Майкл Эрард - Феномен полиглотов

• Название: Феномен полиглотов
• Автор: Майкл Эрард
• Жанр: Самосовершенствование
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91657-502-6

Что нужно для того, чтобы выучить три языка?.. шесть… двадцать? Пытливый интерес Майкла Эрарда увлекает нас в настоящее расследование в поисках гиперполиглотов разных времен и народов: от итальянского кардинала Джузеппе Меццофанти, говорившего на семидесяти двух языках, до нашей многоязычной современницы Ломб Като из Венгрии, выучившей русский язык за чтением романов.

Через изучение вопросов о том, что представляет собой язык, какое место он занимает в человеческом мозге, как его осваивают полиглоты, отличаются ли эти люди от нас с вами, автор пытается определить верхний предел способности человека к изучению и использованию языков. Он считает, что примеры выдающихся языковых достижений позволяют заглянуть в глубины человеческого мозга, оценить его способности.

Для тех, кто хочет понять, как выучить иностранные языки.

---

Одним из возможных ответов является то, что «скромная профессия кузнеца» в те годы была путевкой в жизнь. В 1838 году губернатор штата Массачусетс Уильям Эверетт упоминал в своем обращении к преподавателям о «просвещенном кузнеце» из Коннектикута Элиу Барритте (1810–1879), который выучил пятьдесят языков без чьей-либо помощи. Двадцативосьмилетний Барритт увлекался лишь двумя вещами: физическим трудом и чтением на иностранных языках. Он всегда говорил, что не искал признания и почестей, которые стали следствием выступления Эверетта. На протяжении десяти лет он учился читать на нескольких иностранных языках, что оказалось попыткой превзойти достижения его умершего старшего брата, а также ковал садовые тяпки и колокольчики для коров. Он с гордостью рассказывал, что приносил с собой в кузницу латинскую и греческую грамматики и изучал их во время перерывов в работе. Но ни тяпки, ни знание языков не приносили ему дохода, и тогда в поисках дополнительной работы переводчика Барритт обратился к одному известному жителю Ворчестера. Тот опубликовал в газете объявление, которое попалось на глаза Эверетту. Поэт Генри Уодсворт Лонгфелло предложил Барритту учиться в Гарварде, но тот отказался, сказав, что без кузнечной работы заболеет. Еще до Пола Баньяна и Джонни Эпплсида Барритт явил собой яркий пример американского умения добиваться всего самостоятельно и веры в самосовершенствование.

Барритт обладал той гибкостью, которая так знакома американцам. Он олицетворял собой веру в самосовершенствование, все еще передающуюся на генетическом уровне. Однако его лингвистические достижения вскоре оказались практически забыты, чего и следовало ожидать. Когда я посетил публичную библиотеку Нью-Бритена в Коннектикуте в поисках информации о Барритте, сотрудники сказали, что я первый, кто захотел узнать, чего он достиг (или утверждал, что достиг) в области иностранных языков: других исследователей больше интересовала одна из его последних работ, где он высказывался в пользу упразднения армии. Когда я попросил у работников библиотеки разрешения порыться в книгах Барритта, они, к своему удивлению, обнаружили там издания на различных языках: Новый Завет на языке хиндустани, грамматику тамильского языка, португальский словарь, крохотную копию «Одиссеи» на греческом, завернутую в клеенку и перевязанную плотной красной тесьмой. Барритт углубленно изучал португальский, фламандский, датский, шведский, норвежский, исландский, уэльский, гэльский и кельтский. За ними следовали русский и другие славянские языки, затем сирийский, халдейский, самаритянский и эфиопский. Один из биографов, Питер Толис, наградил Барритта знанием тридцати языков, биографическая энциклопедия Найта упоминала о девятнадцати[22]. Когда я посетил Американское антикварное общество в Ворчестере, библиотекой которого Барритт также пользовался, то обнаружил, что они располагали словарями и учебниками грамматики гораздо меньшего количества экзотических языков, чем то, которым, по словам самого Барритта, он владел. В 1837 году в их коллекции были книги на тридцать одном языке; на восьми из них можно было найти только копии Нового Завета. Интересно, что в библиотеке общества также содержалось несколько книг на языках американских племен, а именно массачусетском и языке наррагансетов. Но Барритт не стал затруднять себя изучением этих языков: для янки родом чуть ли не из лесной глуши языки коренных жителей Нового Света не казались экзотическими и не имели такого значения, как, скажем, халдейский или самаритянский. «Его непреодолимое и нестабильное влечение к изучению языков было не самоцелью, – писал Питер Толис, – а средством восхождения по социальной лестнице, неким интеллектуальным упражнением, которое он использовал во время отдыха от кузнечного дела».

Элиу Барритт

Барритт никогда не утверждал, что говорит на иностранных языках, – он упоминал лишь о чтении на них. В период наиболее интенсивного изучения языков он тратил четыре часа в день (час за ланчем, три вечером) на учебу и отмечал свои успехи в специальном гроссбухе примерно следующим образом:

«9 июня. 68 строк на древнееврейском, 50 строк на кельтском, 40 страниц на французском, 3 часа изучения сирийского, 9 часов ковки».

Или так:

«10 июня. 100 строк на древнееврейском, 85 страниц на французском, 4 службы в церкви, изучение Библии днем».

В 33 года Барритт внезапно забросил и языки, и инструменты, осознав, как он сказал жителям родного города, что «помимо удовольствия от учебы есть другие вещи, ради которых стоит жить» и что «говорить лучше на живом языке», а сердце его «стремится к правде и добродетели».

Пользуясь своей невероятной лингвистической известностью, он внес вклад в проведение реформ в США, отмену рабства и уменьшение платы за пересылку писем через Атлантику; наконец, написал тридцать книг. Говорят, он стал настолько знаменит, что с него не брали плату за номер в отеле или переправу на лодке. Позднее он возобновил изучение языков, делясь чудесами санскрита с девушками из Новой Англии. Как бы я хотел взглянуть на эти уроки санскрита для молодых леди-янки, во время которых мистер Барритт делился с ученицами своим энтузиазмом под тихий шелест их длинных юбок. После его смерти в 1879 году друзья отмечали его «детскую непосредственность и прекрасный характер».

В 1841 году знаменитый френолог Лоренцо Найлс Фоулер снял гипсовый слепок черепа Барритта. Это был, возможно, первый случай, когда способностям полиглота отвели определенное место в голове, пусть и с помощью френологии, которая некоторое время была модной, хотя позже удостоилась звания лженауки. Френологи считали поверхность человеческого черепа своеобразной картой способностей человека, его личности и характера. Своей задачей френологи видели установление связи размера и формы тридцати семи участков черепа с такими понятиями, как, например, «почитание» и «покладистость».

Вот что заключил Фоулер по результатам проведенного исследования.

На френологической карте орган, отвечающий за языки, находится в области вокруг глаз, впрочем, эта область не была особенно выдающейся у Барритта. Но Фоулер, очевидно, знал, что кузнец не говорил на пятидесяти языках, а только читал на них, поэтому он приписал талант кузнеца области под названием «форма».

В своей приписке к френологическому журналу некий исследователь (возможно, это был уже не Лоренцо Фоулер) выразил изумление по поводу того, как эта область выглядела на черепе Барритта, отметив, что «способность удерживать в памяти буквы и слова, за которую отвечает эта область, больше всего помогала ему в изучении языков». По мнению френологов, «форма» – это внешнее отражение участка мозга, который отвечает за запоминание фигур, лиц, картинок и написание слов. Чтобы запоминать слова, Барритт обращался к области под названием «возможности», которая была у него «просто огромной». Фоулер писал, что, судя по этой области, Барритту был «дарован такой объем фактической и литературной памяти, которому, возможно, нет равных в мире»; «очевидно, он знал ВСЕ». Мне не удалось отыскать слепок черепа Барритта. Полагаю, он разделил участь самого Барритта.

Элиу Барритт в профиль

В австралийском газетном архиве я нашел хвалебную статью, написанную американцем Джереми Кёртина о Меццофанти и других полиглотах. Мне нравится, что, согласно этим отзывам, каждый последующий полиглот оказывался искуснее своего предшественника.

Семьдесят – не предел?

Жил ли когда-нибудь на свете лингвист, знакомый с бо́льшим количеством языков, чем скончавшийся на днях мистер Джереми Кёртин, переводчик «Quo Vadis»?

Скорее всего, нет. Даже сам он не мог сказать точно, сколькими языками владел. Впрочем, очевидно, что он изучил в свое время не менее семидесяти различных говоров и диалектов.

Пожалуй, его ближайшим соперником был Джузеппе Меццофанти, великий итальянский кардинал и хранитель ватиканской библиотеки, скончавшийся в Риме в 1849 году. Меццофанти мог легко и бегло говорить и писать на пятидесяти восьми живых языках и имел как минимум частичные знания большинства мертвых. В общем и целом он знал сто четырнадцать языков и диалектов. Он удостаивался аудиенции венгерского аристократа, индусского ученого, китайского мандарина и берберского вождя из Кордофана и беседовал с ними на их языке.

Бартольд Нибур знал двадцать языков в возрасте тридцати лет и затем выучил гораздо больше, углубившись в такие редкие диалекты, как венгерский, финский, бискайский и один из татарских. Но даже эти достижения затмил необыкновенный Иоганн Баратьер, в пять лет знавший помимо родного немецкого греческий, латынь и французский. В двенадцать он составил ивритский словарь, в тринадцать опубликовал перевод путевых заметок Вениамина Тудельского. К концу жизни (он скончался в девятнадцать лет) он говорил и писал на тридцати трех языках.