Эжен Шаветт - Сбежавший нотариус

• Название: Сбежавший нотариус
• Автор: Эжен Шаветт
• Жанр: Классический детектив

«Сбежавший нотариус» — блестящий детектив французского писателя Эжена Шаветта, современника и последователя Александра Дюма и Эмиля Габорио. Главный герой романа, художник Поль Либуа, осматривая окрестности Монмартра из подзорной трубы, замечает в одном из окон белокурую красавицу. В попытках отыскать ее он оказывается втянутым в расследование страшного преступления, совершенного в замке Кланжи.

Исчезновение старого нотариуса, взявшего на себя роль справедливого мстителя, а вместе с ним и внушительной суммы денег — лишь начало в цепи роковых событий, участниками которых станут все обитатели замка.

---

— Весьма возможно. Но с двенадцати до пяти много времени. Может случиться, что к вечеру ты освободишься. В таком случае вспомни обо мне.

— Хорошо, но я ничего не обещаю, — ответил живописец, заранее решив не присоединяться к маркизу.

— Тогда до свидания! Я уношу с собой надежду, что ты все же поедешь со мной, — сказал маркиз, пожимая Полю руку.

Проводив маркиза и возвратившись в мастерскую, Поль застал слугу с салфеткой в руках: тот вытирал спинку кресла, на котором сидел Монжёз.

— Что ты тут делаешь? — спросил он лакея.

— Прошу извинения, сударь, — смиренно проговорил тот, сконфузившись и не решаясь на признание.

— Говори же, какую еще глупость ты совершил, растяпа?

Миролюбивый тон живописца не предвещал грозы, и слуга решил быть откровенным:

— Вот в чем дело, сударь. Когда я подавал спаржу с белым соусом и проходил позади маркиза, соусница накренилась у меня в руке.

— И ты пролил соус на спинку его стула?

— О, — протянул слуга, — если бы я испачкал только спинку стула, это было бы еще полбеды!..

— Неужели ты облил и его самого?

— Всю спину, сударь, всю спину…

— И дал ему уйти в таком виде? — воскликнул живописец, едва сдерживаясь от смеха.

— Я боялся, что меня будут бранить, — жалобным тоном заявил слуга.

Развеселившись при мысли, что маркиз разгуливает по улицам с пятном на спине, Либуа прошел в свой кабинет к телескопу.

— Прежде чем отправиться на поиски, посмотрю, что делает моя наяда, — подумал он, приближаясь к прибору.

Красавица предстала перед ним в шикарном капоте — это означало, что она ожидает своего обожателя.

— Ах да, сегодня должен прийти ее возлюбленный, — сказал Либуа, увидев женщину в столь обольстительном наряде, потом прибавил с гневом: — Неужели я никогда не увижу его лица?

В эту минуту часы соседней церкви пробили двенадцать.

— Двенадцать, — продолжал Либуа, — он сегодня опоздал, этот принц Шарман, обыкновенно столь пунктуальный. Но вот и он, должно быть, — мадам уже во всеоружии.

Говоря «во всеоружии» — живописец имел ввиду то, что лицо дамы озарялось улыбкой, а руки вытягивались навстречу гостю. За десять дней наблюдений Либуа изучил все ее приемы.

— Вот и наш ловелас! Увижу ли я наконец что-нибудь, кроме спины? — пробормотал живописец.

Вдруг он подпрыгнул и закричал:

— Черт побери!

Потом, упав на диван, расхохотался:

— Это уже чересчур! Вот так штука! Такого я не ожидал!.. А я жаловался, что вижу только его спину! Мой слуга, надо признать, заслуживает награды!

А произошло следующее. Посетитель стоял по обыкновению спиной к окну, но на этот раз художнику достаточно было спины, чтобы узнать, кто был обожателем его Венеры, — Либуа рассмотрел на спине мужчины громадное пятно от белого соуса.

В Париже, где любят потешаться над чужим несчастьем, прохожие от души хохотали над господином, который шел по улицам с соусом на спине, но никто не сообщил ему о конфузе, чтобы не лишить других удовольствия посмеяться.

Взяв себя в руки, Либуа принялся размышлять: стоит ему при первом удобном случае последовать за Монжёзом, и тот, ни о чем не подозревая, сыграет роль охотничьей собаки и приведет его прямо к убежищу обольстительной дичи. Врожденная честность художника требовала, однако, чтобы, отняв любовницу у маркиза, он дал ему что-нибудь взамен, а потому Поль пришел к следующему заключению:

— В качестве компенсации я нарисую портрет его жены. А так как я хочу заплатить вперед, то воспользуюсь его приглашением и поеду с ним в замок.

В пять часов Либуа с ящиком красок в руках явился на станцию железной дороги. Маркиз стоял наверху лестницы, поджидая старого товарища. Увидев художника, он радостно вскрикнул:

— Я же говорил тебе, что не следует ни за что ручаться! Ты уверял меня, что не сможешь прийти, но вот пять часов, и ты здесь! Ах, ты доставишь истинное удовольствие моей жене!

Десять минут спустя они были уже в пути и сидели вдвоем в купе. Перед отходом поезда многие путешественники по очереди входили в их отделение, но тотчас удалялись: у Монжёза не было больше пятна на спине, зато он отравлял воздух в купе сильнейшим запахом бензина.

IV

От станции железной дороги до замка Кланжи было больше лье.

— Как! Карета не приезжала? — возмутился маркиз, выйдя с вокзала.

— Не твой ли это экипаж? — заметил ему живописец, указывая на коляску, быстро катившую в их сторону по длинной платановой аллее.

— Действительно, мой, — ответил Монжёз. — Но как понимать это опоздание? Жак обыкновенно чрезвычайно пунктуален.

Минуту спустя карета остановилась перед ними, и кучер, соскочив с козел, заявил в оправдание:

— Прошу прощения, господин маркиз, что не успел к прибытию поезда: маркиза попросила меня дождаться писем, которые я должен опустить в ящик.

С этими словами кучер вынул большую пачку корреспонденции. Маркиз машинально протянул руку, и кучер подал их ему. Так же машинально Монжёз стал читать адреса, потом, словно раскаявшись в своей нескромности, отдал их слуге со словами:

— Положи их поскорее в ящик, и поедем.

Ящик находился не более чем в десяти шагах от них. Кучер возвратился прежде, чем маркиз, усадивший живописца, успел сам сесть в экипаж.

— Не случилось ли чего нового за время моего отсутствия? — спросил хозяин, захлопывая дверцу.

— Госпожа маркиза почувствовала себя нездоровой, и утром посылали за доктором.

— Явился ли этот дикарь?

— Да, сударь.

— Какое счастье! — заметил с иронией маркиз, устраиваясь на подушках возле живописца.

Когда карета тронулась в путь, он продолжил, обращаясь к приятелю:

— Представь себе, мой друг: наш доктор — человек чрезвычайно суровый и угрюмый. Настоящий медведь, честное слово! Истинное мучение заставить его пожаловать в замок. А если наконец пожалует… Вежливость, любезность, предупредительность — я все пускал в ход, но не достиг ничего: всякий раз он является нахмуренный.

— Какой-нибудь старик?

— Вовсе нет! Ему лет тридцать. И он очень красив, уверяю тебя. При этом сведущ. Но медведь, повторяю тебе, медведь, которого трудно вытащить из его логова.

— Как же жители Кланжи ладят с таким нелюдимым доктором?

— В Кланжи есть свой доктор, но это совершенный невежда, которому я не доверил бы и своих свиней. Никогда Морер — так зовут нашего медведя — не делает в Кланжи и шага.

— Где же он находит пациентов?

— Нигде. Он не работает больше. Он получил наследство после тетки, оно избавило его от необходимости заниматься практикой.

— Но в таком случае… — начал было Либуа.

— Понимаю, что ты хочешь сказать: «Зачем же, если Морер больше не практикует, ты так хочешь быть его пациентом?» По двум причинам. Во-первых, потому что врач Кланжи — идиот. Во-вторых, потому что Морер лечил моего тестя, который очень ценил и уважал его.

Живописец, сам не понимая почему, сильно заинтересовался этим угрюмым доктором.

— А доктор еще при жизни твоего тестя владел наследством тетки? — спросил он.

— Он получил его накануне моей свадьбы, — ответил Монжёз, потом, засмеявшись, прибавил: — Странная штука — жизнь! Как раз в то время, когда мой нотариус похитил у меня шестьсот тысяч, благосостояние пришло в дом Морера.

— Весьма естественно, что он бросил практику, — сказал Либуа.

— Да, и я думал, — ответил маркиз, — что доктор наконец-то заживет весело! Но ведь нет! Деньги тетушки, вместо того чтобы развеселить его, сделали его еще мрачнее. У него на лице всегда такое унылое выражение, что у меня сердце сжимается, когда я смотрю на него. Я нередко спрашиваю себя, что его мучает, — горе или угрызения совести…

— Угрызения совести! Какое у тебя пылкое воображение!

— Да, я дурно делаю, высказывая подобное предположение, но у бедного малого такой удрученный вид. Ничто его не волнует, ничто не интересует. Я сейчас приведу пример. Я тебе уже говорил, что мой тесть по-дружески относился к нему. Однако когда я возвестил доктору о его самоубийстве, тот произнес только: «А!» Потом, после минутного молчания, сухо прибавил: «Он правильно сделал». У меня на лице невольно отразилось удивление, поэтому он поспешил сказать, очевидно намекая на неизлечимую болезнь, побудившую тестя к самоубийству: «Лучше было покончить со всем таким образом! Жизнь, как мне кажется, была ему в тягость». И знаешь ли, он говорил это таким тоном, как если бы речь шла о каких-нибудь пустяках, например: «Дыни плохо уродились в этом году». У меня мороз пробежал по спине.

— Ты передал эти слова своей жене?

— Да, и с тех пор она невзлюбила его.

— Невзлюбила! — повторил Либуа. — Однако это не помешало ей обратиться к нему за помощью… как она сделала это сегодня.