Юлий Крелин - Исаакские саги

• Название: Исаакские саги
• Автор: Юлий Крелин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

Юлий Зусманович Крелин (1929–2006)

После долгого перерыва к читателю возвращаются книги Юлия Крелина.

Один из самых читаемых писателей «золотого века» советской литературы, он до последних дней оставался практикующим хирургом.

Юрий Рост написал о своем друге: «Крелин никогда не выключает телефон. Потому, что он доктор, он хирург, который перелечил пол-Москвы. Он надежен, профессионален, безотказен. Крелин никогда не запирает дверь. Потому что он друг. Иногда он засыпает в кресле. Потому что друзья встают, когда хотят, а он в половине шестого — больные ждут. Крелин никогда никого не судит. Потому что он философ и писатель. Он размышляет на бумаге, и его книги любимы в среде врачей (там они буквально на столах) и в других не агрессивных средах».

Над «Исаакскими сагами» Юлий Крелин работал до последних дней. Рассказы, некоторые из которых были напечатаны в журналах, объединившись, стали одной из самых пронзительных, искренних, честных повестей писателя.

С предельной откровенность, торопясь выговориться, он повествует о жизни и смерти, любви и сексе, благородстве и предательстве, врачах и пациентах… обо всем, что составило судьбу Писателя и Врача Юлия Крелина.

---

Но нет! Из угла послышалось ворчание. И не поймешь — мужское или женское недовольство включилось в их игру. «Ничего в простоте не сделают. Все насмешечки над нами. Им бы только дурить русский народ» Никто и внимание не обратил на этот рокот из народа. У Бориса лишь промелькнуло сказанное, да и то в ушах только, а не в мозгу. Общая обстановка шалости и баловства, по существу, не была омрачена этим рокотом из народных глубин.

С печалью и горечью прошли они мимо ВТО, тогда еще не сгоревшего, всегда готового принять в ресторане своем каждого сподобившегося попасть, правдою ли неправдою, в сонм допущенных. Борис в начале года оперировал по поводу аппендицита мужа секретаря директора дома, которая в виде ли взятки иль побора, уж как это могли назвать, вечно бдящие за нравственностью народа, газеты, незаконно приобщила хирурга к богемной элите, пропуском в ресторан на текущий год. Пропуск-то есть, но базы материальной…

Но… «есть Божий судия» — повстречался приятель, артист, жену которого также когда-то оперировал Борис. И он шел с той же жаждой в душе и взоре. Опытным глазом он определил коллег по мечте и уже с радостной возможностью реваншироваться за бывшую помощь своей жене, пригласил друзей на рюмочку чая.

От еды они гордо отказались… — … Разве что, чуток чего-нибудь закусить…

Ну, немножечко салатика под названием «столичный» взяли, пару порций селедочки, помидорчик натуральный без всяких дополнений, по тарталеточки с печеночным паштетом, пару порций сырка. Сыр был неизвестного сорта или породы, уж как его назвать неизвестно. В ту советскую пору сыр был в дефиците и имел лишь одну разновидность — сыр.

— И все! Все, все! — Ну, как хотите, доктора, а я без соляночки никуда. Мне в жизни главное — это суп подавай.

— Пожалуй, соляночку и я схарчу. Я вас познакомил лишь по именам, а вот по сути его натуры — он не доктор, а математик. Впрочем, он без пяти минут доктор. Диссертация уже написана — осталось защитить.

— Так есть прямой повод, даже причина выпить: за успех будущей защиты! Значит, еще бутылочку ее самой принесите нам.

— Нет, нет, Илья Михалыч! Триста грамм! У меня еще консилиум сегодня в шесть часов.

— В шесть часов! Все уйдет до того времени.

— Нет, нет. Больше нельзя.

— Ну, с математиком, с Володей же можем? А вы поприсутствуете.

Бутылку-то они прикончили быстро и дружно. Взяли еще триста грамм. У Бориса в голове все время был включен ограничитель: «в шесть часов у меня консилиум, в шесть часов у меня консилиум». Может быть, поэтому выпитое, будто чай действовало на него. По крайней мере, ему так казалось. Его сотрапезники, и впрямь, становились все более громкими и многоречивыми собеседниками. У них оказалось много общего, как в каких-то математических проблемах, так и в различных театральных и киношных ситуациях. Выяснилось, что Илья Михайлович помнит, и даже произнес вслух синус двойного угла. Это подвигло их выпить на брудершафт и пригласить к столу соседок по ресторану и коллег. Борис с грустью отметил, что синус у него ассоциируется только с частью плевральной полости и венозного образования в черепе, что никак не позволяло включиться в общий гомон со значительно разросшейся компанией. Прибавление сорюмочников вызвало необходимость в новой бутылке.

Компания уже прекрасно общалась и без него и его отношения к синусу, но он время от времени пытался обратить на себя внимание соседки, сидевшей рядом с ним. В какой-то мере и в какие-то мгновенья ему это удавалось, но явно недостаточно. Поэтому, постоянно держа в голове грядущий консилиум, он договорился, что вечером после спектакля они перезвонятся или встретятся завтра здесь после ее репетиции. Время окончания репетиции он, не доверяя своей памяти, несмотря на включенный в голове ограничитель, записал на салфетке, которую аккуратно сложил и положил в карман. Победно оглядывая после этого успеха зал, Борис обнаружил своего старого приятеля, живущего в соседнем доме. Что важно, ибо он сумел одолжить у него маленько деньжат до завтра. Радости и объятий было много, особенно от того, что он сумел у него одолжить до получения отпускных. К столу он возвратился более вальяжным и уверенным в своих силах. Расположившись рядом со своей соседкой для более целенаправленного разговора, он с горечью услышал, что ей уже пора в театр. Однако договоренность осталась в силе. Ограничитель сработал, и он даже не прицеливался провожать ее до театра.

Народ у стола менялся. Одни уходили, другие приходили. Всегда так бывает в клубах, где, как правило, гужуются одни и те же люди. Рестораны в ВТО, ЦДЛ, ЦДРИ, да еще Дом кино, и были такими профессиональными, а в условиях столицы первого социалистического государства, единственными элитарными клубами. За столом оказывались то художники, то артисты, то писатели, поэты, портнихи, парикмахеры, как, например, и Борис, который для этого контингента был просто «нужник» обслуживающей армии. Единственно, хирургов все ж боялись — имеет дело с кровью и смерть ему брат и товарищ. А может, все и не так… но идея: вы для нас, а не мы для вас, как будто мы не все друг для друга, нашего доктора преследовала постоянно.

Иные подходили с наполненным графинчиком, но никто не подходил с закуской, поэтому пили все больше и больше, а есть было нечего. И, как всегда здесь, основным сопровождением водки был кофе.

В один из подходов их собутыльником оказался старый поэт, писавший официальные стихи и песни, исполняемые на празднествах, освященных партией. Все были уже достаточно пьяны и цековский стихотворец в том числе. Как часто случается с поэтами, выпитое подвигает их на чтение своих сработанных строк, и подошедший к ним гость, заняв стул, словно трибуну на партийном митинге, начал, как нынче говорится, «озвучивать» свои труды. Неожиданно для всех стихи оказались нежными, лиричными и совсем неплохими. Уже совершенно пьяный Володя одобрительно и поощряюще, а, пожалуй, даже почему-то покровительственно замурлыкал какие-то комплиментарные слова.

Поэт приосанился и, вальяжно растекшись по стулу, проворковал:

— Почему же? Я еще и не так могу.

Долго его не могли остановить. Впрочем, и не пытались. Просто никто не слушал, а оценить талант были уже не в состоянии. Да он в этом и не нуждался, и на реакцию застолья внимания не обращал. Кто-то разговаривал о чем-то не имеющем никакого отношения к поэзии читающего мэтра, кто-то задремывал. К последним присоединился и Володя. Борис же бубнил внутри себя про консилиум, который доложен состояться в шесть часов, пытаясь переложить это напоминание в стих. Однако, по видимому, таланту ему на сей подвиг не доставало, и он продолжал напоминание свое добротной прозой: «У меня консилиум в шесть часов. У меня консилиум в шесть часов».

Уже ушел и Илья Михайлович, расплатившись за взятое им с самого начала. Они еще чего-то брали, за что расплачивались деньгами, одолженными Борисом у встреченного приятеля-соседа. Дело подходило к пяти и Борис, внезапно преобразившись в Бориса Исааковича, поднялся из-за стола, чтобы отправиться справлять свой врачебный долг. Но не мог же он оставить здесь товарища, хоть он и математик-супермен. Но супермена за столом не было, и Борис ринулся его искать. Прежде всего, он, разумеется, направился в уборную, но там товарища не было. Борис стал шнырять по всем закоулкам в поисках пропавшего друга. Нашел. В одном из закутков он сидел за столиком с одним известным режиссером и играл в шахматы. Володин соперник, вроде, был трезв, а потому совершенно непонятно, что его заставило сесть играть с человеком, который с трудом произносил даже такое краткое трехбуквенное слово, как шах, хотя и легко на устах его рождался столь же краткий мат. И, тем не менее, они играли.

— А вот я мат сейчас поставлю и тем себя на век прославлю.

По-видимому, под явным влиянием придворного поэта несколько раз повторял пьяный друг.

— А вот и не поставишь.

Без всяких поэтических попыток, но почему-то на ты, отвечал ему, хоть и известный, но до сего дня им не знакомый представитель театрального искусства.

— А вот и поставил уже, — наконец, полноценной прозой сказал Володя и с тяжким кряхтением стал подниматься со стула.

Действительно. На доске был полноценный мат, который весьма редко бывает в мало-мальски квалифицированных играх.

Ну, так игра была не квалифицированная. Зато удовольствие от нее, по крайней мере, один из игроков, безусловно, получил, судя по победно-самодовольной морде пьяного победителя.

Иссакыч друга подхватил и повлек в сторону выхода.

— Ты чего? Ты куда? Мы еще не кончили.

— Чего не кончили? Я уже за все расплатился. Некогда. У меня консилиум. Понимаешь? У меня консилиум!

— А куда ты меня тащишь? Барс Сакыч! Я хочу домой.

— К маме…

— Ну и к маме. Имею право.

— У меня еще осталось на такси. Доедем до моего места, а потом я тебя довезу куда надо.