Дуглас Кеннеди - В погоне за счастьем

• Название: В погоне за счастьем
• Автор: Дуглас Кеннеди
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-386-03386-6

Манхэттен, канун Дня благодарения, 1945 год. Война окончена, и вечеринка у Эрика Смайта в самом разгаре. На ней, среди интеллектуалов из Гринвич-Виллидж, любимая сестра Смайта — Сара. Она молода, очаровательна, независима и умна. Она мечтает покорить Нью-Йорк.

Но все мечты забыты в одно мгновение, потому что появился ОН… Джек Малоун, военный корреспондент, только что вернувшийся из поверженной Германии, человек, который не понаслышке знает, что такое война. Случайная встреча Сары и Джека перевернет жизнь обоих…

Новый роман Дугласа Кеннеди «В погоне за счастьем» — это трагическая история любви, с внутренними конфликтами и причудливыми гримасами судьбы. В этой истории страсть, боль, предательство, непонимание и прощение слились в один запутанный клубок, распутать который сумеет только жизнь.

---

Обед всегда проходил в половине шестого. В семь младшие дети укладывались спать. Двое мальчишек-подростков садились а кухне к радиоприемнику, слушали сериал «Бак Роджерс» им «Тень». Рой извинялся и уходил в вечернюю смену на завод. Рут доставала бутылочку портвейна «Кристиан Бразерс», наполняя два бокала и садилась напротив меня, утопая в большом мягкой кресле.

Этот обед по четвергам стал для меня еженедельным ритуалом.

Знаешь, почему я так люблю приглашать тебя по четвергам? — сказала однажды Рут, когда мы сидели в креслах и потягивали сладкий густой портвейн. — Потому что это единственный день недели, когда Рой работает в ночную смену. И у меня есть возможность посидеть и поболтать с подружкой.

Я рада, что ты считаешь меня подружкой.

Конечно, подружка, а как же? И скажу тебе прямо, я бы хотела видеться с тобой почаще. Но пятеро детей и заботы по дому отнимают все мое время.

Ну, думаю, у нас будет возможность видеться чаще, потому что я решила пожить в коттедже еще несколько недель.

Рут чокнулась со мной бокалом.

Я очень рада, что ты останешься, — сказала она.

Похоже, в «Лайф» меня никто не ждет.

Откуда тебе знать?

Я знаю.

И я рассказала ей, что несколькими днями ранее отправила телеграмму своему боссу, Леланду Макгиру, в которой объяснила, что хочу задержаться в Мэне, но могу срочно вернуться в Нью-Йорк, как только появится задание для меня. Спустя сутки пришел его ответ, отправленный через «Вестерн Юнион»:

Мы знаем, где тебя искать, если ты нам понадобишься. Тчк. Леланд.

Скупой ответ, не так ли? — заметила Рут.

Но вполне ожидаемый. Примерно через полгода меня просто уволят.

Если бы я была на твоем месте, я бы не переживала из-за этого.

Почему?

Да потому что ты умная и к тому же уравновешенная.

Уравновешенная — это явное преувеличение. Если бы ты только знала, каких ошибок я наделала в последнее время…

Готова держать пари, что это были несерьезные ошибки.

Поверь мне, ошибки были еще те. Я позволила себе стать жертвой кое-чего.

Кое-чего?

Нет… кое-кого.

Я так и думала, что все дело в этом…

Что, так заметно?

В это время года в Мэн приезжают только те, кто действительно бежит от проблем.

Речь не о проблеме. Просто о масштабе человеческой глупости. Тем более что все длилось только одну ночь. И я, как идиотка позволила себе поверить в то, что это настоящая любовь.

Но, если ты подумала, возможно, так оно и было.

Или же это была просто мечта. Влюбиться в любовь.

И где он сейчас?

В Европе… в армии. Я написала ему столько писем… но пор никакого ответа.

Ты ведь знаешь, что тебе нужно делать?

Наверное, забыть его.

О, на это даже не надейся. Он всегда будет в твоем сердце потому что уже оставил там след.

Тогда что же мне делать?

Все очень просто: скажи себе, что этого не должно бы случиться.

«Ты ведь знаешь, что тебе нужно делать?» Эта фраза запала мне в душу — потому что в ней звучала одна из вечных дилемм жизни: как примирить разум и сердце? Мой рациональный мозг призывал принять реальность, заключавшуюся в том, что Джек Малоун появился в моей жизни всего на двенадцать часов. Но сердце говорило обратное. Я не уставала удивляться тому, насколько убедительным может быть голос сердца — тем более что до той памятной ночи я считала себя невосприимчивой ко всему, что казал нелогичным. И вот теперь…

Теперь во мне все изменилось.

Наутро после разговора с Рут я проснулась на рассвете. Съела легкий завтрак. Прогулялась по берегу. К девяти уже была Я поставила на плиту кофейник. Пока варился кофе, прошла в спальню и достала из гардероба свой «ремингтон». Принесла кухонный стол. Сняла крышку. Во внутреннем кармане хранилась тонкая стопка писчей бумаги. Я заправила лист в каретку. Kофейник запрыгал на плите. Я сняла его с огня и налила густой напиток в кружку, поставила ее рядом с машинкой. Села за стол. Остудив кофе, я сделала долгий глоток. Потом отставила кружку. Мои пальцы легли на клавиши. И тут же сжались в кулаки. Я силой заставила себя их разжать. И прежде чем собралась с мыслями, вдруг напечатала предложение:

Я не планировала быть на той вечерийке.

Пальцы покинули клавиатуру и принялись отбивать легкую дробь по крышке стола, пока я вновь и вновь перечитывала напечатанную фразу. Прошло несколько минут, и я решила продолжить:

Я планировала быть где угодно, только не там.

Пальцы снова отскочили от клавиш и застучали по крышке стола. Я отхлебнула кофе. И уставилась на два предложения, тоскливо маячившие на чистом листе бумаги. Рискнув, я написала третье:

Потому что в ту ночь я обещала побаловать себя редчайшим для Манхэттена удовольствием: восьмичасовым сном в собственной постели.

Три предложения. Тридцать три слова Я снова перечитала их. Колко. Прямолинейно. И даже легкий намек на юмор в последней фразе. Язык был простым, не отягощенным словесной мишурой. Неплохо для начала. Очень даже неплохо.

Я потянулась к кружке. Залпом допила остатки кофе. Потом подошла к плите и налила еще. Я с трудом поборола вспыхнувшее во мне желание выбежать за дверь и вернулась к столу. Снова села за машинку. Пальцы тотчас принялись отбивать уже знакомую дробь.

Три предложения. Тридцать три слова. Полная машинописная страница обычно содержит около двухсот слов.

Что ж, продолжай, дописывай страницу. Осталось всего ничего. Черт возьми, ты написала тридцать три слова за десять минут. Чтобы выполнить норму из двухсот слов, тебе понадобится…

Четыре часа. Целая вечность. Четыре долгих, мучительных часа, в течение которых я изорвала пять листов бумаги, опустошила еще один кофейник, вдоль и поперек измерила шагами кухню, сгрызла один карандаш, оставила кучу пометок на полях и, наконец, каким-то чудом, добралась до последней строчки на этой чертовой странице.

В тот вечер, после ужина, я побаловала себя бокалом красного вина, перечитывая написанное. Повествование показалось мне гладким. Язык был доступным (ну или, по крайней мере, не вызывал отвращения). В стилистике проскальзывала некоторая язвительность (но без пижонства). Действие разворачивалось стремительно. В нем чувствовалась динамика. И это был хороший старт.

Но ведь я написала всего одну страницу.

На следующий день я снова проснулась с восходом солнца. Быстрый завтрак, пешая прогулка по пляжу, кофейник на плите, и к половине девятого я уже сидела за пишущей машинкой.

К полудню у меня была написана вторая страница. Поздним вечером — перед тем, как лечь в постель, — я перечитала две законченные страницы. Вычеркнула около тридцати лишних слов. Сократила несколько чересчур занудных описательных пассажей. Переписала кондовое предложение, безжалостно удалила неудачную метафору («Его глаза соблазнительно сияли, словно маркиза бродвейского театра…»), заменив ее лаконичным: «У него был взгляд соблазнителя».

И чтобы не поддаться самобичеванию, отложила листы в сторону.

…И снова подъем с рассветом. Грейпфрутовый сок, тост, кофе. Пляж. Еще кофе. Письменный стол.

Я не вышла из-за стола, пока не закончила следующую страницу.

Постепенно вырисовывался рабочий график. Отныне мой день был подчинен распорядку и, главное, цели. После каждой страницы меня переполняло сознание исполненного долга. Все говорят о пьянящем восторге творческого процесса — все, кроме тех, кто когда-либо пробовал сочинять. Нет в этом ничего пьянящего. Это работа. И, как любая работа, доставляет удовольствие только по ее завершении. Ты испытываешь облегчение, лишь когда выполняешь свою дневную норму. Надеешься, что потрудился не зря. Но вот наступает завтра, и ты должен исписать еще одну страницу. Чтобы заставить себя работать, необходимо упрямство. Упрямство… и особое чувство уверенности. Я уже начинала понимать, что сочинительство — это, в некотором роде, самообман.

Страница в день, шесть дней в неделю. И после второй недели работы я отослала Эрику телеграмму:

Решила уединение мне подходит. Тчк. Пробуду здесь еще несколько недель. Тчк. Пытаюсь сочинять. Тчк. Не пугайся. Тчк. Все идет неплохо. Тчк. Проверяй мою почту из Европы или департамента срочнослужащих. Тчк. Любовью, Эс.

Спустя двое суток на пороге моего коттеджа объявился курьер «Вестерн юнион» с ответом от Эрика:

Если ты счастлива заниматься таким мазохизмом, как писательство, тогда твой брат-мазохист рад за тебя. Проверяю твою почту дважды в неделю. Из Европы и Вашингтона ничего нет. Забудь его, как мираж, и двигайся дальше. Ненавижу Джо И. Брауна. И скучаю по тебе.

Впервые за последние месяцы я не испытала грусти при упоминании о Джеке. Скорее это было уныние. Скажи себе, что этого не должно было случиться. И с этой мыслью продолжай писать дальше.