Вера Бокова - Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

• Название: Повседневная жизнь Москвы в XIX веке
• Автор: Вера Бокова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03367-2

На основе дотошного изучения и обобщения обширных архивных документов, воспоминаний и дневников московских старожилов, трудов историков, записок и сочинений писателей, журналистов и путешественников, как отечественных, так и зарубежных, автору удалось воссоздать многомерную и захватывающую панораму Москвы, сложившуюся после великого пожара 1812 года. Вторая столица предстает как город святой и древний, красивый и уродливый, но постоянно обновляющийся, город «нелепия и великолепия», с такой же, как он сам, контрастной и причудливой повседневной жизнью московских обитателей и обывателей всех сословий — дворян, купечества, мешан, мастеровых и фабричных, студентов и священников, нищих, юродивых и святых. Из книги также можно узнать о городском хозяйстве и властях — от будочника до генерал-губернатора, о семейных торжествах царствующего дома, религиозных традициях, праздниках и увеселительных садах, театральных и ярмарочных действиях, студенческих пирушках и волнениях, спорте.

---

Наиболее известным из них был дом Шипова, иначе Шиповская крепость, стоявший лицом к Лубянской площади рядом с тем местом, где сейчас Политехнический музей. Кстати, московские трущобы всегда носили именно это название: «крепость», в отличие от Петербурга, где подобные дома назывались почему-то «лаврами».

Выстроенный генералом Николаем Петровичем Шиповым, дом на Лубянской площади после смерти строителя перешел в ведение Человеколюбивого общества и вплоть до середины 1890-х годов, когда был снесен, приносил громадный доход, хотя очень скоро превратился в самую настоящую трущобу. Внизу в нем имелись лавки старьевщиков, несколько трактиров, полпивных и харчевен; одно время — и помещение, сдававшееся под концерты, а верхние этажи были густо заняты квартирами.

Человеколюбивое общество квартиры эти сдавало, хотя и задешево, но за реальные деньги. Квартиросъемщики — все люди «приличные», имевшие в полном порядке «виды», то есть паспорта, и обязанные подпиской (чаще всего не исполнявшейся) доносить в полицию о подозрительных квартирантах, практически постоянно жили в Москве и, в свою очередь, сдавали «углы» и «койки» для постоянных жильцов и ночлежников, тоже за плату. Их квартиранты пускали в свои углы — тоже за плату — еще ночлежников. Таким образом, жильцы имели свои доходы, а дом был битком набит «золоторотцами», в большинстве случаев являвшимися сюда только ночевать. В случае полицейской облавы (большинство жильцов Шиповской крепости не имели никаких документов, а многие были не в ладах с законом) вся ночующая в доме публика шустро покидала его по системе черных ходов и подземных коридоров, ведущих в подземелья китайгородских укреплений, и в опустевших квартирах стражи порядка находили только законопослушных квартиросъемщиков.

Подобных «крепостей» в Москве было довольно много, причем не обязательно на окраинах города. Олсуфьевская крепость стояла на углу Тверской улицы и Брюсова переулка и снаружи выглядела вполне приличным домом, с несколькими хорошими магазинами и даже дорогими квартирами, окна которых выходили на главный фасад. Зато со двора это была типичная трущоба — грязная, запущенная и перенаселенная низовой публикой.

Целый ряд знаменитых трущоб был в районе Смоленского рынка, в Проточном переулке: Ржановская крепость («Аржановка»), «Волчатник» (Волкова крепость) и др. Проточный переулок вообще был нехорошим местом. Одним концом он выходил на Новинский бульвар, другим — на берег Москвы-реки, упираясь в широкую заводь. «Берег был высокий, изломанный оврагами; местами он висел над самой водой. Вокруг тянулись заборы лесных и дровяных складов… Тут же лежали кучи булыжника, поросшие лопухами и крапивой, и валялись принесенные полой водой бревна и рогатые почерневшие корневища. Летом берег зарастал бурьяном», — рассказывал писатель А Вьюрков. Нечего удивляться, что в таком глухом месте ютилось много, так сказать, «антисоциального элемента» и «бесследно исчезали не только краденые вещи, но и сами ограбленные. Когда начали ломать один из флигелей, в подвалах флигеля нашли несколько человеческих скелетов»[286]. Впрочем, следует отметить, что так тоже было не всегда. В первой половине 1860-х годов здесь, в Проточном, жил профессор университета И. Д. Беляев — и ничего. Студенты к нему ходили и другие профессора. Вполне еще приличное в то время было место, а потом «опустилось».

В 1882 году, когда в России проводилась перепись населения, многие представители интеллигенции добровольно шли переписчиками в трущобные районы. Вести перепись в Проточном переулке изъявил тогда желание Лев Толстой и попал в «Зиминовку» (Зиминскую крепость). Потом он подробно описал свои впечатления от этого места.

В нижнем этаже большого дома находился трактир, как отмечал Толстой, «очень темный, вонючий и грязный» (что не мешало, однако, иметь в нем на столах скатерти). Через ворота можно было попасть во двор, застроенный многочисленными деревянными флигелями на каменном основании. Первое, что ощущал здесь гость, было зловоние. Несмотря на то, что во дворе имелся нужник, жильцы в него не заходили (видимо, из-за непомерной грязи) и воспринимали в основном как обозначение места, в котором можно отправлять естественные надобности. Поэтому все пространство далеко вокруг ретирады было покрыто нечистотами.

Внутри дома тоже стояло зловоние, только другого рода: смесь запахов кипятящегося белья (в подвальном этаже находилась прачечная), дешевой еды и ядреной махорки. Полы темного подвального этажа были земляные, и вдоль по коридору располагались двери «номеров» — обширных квартир, сдаваемых хозяином дома съемщикам. Эти съемщики ставили во всех комнатах квартиры перегородки, устраивали нары и затем сдавали уже от себя помещения в поднаем жильцам и ночлежникам. Самая маленькая комнатка, как правило, служила жильем съемщику. Типичная комната в таком доме выглядела так: квадратное в плане пространство метров в 15 площадью имело в центре печку, а вокруг нее звездой шли перегородки, делящие комнату на четыре каморки. Две из них были проходными, две — изолированными. Окно имелось в одном или двух помещениях (в последнем случае перегородка разрезала его надвое). Поскольку перегородки между каморками не доходили до потолка, небольшая доля дневного света проникала и в безоконные помещения. Оплата за изолированное помещение с окном была заметно выше, чем за проходную и темную клетушку. Такую клетку мог снять один жилец, супружеская пара, иногда с детьми, две-три девицы, «живущие от себя», а в некоторых закутках ставили двухэтажные нары и каждый вечер пускали ночлежников, со стандартной платой пятак за ночь. Бывали и комнаты, сплошь уставленные койками — «коечные квартиры», в которых жили постоянные жильцы без разбора пола и возраста (женские койки от мужских отличались обычно лишь наличием вокруг ситцевой занавески).

Наиболее дорогое жилье в таких домах было по фасаду, с окнами на улицу. Помещения, глядевшие во двор, ценились дешевле, еще дешевле было жить в дворовых флигелях, а самая низкая плата бралась за подвальные помещения, но в общем все жители «крепостей» принадлежали к числу бедноты — были среди них «богатые» бедняки, каждый день ходившие в кабак, а было и совсем отребье, вынужденно придерживавшееся системы «раздельного питания» (это когда поесть удается раза три в неделю — к примеру, во вторник, пятницу и воскресенье).

Помимо люмпенов населял «крепости» мастеровой и торговый люд. Здесь могли быть мастерские — сапожные, столярные, щеточные, часто снимали помещение извозчики, мелкие торговцы, прачки, старьевщики, поденщики, но было немало и проституток, «сидящих в трактире», и людей без определенных занятий, пропойц и попрошаек. Грань между трудовым и бездельным людом всегда в Москве была очень зыбка и легко переходима.

Имущества у большинства жильцов не было никакого, кроме надетой на себя одежды. Очень немногие имели смену платья, какую-то посуду и т. п., для чего достаточно было небольшого сундучка. Питалась эта публика печенкой, рубцом, селедкой с хлебом, наиболее везучие по дешевке скупали или получали даром в трактирах и лавках какие-нибудь остатки или обрезки. Практически все пили (по графику «два дня хмельных, один похмельный») и в пьяном виде дрались и дебоширили. Мужики избивали баб, бабы лаялись с мужиками и между собой. Дети воспитывались улицей; широко распространены были детская проституция и ранний алкоголизм.

Неподалеку от «Зиминовки» был дом Падалки. «Страшнее, мерзее, отчаяннее этой полуподземной ямины, под обманным именем человеческого жилья, я уже никогда не видал ничего впоследствии… — вспоминал А. В. Амфитеатров, также ходивший туда проводить перепись, — подвалы Падалки кишели какими-то подобиями людей — дряхлых, страшных, больных, искалеченных, почти сплошь голых и нестерпимо вонючих»[287].

Из числа других подобных крепостей известны были Сережкина крепость во 2-м Обыденском переулке и Рогожинская крепость в Нижнем Лесном переулке — обе близ аристократической Остоженки, Арбузовская крепость в Малом Сухаревском переулке на Грачевке, дом Ромейко на Страстном бульваре, Покровская крепость в районе Хапиловки, владение губернской секретарши Соколовой — «Соколиное гнездо» на Воронцовом поле, пользовавшееся дурной славой в середине века. Здесь не было дома, только какие-то постройки в глубине двора, в которых селились всевозможные жулики. Изредка на них устраивали облавы и тогда целые толпы бродяг, перескакивая через заборы, разбегались во все стороны соседскими садами, причиняя тем большие неудобства местным жителям.

Везде картина была одна и та же: «Внизу, в большом подвальном помещении, ютились в тесноте и грязи самые что ни на есть отбросы, настоящая голь, пьяная, грязная, постоянно почти ссорившаяся, страшная, а наверху сдавались углы, каморки, койки. Здесь было немного почище, но в общем и там, и здесь царствовал один и тот же бог — нужда»[288]. «Квадратная, большая, с низким (высокий человек стукался головой) потолком комната-сарай тонула в каком-то вонючем, кислом, щекочущем горло полумраке. Там и сям по углам, близко и далеко, мелькали огоньки от горевших свечных огарков, около которых сидели, стояли и двигались люди»[289].