Владимир Орлов - Распятие и воскресение Татьяны Назаренко

• Название: Распятие и воскресение Татьяны Назаренко
• Автор: Владимир Орлов
• Жанр: Русская классическая проза

---

На полотнах же этих - тишина предстояний, внутренней сосредоточенности человека или нескольких людей. И шум народного улья. Назаренко часто пишет многолюдье, движение толпы в пору праздничную, и в пору беспечно-бездарную, и в пору трагедийную. Ее радуют краски, гулы, ритмы искреннего людского веселья ("Проводы зимы", "Узбекская свадьба", "Новогоднее гулянье", "Маскарад"). Она иронична, изображая суетные и простодушные развлечения горожан, не знающих, куда деть себя в бестолковщине жизни, но не зла, и сама она - всегда в толпе ("Танцплощадка", "Гулянье в Филевском парке", "Весеннее воскресенье", "Воскресный день в лесу", "Товарищеский обед" - эпизод все того же Великого Застолья, горько-пародийная перекличка с колхозными праздниками изобилия соцреалистов). Она останавливает толпу в возобновленных ее воображением мгновениях исторической драмы ("Пугачев", "Казнь народовольцев"). Народные сцены в зале на Крымской набережной были слиты, сопряжены с картинами "личной" жизни, составляя с ними очевидную целостность. А в них - люди любили, пестовали детей, расходились при долгих прощаниях, понимали и не понимали друг друга, слушали музыку, слушали собеседников и слушали себя, думали о смысле человеческого бытия, вспоминали, хоронили близких, замирали в предощущениях вечности, просто жили, праведно и неправедно. Среди их жизней, неотделимо от них, проходила, представленная нам, и жизнь художницы с ее заботами о сыне Николке, с ее отношениями с бабушкой, с ее азартной натурой, с ее разладами и ее любовью, с ее делом. Лукавые слова, скажете. "Неотделимо от них..." Да ведь все они толпы, Пугачев с Суворовым, декабристы из Черниговского полка, народовольцы и их палачи, партизаны, снимающие с виселицы товарищей, нынешние быковские дачники, совместившие себя с чеховскими героями, девицы, разделывающие рыбу на Шикотане, панки на Николкином дне рождения, одряхлевший старик у одряхлевшего "Запорожца" без колес, джинсово-механические танцовщицы - это ведь все она. Одна.

Верно. Она. Одна она.

В искусстве равны все способы и объекты изображения (не равны субъекты, творцы), и, написав (описав) травинку или навозного жука, или обломок металлической трубы, можно создать шедевр и угадать нечто существенное об эпохе и вселенной. Нет нужды говорить о важности суверенных пейзажа, портрета, натюрморта, опытов авангарда. Во всем может быть проявлено дарование. Талант же Назаренко, дар и обуза, хмель и вериги, таков, что она "обречена" запечатлевать зрительный ряд событийного потока жизни и состояний души. Исключительного в этом ничего нет. Хотя нынче сюжетных художников-композиторов не так уж и много. Обожглись на сгущенно-приторном молоке соцреализма. Но для Назаренко сюжетная живопись (пусть и не всегда с видимым действием) - естественная необходимость. Свобода и бремя. Сюжеты ее вызваны реальностями семидесятых-восьмидесятых годов. Светлейший бровеносец произносил "социалистические страны" так, что определял жанровое состояние общества. Но жить одним фарсом было нельзя, не оскорбляя самих себя. Я тут имею в виду людей совестливых, не увлекшихся устройством бытовых изобилии и удобий, а озабоченных несовершенством дел в Отечестве. Иные из них, малая часть, становились духоборами поступка, большинство же, соблюдая этикет установленных "приличий", просто жили в тихом инакомыслии, полагая, что рано или поздно перемены произойдут. Когда - неизвестно. Великое Застолье Великое Застойе. В картинах Назаренко есть ирония, есть гротеск, но не они главное. Даже там, где резко говорится о бездуховности ("Танцы", "Витрина"), очевидно сострадание, художница жалеет двух благополучных на вид танцующих автоматов, можно предположить, какая у этих "роковых" баб пойдет далее сладкая жизнь. Приятные же Назаренко персонажи в двусмысленном, искаженном существовании обращаются, как к спасению и опоре, к ценностям вечным, общелюдским. Свое понимание жизни художница растворяет в их раздумьях и судьбах. В них и ее хождение по мукам людским - "Свидание" (больница, приговоры и милосердие), "Чаепитие в Поленове" (прощание с хорошим человеком и мысли о смерти), "Воспоминание" (снова прощание и беззвучный плач у семейной фотографии, "порезанной" тридцать седьмым годом). В них - и необходимость перепроверить идеалы ушедших интеллигентов, дедов и прадедов, уяснить, о чем они грезили и что вышло ("Лето в Быкове"). И - столь распространенное ныне воссоединение с прошлым, с намерением отыскать там правду, найти ответы на вопросы о человеческом достоинстве, свободе, выборах воли и плате за все. Исторические полотна Назаренко (по поводу их высокомерно кривились, их не допускали, но теперь к ним привыкли, они будто были всегда) менее всего похожи на киношно-оперные постановки (я преклоняюсь перед "Хованщиной" и "Борисом" и имею в виду бутафорско-костюмные "вампуки"). Это путешествие души и мысли художника в историю. Прорыв в нее с ощущением чужой боли и немоготы в моменты жизни трагические и, казалось бы, безысходные. Однако жизнь не прекращалась и докатилась до нас. Помимо трагедий в ней есть доброта. И любовь. Одним из главных персонажей выставки, да и всего творчества Назаренко, оказалась тихая старая женщина. Бабушка. Реальный человек, столь много значащий в судьбе художницы, и вместе с тем личность всеобщая - Матерь людская. Хранительница очага жизни. Труженица, в вечных хлопотах и отводах беды принявшая ношу простого бытия. Печальны картины "Жизнь" (триптих) и "Белые колодези". В "Белых колодезях" - уход человека, бабушки, и скорбь ближних. В трех квадратах "Жизни" бабушка застыла, но происходит движение времени (вне ее и в ней самой), вот прошлое со множеством ушедших людей, с событиями бурными и обыденными, вот день вчерашний - рядом в спокойствии, под ее покровом правнук Николка, порядок в доме, вот настоящее, смерть, исход в вечность, в дым чужих воспоминаний, в некое мерцающее облако доброй и деятельной души, которая никуда не отлетит из вселенной, а останется в ней как составная нашей с вами ноосферы.

Назаренко в своем воплощении, вольном или невольном, в своем реализме (слово это для иных ругательное, для меня же в искусстве реалисты - все, только у каждого своя реальность) - художник дерзкий, рисковый, порой и отчаянный. Дело тут и в натуре человека, способного, скажем, на узких улицах Памплоны преградить дорогу быкам, выгнанным на корриду. И дело в миропонимании и мировидении московского интеллигента конца двадцатого столетия, знающего, что и как в этом столетии происходило, к чему привели выговоры природе и разбойные против нее действия, к чему пригребла наука, одарив человечество новыми смятениями и ужасами, дав в "век просвещенный" толчок мистицизму и вере в сверхъестественное. В частности, и поэтому в реализме Назаренко много новостей. В нем случаются совмещения прежде несовместимого. Среди собеседников оказывается человек иной эпохи, которого нет и о котором, возможно, не говорили, но он присутствовал в думах и явился. Прошлое входит в настоящее, создавая необычные варианты ситуаций. Разрывается пространство и вмещает в себя картины и события, увидеть какие, казалось, было невозможно. Простой эпизод быта удивляет вдруг странностью космических тайн. Преображения, перетекания, пространственные и временные, вызванные необходимостями авторских решений, вместе с иными приемами, часто вольными, рождают реальный и воображаемый мир самостоятельного, единственного художника.

В искусстве самостоятельный, единственный художник, реализуя себя и являясь публике, никого не расталкивает - ни в своем времени, ни в прошлом, ни в будущем, не занимает чье-либо чужое, "освободившееся" место. Он занимает место никем не открытое, никем не названное, никому доселе неизвестное. Оно получает его имя.

Зал номер такой-то выставочного помещения.

"Крымская" капелла Татьяны Назаренко.

На этот раз...

Трагизм жизни. Доброта. И любовь.

6

Выставка закрылась. Ну и что? Ну, знали подлинно (относительно подлинно), что есть Назаренко, тридцать-пятьдесят-сто человек. Теперь добавилось к ним еще три-пять тысяч побывавших. Ну, прибавьте к ним наблюдателей из Львова, Киева и Одессы. И все. И это при тираже "Аргументов и фактов" в двадцать миллионов экземпляров. Какие тут могут быть властители дум?

Можно посчитать, что в разговоре о творчестве Назаренко автор был необъективен (давно интересуюсь ее работами, есть совпадения в наших представлениях о жизни, цвете и линии, лично знакомы). Отсюда "охи" и "ахи" неукрытого доброжелательства. А у других иные вкусы и иные легенды. Другим неизвестна и безразлична Назаренко, но им знакомы "свои" имена. Ну и слава Богу! Стало быть, есть у нас художники! Не на каждом, конечно, суку сидит по Тициану, но есть. Исходя из виденного мною, предполагаю, что суверенными, единственными живописцами могут оказаться для публики Наталья Нестерова и Виктор Калинин, Ольга Булгакова и Александр Ситников, Ирина Старженецкая и Евгений Струлев, Макс Бирштейн, Михаил Иванов и Борис Жутовский (ныне он стал мемуаристом, и не рассмотрен, а прочитан, в мемуарах его упоминаются Павел Никонов и Николай Андронов, и они для большинства - лишь фамилии). Люди сведущие представляют свои списки. И есть, наверное, таланты совсем никому неведомые. Они есть, но они как бы в недрах. Они не востребованы. Они не явлены и не извергнуты. А если и извергнуты, то с перелетом через пограничные столбы.