Валентин Рыбин - Государи и кочевники

• Название: Государи и кочевники
• Автор: Валентин Рыбин
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Писатель В. Рыбин, лауреат Государственной премии имени Махтумкули, автор известного романа «Море согласия», свой новый роман посвятил русско-туркменским связям XIX столетия. В нём показан период 30—40-х годов, когда на российском престоле сидел царь-тиран Николай I, когда Ираном правил не менее жестокий Мухаммед-шах, а в Хиве и Бухаре царил феодальный произвол ханов. Четыре государя вели в тот период жесточайшую борьбу за туркменскую землю. А кочевники-туркмены боролись за свою независимость, за обретение государственности.

---

В любое время дня Кеймир-ага, его сын и внуки заходили к Карелину, как в собственную кибитку. И не только они. В избушке Григория Силыча всегда гостили то кайсаки, то туркмены, то приезжие купцы из Бухары. С одними он обменивался новостями, рассказывал о делах в России (он выписывал несколько газет и журналов), другим писал прошения к атаману, генерал-губернатору, в Сенат. А когда в доме никого не было, садился за рукопись: заканчивал одиннадцатый том сочинений по изучению естественных наук Прикаспия, Кайсакских степей, Иртыша. Ряд статей, вошедших в эти одиннадцать томов, уже был опубликован в разных журналах Петербурга, Москвы и за границей, но всё основное, собранное за пятьдесят лет научной деятельности, только ещё готовилось к печати. Силыч не любил, когда его отвлекали от работы. И обычно встречал гостей грубовато: «Ну, чего вам опять от меня? Ну вот, нашли время!» Но гут же складывал исписанные страницы в ящик стола и велел ключнице, юркой старушонке, накрыть скатерть. За столом редко обходилось, чтобы его не спросили: «Силыч, почему ты один? Где твоя семья?» И не было случая, чтобы он кому-либо рассказал, отчего оказался один. Даже Кеймиру, при первой памятной встрече после долгой разлуки, не доверился, сказал неопределённо: «Ты думаешь, тебя треплет судьба, а меня милует? Нет, пальван, к нам с тобой она относится одинаково скверно!» И больше ни слова. Кеймир перестал спрашивать Карелина о семье, да и сына предупредил, чтобы «не наступал на больное место» Силычу. И всё-таки затаённая боль вырвалась из него однажды.

Никто никогда не видел Карелина подвыпившим. И вдруг приковылял он на своих костылях в кабак и собрал за столом целую шатию казаков. Напоил всех в у смерть и сам хватил лишнего, хотя на ногах устоял и домой вернулся без помощи. Уже у самого двора повстречал его Кеймир, которому сообщили, что «твой учёный-яшули напился арака».

— Силыч, будь проклят этот свет, что с тобой случилось? — поддерживая его за спину, с отчаянием спросил Кеймир.

— Ничего, ничего, пальван… пройдёт. Не сдержался… Жуть охватила… Хороший человек скончался! — Он всхлипнул и тяжело замотал головой.

— Кто такой? Я знаю его?

— Узнаешь! — строго и гордо проговорил Карелин, и потряс над головой костылём. — Все его узнают! Вся Россия! Вся Азия! Весь мир!

— Вах, Силыч, ты заболел, — принялся успокаивать друга Кеймир. Но с Каредина хмель словно рукой сняло. Совершенно спокойно произнёс он:

— Герцен умер. В Париже умер…

Кеймир больше ни о чём не спрашивал, только слушал. Войдя в комнату и опустившись в кресло, Григорий Силыч в каком-то исступлении, словно готовился к этому долго-долго, рассказал Кеймиру о том, как в юности примкнул к кружку вольнодумцев, как был сослан в Оренбург, как тайком поддерживал связи с ссыльными декабристами и эмигрантами. Сказал и о том, почему у него семейной жизни не получилось.

После того, как Силыч оставил жену Александру Николаевну и дочек Лизу и Сонечку в Оренбурге, а сам отправился в тайгу по Иртышу, министр иностранных дел пытался вернуть его в столицу и расправиться с ним за все старые и новые грехи. Несколько лет Карелин не выходил из тайги, ждал затишья. Даже собранную коллекцию флоры и фауны не мог переправить в музеи и общество естествоиспытателей. Наконец, решился: с ящиками и пакетами отправил в путь студента Ваню Кирилова. Тот добрался до Казани, но в дороге заболел и умер, а коллекция бесследно исчезла. Постепенно о Карелине стали забывать. Неприметно возвратился он в Оренбург, уложил на возы домашний скарб, усадил в повозку жену и девочек и отправился в подмосковную деревеньку к родственникам Александры Николаевны. Да только и там долго не задержался. Дошли слухи до властей о нём, и тут как тут грозное предупреждение: находиться и жить г-ну Карелину в центральных уездах России строжайше воспрещено, предписывается в 24 часа удалиться на поселение в Гурьев. С тех пор Карелин письмами поддерживал связь с семьёй, но с 1852 года ни разу не виделся ни с женой, ни с дочерьми. По письмам знал, что обе дочери вышли замуж, а Александра Николаевна горюет в одиночестве и ждёт возвращения мужа.

— Поехал бы, Силыч, — робко посоветовал Кеймир, выслушав длинный рассказ Карелина о себе.

— Зачем, пальван? Кому я нужен такой? Да, признаться, и тяги к жене нет. Отвык-с. Иное дело — вот эти труды. — Он кивнул на целую гору серых картонных папок. — Тут вся моя жизнь. Вот отправлю в общество, может, издадут. Тогда и к жене, и к детям загляну.

— Силыч, — с интересом полюбопытствовал Кей-мир, — а чем занимался тот человек? Почему ты говоришь — о нём весь мир узнает?

— О, пальван… Это великий человек. Мудрец. Демократ. Он из России бежал от царя, чтобы легче было воевать с ним. Он — самый страшный враг царизма, защитник всех бедняков и обличитель дворян и помещиков. Герцен звал народ жить сельскими общинами, чтобы не было ни богачей, ни бедняков. Это касается и вас, туркменцев. Если и вы поймёте его учение да подниметесь против своих баев и ханов — большое дело сотворите! Он звал народ к топору, пальван. К топору, — с благоговением повторил Карелин. — Запомни!

Дня через три после этого разговора Кеймир-ага сидел с кайсаками-чабанами и рассказывал им о новостях. Говорил о тяжёлой доле народа, о том, что в России творится. К вечеру гости разошлись: подул из песков сильный ветер; каждому надо было возвращаться к своему очагу. Перед сном Кеймир-ага ещё раз вскипятил чай, выпил две-три пиалы, лёг и накрылся чекменем. Ветер дул с ужасающей силой и завывал вверху в туйнуке. Кибитка содрогалась, того и гляди улетит с ветром. Кеймир вспомнил, как однажды унесло ураганом на Челекене сразу несколько ки-битйк. Они покатились в море, а потом их вышвырнуло на берег. С этим видением прошлого и уснул пальван. Проснулся неожиданно, в непонятном страхе. По-прежнему гудел в туйнуке ветер, почему-то выли собаки, и пахло палёной кошмой. Дым ударял в ноздри с такой силой, что Кеймир-ага закашлялся. «Вах-хов, — испуганно подумал он, — неужели кошма от очага загорелась?» Осмотрел юрту — нет ни огонька, ни искорки. Выглянул из кибитки — и обомлел: над Гурьевом полыхало огромное пламя; все дома по Уралу до самого устья горели и с треском разваливались. Людские силуэты мелькали в дыму. Кеймир не на шутку растерялся. Поняв, однако, что пламя до его кибиток никак не достанет, он тотчас подумал о Карелине.

— Веллек! Веллек! — тревожно позвал он сына, сдёрнув с его кибитки килим. И когда тот выскочил наружу, сказал: — Силыча надо спасать. Не сгорел бы, пошли!

Они побежали по степи я чем ближе приближались к пылающему городку, тем больше ужасались увиденному. На их глазах горели не только дома и сараи, но и люди, и скот — живыми факелами металось всё живое по тесным улочкам и падало замертво.

Изба Карелина, когда к ней приблизились Кеймир и Веллек, уже догорала. Развалившиеся брёвна потрескивали, словно щепки в печи. Самого Силыча отыскали по голосу. Без костылей, совершенно беспомощный, он полз от всепожирающего огня подальше, в степь, к човдурским юртам.

— Рукописи! Труды мои там! — выговаривал он страшным голосом, понимая, что спасти уже ничего нельзя…

Друзья увели его к своим кибиткам и вновь вернулись к пылающему городку, чтобы хоть чем-то помочь попавшим в беду уральцам. Люди, поначалу ошарашенные огнём и неимоверной паникой, постепенно обретали уверенность: от берега Урала к домам спешили с полными вёдрами женщины, казаки и даже дети. Солдаты недавно расквартированного здесь пехотного батальона растаскивали горящие брёвна баграми, скатывали их в воду. Крики, брань и плач слышались повсюду.

И на другой день, и на следующий дымился сожжённый Гурьев. Казаки, злые и подавленные, искали поджигателя. Где могла возникнуть искра? У солдат-постоятельцев? У атамана? Никто не мог бы назвать имя виновника. «Может, и сунул кто-то кому-то «красного петуха», но и сам сгорел. Не осталось в Гурьеве ни одного жилого дома.

Через несколько дней после того, как чёрный дым рассеялся по необъятному небу, из Оренбурга пожаловал большой конный отряд под предводительством скуластого поручика туркмена. На буланом красивом коне разъезжал он среди чёрных обугленных развалин, распоряжался, и пострадавшим выдавали, на первый случай, сухари и соль. Через день он появился у кибиток човдуров.

— Эй, хозяин! — позвали Кеймира. — Тут у тебя, говорят, человек один живёт… учёный… Где он?

— Тебе зачем этот человек, уважаемый? — насторожённо отозвался Кеймир-ага, припомнив беседы о сельской общине и умершем Герцене.

— Хей, дурак, как разговариваешь с поручиком! — прикрикнул офицер. — Ну-ка, веди меня к нему! — И, не дожидаясь, пока его введут в кибитку, откинул килим и поздоровался с Карелиным.

— Я новый пристав Мангышлакского уезда, поручик Караш-хан Иомудский. Вам ни о чём не говорит моё имя? — спросил он с вежливой улыбкой.