дыру, стараясь не выпустить чистый воздух. Подобную процедуру проделывают с теми, кто вызывает подозрение: ты слишком занят своим комбинезоном и больше ни о чем не будешь помышлять.

Шок вызвал у меня галлюцинацию.

Незнакомцы перевели меня в другое здание, которого я раньше не видел. Оно удивительно хорошо сохранилось. Внутри была обстановка прошлого века. Повсюду висели картины, написанные натуральными красками, в углу стоял большой темный музыкальный инструмент, в кадках росли настоящие деревья.

За столом сидел очень толстый человек - такого можно встретить только в больнице. С помощью каких-то сложных инструментов он ел ярко окрашенную старинную пищу. Когда я вошел, он отодвинул еду в сторону.

- Есть что-нибудь интересное? - спросил он.

У меня в кармане лежал рисованный портрет. Это был портрет человека, которого я любил и который от меня зависел. Портрет являлся для меня драгоценным символом, но самого человека, изображенного там, я не помнил.

Я судорожно сжал рисунок.

- У меня ничего нет.

Жирный усмехнулся.

- Дурак, что-нибудь у тебя должно быть. Здесь двадцатый век, а не двадцать первый: каждый все еще владеет чем-нибудь.

Охранники вырвали мою правую руку из кармана, прижали запястье к углу стола, и высокий с размаху рубанул ребром ладони. Боль ножницами резанула по руке, я закричал, выронил рисунок.

Жирный подобрал его и подошел к большому баку, стоявшему у окна. Я кинулся к нему. Из бака разило знакомым запахом. Как часто я мечтал проснуться утром и не чувствовать его! Это был хлорированный гидрокарбон, называемый обычно оксобензином. Мы травили им самых живучих насекомых, разбавляя одну его часть десятью тысячью частями воды.

Жирный бросил рисунок в бак.

Я видел, как, кружась и растворяясь, падает на дно лицо обожаемого мною человека. На своем пути к смерти оно казалось страдающим.

Желая спасти его, я сунул руку в бак.

Портрет был рядом, но рука начала растворяться. Заорав от боли и страха, я выхватил из бака то, что осталось. Рука растворилась почти до плеча.

Дьявольская галлюцинация, вспыхнув яркой картинкой, наконец, отпустила меня, рыдающего, в реальный мир. Я лежал на ворохе грязной одежды в какой-то полуразрушенной комнате. Вокруг меня стояли люди. Так я оказался в компании Странников.

ГЛАВА 4

Итак, после двух месяцев работы над рукописью, я добрался, наконец-то, до Странников. Возможно, мне следовало с них начать, ведь они - одна из важнейших страниц моей жизни. Я пробыл с ними недолго, но меня потрясла их непохожесть на остальных: в них еще оставались честность и милосердие. В то же время они были самыми гонимыми из людей. Еще более важно, что на земле, полной мертвых окончаний, они представляли собой инициативу, устремленную в будущее.

Нет, с них я начать не мог. Чтобы писать, необходимо обладать мужеством. Мужество необходимо, потому что писать - значит исповедываться, и самая откровенная моя исповедь появится в этой главе. Я любил Странников, но предал Джесса! Впрочем, осознание того, о чем надо писать, приходит ко мне как бы извне. В некотором смысле я лишь воскрешаю древнее искусство письма. Синтаксические правила и семантические конструкции помогают мне и позволяют излагать мысли, не адресуясь ни к кому! Может получиться так, что после этой войны остатки человечества вернутся в пещеры, снова втиснут на бумагу свою речь и снова научатся читать. (По крайней мере, в моем сердце живет надежда. )

Но смогут ли они понять? Достаточно ли я вложил в написанное? Должен ли я оставить в стороне зимы в городах, весь идиотизм моего ареста, расчистку снега в деревне, чувство безысходности и понимание того, что жизнь может измениться только в худшую сторону? Должен ли я описывать свои галлюцинации, настолько живые для меня в то время и настолько невыносимые сейчас? Должен ли я исхитряться и, подражая некоторым книгам, писать примечания?

Не существует способа решения всех этих проблем. Компромиссы рушатся подобно старым мостам. По одну сторону - вечная мысль, по другую беспокойное кровоточащее тело. Наверное, лучше всего придерживаться стиля триллеров, которые я нашел в куче старых книг, придерживаться тела. Мысль сама о себе позаботится, как это и должно быть - она не страдает, подобно телу, и может выжить. А если я не смогу ей больше сопротивляться, то возникну снова, стану своим собственным редактором и комментатором.

А теперь попробуйте представить мои чувства: я лежу на ворохе одежды, а сверху на меня глядят оборванные люди. Они молчат, я тоже. Мой мозг ошеломлен ощущением потери руки. Наконец, подошел вожак Странников.

Лица у Странников были тощие, иссеченные недоеданием и нуждой. На этих лицах читалась решимость вырвать у жизни ту малость, какую еще можно вырвать. Женщины, низведенные голодом и грубой одеждой почти до бесполости, выглядели ничуть не мягче мужчин. В комнате был полумрак, но я отчетливо видел эти лица.

Лицо вожака было несколько иным. Его отличали истощенные линии аскетизма, пылающие скрытым пламенем страсти. Раньше я не улавливал разницы между выносливостью и стойкостью, но как только увидел этого человека, понял - вот пример духа, который превратил страдания в нечто прекрасное. И еще я понял, что могу ожидать милосердия.

Он шагнул вперед и липкой лентой заклеил порез на моем комбинезоне.

- Ты болен, друг, - сказал он. - Ты что-то бормотал. Подними стекло и позволь нам взглянуть на тебя. Ты ландсмен?

- Я должен вернуться назад, я еще успею. Иначе меня ждет карцер или Газовый Дом.

- Тебе лучше остаться с нами, - ответил он.

- Мы не можем отпустить его, Джесс. Он видел нас. Теперь он тоже Странник.

Джесс! Это был Джесс! В деревнях, когда говорили о Странниках, постоянно произносили это имя. Для ландсменов оно означало надежду, для охранников - смерть. Его жизнь являлась легендой, за его голову была назначена большая награда.

Джесс сказал:

- Мы тоже когда-то были ландсменами, но мы убежали. Мы обрели свободу и сейчас не признаем ничьих приказов, кроме своих собственных. Ты останешься с нами?

- Куда убежали? - вздохнул я. - Бежать некуда.

- Об этом мы расскажем позже. Сначала скажи ты. Ты с нами?

Я опустил глаза. Заданный мне вопрос был не из тех, на который можно ответить свободно. Ответ мог быть только положительным, вернуться в деревню мне бы не позволили.

- Я остаюсь.

- Нам пригодится его трактор, - заметил кто-то.

- Нет, - возразил Джесс. - Его выследят по колее. Люди больше всего любят охотиться, в остальном они почти бесполезны. Как тебя зовут, друг?

- Ноул Ноланд.

- А меня просто Джесс. Мы, Странники, образуем братство. Как бы мало мы ни имели, мы поделимся с тобой.

- Мне знакомо твое имя. Я слышал его в деревне.

- Хорошо, Ноул. А теперь иди и заведи свой трактор. Направь его в сторону фермы, потом прыгай и возвращайся к нам.

Я опустил лицевое стекло, ощущая недоверие Странников. Молча повернулся, прошел через своеобразный тамбур из мокрых одеял. На развалины уже опускался вечерний смог. Двое часовых, удобно устроившись на камнях, спокойно наблюдали за мной. Я забрался в кабину трактора, завел мотор, медленно выехал из-под навеса и развернулся в направлении фермы.

О жизни Странников я знал лишь то, что она была невообразимо трудной. Если я прямо сейчас вернусь в деревню, то смогу отделаться одной неделей в Газовом Доме. Газовый Дом - это фабрика, через которую проходит весь урожай перед отправкой в город. Продукты там очищаются от ядов, а сами яды выпускаются в воздух. Работа не была там особенно тяжелой, но каждая неделя в ядовитой атмосфере стоила года жизни.

Газуя двигателем, я обернулся и увидел полдюжины голов и столько же винтовок. Я находился в пределах досягаемости, и меня запросто могли пристрелить. Не раздумывая, я закрепил педаль газа и выпрыгнул из кабины. Трактор, набирая скорость, удалялся по капустному полю.

- Ты все же не так хитер, как мне показалось, - сказал я Джессу, когда вернулся в развалины. - След трактора отлично виден.