Анатолий Ковалев - Потерявшая имя

• Название: Потерявшая имя
• Автор: Анатолий Ковалев
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-064491-9, 978-5-17-065152-8

Серия исторических романов, совместно созданных двумя известными писателями, адресована любителям авантюрного жанра и ценителям классической русской прозы. Помимо увлекательного сюжета, эти книги особенно интересны тем, что многие их герои являются реальными историческими фигурами, вершителями судеб России первой половины XIX века. Александр I, Николай I, Бенкендорф, московский губернатор Ростопчин — эти и другие исторические персонажи достоверно и ярко выписаны на основе писем и мемуаров современников и являются столь же активными участниками сюжета, как и вымышленные герои.

Действие первого романа начинается в 1812 году в Москве, в момент вступления французской армии. Юной героине, графине Елене Мещерской, потерявшей в московском пожаре семью, состояние и положение в обществе, предстоит преодолеть многочисленные трудности и научиться противостоять жестокой судьбе…

---

— Кто вы и зачем здесь? — произнесла она тихим голосом.

— Я пришел вас спасти, — ответил он спокойно, без всякого пафоса. Раздвинул шторы и распахнул окно.

Свежий морозный воздух ворвался в душную, ни разу не проветренную комнату. Аполлон Степанович взял в охапку лекарства, прописанные доктором, и выкинул их в окно.

— Что вы делаете? — равнодушно поинтересовалась Елена.

— Вы еще хотите увидеть вашего жениха? — спросил Аполлон. — Тогда во всем повинуйтесь мне.

Он крикнул Акулину, и девка внесла питье, над которым они вместе колдовали всю ночь. Это был чудодейственный напиток, не раз спасавший молодого офицера в походах от лихорадки, старинное солдатское зелье, рецепт которого открыл ему денщик. Аполлон Степанович поднес чашку с питьем к самому рту графини, и та брезгливо поморщилась — снадобье было рассчитано, пожалуй, только на солдатский луженый желудок и привыкший ко всему нос…

— Извольте выпить, — приказал он, — а затем позавтракать. Если за неделю поправитесь, будут вам и лошади, и кучер.

Сказав это, он вышел из комнаты, а Елена, превозмогая подступившую к горлу тошноту, сделала первый глоток.

В тот же день Аполлон Котошихин нанес визит своей сестре Афродите. В отличие от слабого сердцем, любящего отца он не щадил сестрицу и сразу нанес удар в самое уязвимое ее место.

— Дашь лошадей, стерва, и точка! — сорвался он на крик, едва Афродита Степановна завела песню о самозванке, задурившей голову отцу и брату. — А не дашь, батюшка проклянет тебя в соборе, в храмовый праздник, при всем честном народе и архиерее, как непочтительную дочь!

Ничего, кажется, не боялась Афродита Степановна — ни слез, ни угроз, ни шепота за спиной, а ведь о ней шептались, да еще как, когда ее старый немилый муж скончался вскоре после свадьбы… Одного опасалась набожная вдовица — вечного и неснимаемого отцовского проклятия. Чего тогда будут стоить все ее пожертвования на благо церкви, изнурительные посты и молитвенные стояния перед образами! Не будет ей прощения ни на том, ни на этом свете! И если этого света она особо не опасалась, то того, неведомого, боялась до дрожи, как боятся все люди, принявшие в вере лишь ее внешнюю, формальную сторону. Кровь прилила к безобразному лицу Афродиты, изрытому оспой, сухие паучьи руки задрожали от гнева и страха. Поджав губы, испепеляя взглядом брата, она выдавила:

— Будь по-вашему…

В последних числах февраля Елена Мещерская отбыла из Коломны. Горячо расцеловав Степана Петровича и Акульку, она по русскому обычаю поклонилась им в пояс и сказала:

— Родные мои, совсем я без вас пропала бы! Не поминайте лихом…

— Да как же вы едете одна-одинешенька?! — запричитала Акулька.

— За меня не беспокойся, — Елена прижала к груди девку, погладила ее по голове и, вспомнив, добавила: — А платья городничихи перешей на себя или продай, а деньги раздай нищим!

Котошихин утер единственной рукой слезы и, сдерживая рыдания, произнес:

— Не забывай нас, голубушка, а мы тут за тебя помолимся.

Уже в санях он закутал Елену в свой старый овчинный тулуп, а Акулина повязала ей крестьянский серый пуховый платок и надела на ножки графини огромные валяные сапоги. «Тёпленько будет ехать русалочке нашей», — приговаривал старик. Кухарка вынесла из дому узелки со снедью и заботливо устроила их в санях. Аполлон Степанович, стоявший в сторонке и не принимавший участия в церемонии, крикнул, когда сани уже тронулись:

— Кланяйтесь вашему жениху, Елена Денисовна! Если приведет Господь, мы с ним встретимся!

Кучер стегнул лошадок, и сани, запряженные Афродитиной сытой четверней, понеслись по тихой коломенской улице. Елена махала рукой, пока низенький мещанский домишко не скрылся за поворотом. «Уплыла русалочка, уплыла милая», — повторял, стоя в воротах, старик Котошихин, и по щекам его лились слезы, будто и в самом деле в его сети попала сладкоголосая речная чудо-дева, и сейчас он выпускал ее на волю, в тот сказочный мир, откуда она явилась и куда доступ простым смертным был запрещен.

Почти полгода прожила Елена в чужом городе, с чужими людьми и ни разу за это время она не задумывалась о своем наследстве, об имениях отца и матери, плодородных землях, тысячах крестьян. Она беспокоилась об этом так мало, потому что знала — по достижении совершеннолетия все будет принадлежать ей, а пока надежды юной графини были связаны с Евгением, ее будущим мужем и опекуном. Ей как можно скорее надо было попасть в Москву, чтобы подать о себе весточку или, на худой конец, оставить какой-нибудь знак в мертвом, выгоревшем городе. Елена представляла себе Москву безмолвным обугленным трупом, однако, въехав в Первопрестольную, приятно удивилась. Она обнаружила, что на месте древней столицы быстро поднимается новый, совсем незнакомый ей город. У закопченных стен церквей возвышались леса, заново золотились купола, красились фасады. Несмотря на суровую зиму, многие горожане уже успели отстроиться. После великого пожара даже самый завалящий купчишка хотел иметь каменный дом вместо деревянного. Облик Москвы менялся на глазах. Традиционный русский терем везде уступал место европейскому ампиру, антично строгому и холодному, вошедшему в моду под крики санкюлотов о свободе, равенстве и братстве и расцветшему при узурпаторе. Так исподволь, под личиной моды, враг снова захватывал Москву. Но Елена совсем об этом не думала, а радовалась, что город заселяется вновь, у людей будут новые, каменные жилища, и вокруг так светло и празднично. Масленица в Москве! Сытые дети носятся с горок на расписных салазках, толстые бабы, выстроившись на рыночной площади в ряд, наперебой предлагают отведать горячих блинков, пьяный мужик, завязнув в сугробе, орет на всю улицу непристойную песню, и никто его за это по случаю праздника не ругает. «Неужели это правда?» — не верила Елена собственным глазам. Той проклятой ночью, когда пламя пожара подбиралось к стенам Кремля, ей казалось, что город погиб безвозвратно. Теперь же он восставал из пепла, как феникс, и сквозь новый европейский грим, наложенный по последнему слову моды, глядело прежнее, неистребимое московское лицо — жадное до жизни, румяное, смышленое и смешливое… Сердце девушки наполнилось радостной надеждой. Если шуваловский особняк и сгорел, думала она, то наверняка отстраивается заново, ведь графиня Прасковья Игнатьевна — женщина состоятельная и хваткая. Не может быть, чтобы она прозябала в деревне, когда вокруг развернулось такое строительство!

Елена приказала кучеру ехать к Яузским воротам. Когда они миновали ряды Китай-города, словно по щучьему велению воздвигнутые вновь и набитые самым разнообразным товаром, словно и не было пожара и мародеров, ошеломленная этими чудесами Елена вдруг подумала: «Что, если матушка жива и сейчас отстраивает наш дом?» И вот из-за поворота показались родные стены…

— Господи! Что же это такое?! — в недоумении воскликнула девушка, и сердце зашлось у нее в груди от безумной надежды. Трехэтажное здание особняка Мещерских с двумя флигелями, гостевым и библиотечным, в лучах утреннего солнца выглядело даже краше, чем раньше. Если бы не новый розовый цвет стен, сменивший прежний, желтый, могло бы показаться, что пожар обошел дом стороной. Флигели и первые два этажа уже были восстановлены полностью, и только на верхнем этаже и на крыше еще продолжались работы.

Она в смятении крикнула кучеру остановиться и опрометью бросилась к родному дому. «Не может быть! Неужели?!» — колотилось у нее в висках.

На крыльце стоял здоровенный детина в новенькой розовато-лиловой ливрее, в белом напудренном парике и белых перчатках. Слуги ее отца никогда так не одевались. Детина что-то кричал работникам на крыше, но, заметив Елену, замолчал и окинул ее изучающим взглядом. Внешний вид девушки явно вызвал у него раздражение. Он брезгливо покосился на толстый крестьянский платок, овчинный тулуп и валенки, после чего грубо бросил:

— Куда прешь, оборванка? Мы не подаем, п-шла!

Графиня в первый миг остолбенела, но быстро собралась с духом и резко ответила:

— Как говоришь с барыней, холоп?! Вот скажу твоему хозяину, чтобы высек тебя как следует!

— Это еще посмотрим, кого высекут… — Последние слова Илларион (а это был он) произнес уже не так уверенно, потому что наткнулся на испепеляющий взгляд девушки, и в этом взгляде мигом учуял своей холопской душой природную госпожу, обладающую властью повелевать.

— И смотреть нечего! — процедила Елена. — Кто твой хозяин?

— Князь Белозерский Илья Романович, — ответил тот не без гордости.

— Дядюшка?..

Все внутри у нее сжалось, комок подступил к горлу. Елена глубоко вобрала в себя воздух, чтобы не разрыдаться перед этим хамом. Последняя крохотная надежда рухнула, да и на что можно было надеяться? Матушка Антонина Романовна никак не могла спастись, она погибла в огне, одурманенная сон-травой, и, возможно, даже не успела проснуться и понять, что творится вокруг… Все поплыло у Елены перед глазами.