Константин Ваншенкин - Музыка из окна

• Название: Музыка из окна
• Автор: Константин Ваншенкин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1991

---

Маленький этот поселок

Маленький этот поселок,
Замкнутая среда.
Грозного мира осколок,
Как-то попавший сюда.

Ни огонька за рекою.
Впрочем, отсутствует мост.
Господи, все под рукою:
Школа, работа, погост.

«Мать, в муках, в счастье продержись…»

Мать, в муках, в счастье продержись
Младенец — жизни половина
Иль даже вся — выходит в жизнь,
Едва прервется пуповина.

А дальше — горе не беда,
И с той черты, предельно ранней,
Накатывает череда
Прижизненных напластований.

Но на каком-то рубеже
Вдруг иссякает лет лавина,
И вот не с матерью уже,
А с жизнью рвется пуповина.

Старик

Прочною служит основою
Собственной жизни плато.
Но на хрена ему новое,
Модное это пальто?

Впрочем, не следует спрашивать.
Не повернуть его вспять.
Хочет носить — не донашивать,
Жить — а не век доживать.

Читатель

— Пускай я не эрудит,—
Заметил читатель хмуро,—
Мне нравится, как гудит
Сегодня литература.

Пожалуй, не для утех
Она существует ныне.
От этих устал и тех —
Порадовали иные.

Внезапные имена,
Которые многим внове.
Сочувствие и вина
И что-то еще в их слове.

«С конфискацией имущества…»

Имущество конфисковали.
Машину? Дачу?..
Не смеши!
с десяток книг нашли едва ли,
Что в доме были для души.

Приемник коротковолновый,
Когда-то собранный в кружке,
Но до сих пор почти как новый
Уже в брезентовом мешке.

Приемничку взять вражий голос
Не составляет ничего.
Он брал когда-то даже полюс.
А вот теперь берут его.

«Здесь были бараки — несчастных и сирых пристанище…»

Здесь были бараки — несчастных и сирых
пристанище,
Чья ниточка жизни рвалась, бесконечно слаба.
Когда это было? При Сталине или при сталинщине?..
Да полно! Хоть вы не играйте сегодня в слова.

Истина

Ужасная истина,
Причастная к теме,
Увидена мысленно
Воистину всеми.

В ней связаны кабелем
Залитые хлоркой
Те ямины — с Бабелем,
Вавиловым, Лоркой…

Портрет

Спрашивают: почему
Остальные допустили?
Ведь не хуже по уму.
Да и тоже были в силе.

Больно ловко в дело вник,
Аккуратно ямы вырыв,
И они попали в них,—
И одним из первых Киров.

Кто законным лишь путем
Собирался делать что-то,
Вряд ли понял и потом
Корни общего просчета.

Тот, усатый, был пахан,
Хмурый урка, уголовник.
И уж больно был поган
Взятый в руку уполовник.

Не на стеклах ветровых
Место этому портрету,
А на стендах, да таких,
Где фиксируют примету:

Злые оспины лица
(Зазеваешься — пристукнет!),
Где ра-зыс-ки-ва-ет-ся
Государственный преступник.

Канал

Горит густого вечера пожар.
Стою у борта. Тесные, как лузы,
В которые едва проходит шар,
Трещат давно построенные шлюзы.

Могучий век, ты славил и пинал,
Уничтожал и льстил — гордились чтоб
…Так в наши дни нам говорит канал,
Сработанный еще рабами Кобы.

Кино

Первая серия — Ягода,
Вторая серия — Ежов.
И тот, и тот — враги народа,
Один кровоточащий шов.

Третья серия —
Лаврентий Берия.

Но и тут Генсек —
Главный дровосек.

Нет, не на лесоповале,
Не в суде и не в подвале,
А в кремлевской тишине
Сам с собой наедине.

По счастью

От порчи тогдашней людской,
От скрытого сглазу
Изгой со своей мелюзгой
Был выселен сразу.

Казенным считалось жилье,—
Не числясь в квартире,
Какие-то люди в нее
Корыта вкатили.

В трехдневный безжалостный срок
Как сняли с работы,
Убрался с семейством сурок
Для новой заботы.

Прошли сквозь бесчисленность бед
Сквозь это горнило,
Где если случался обед,
То лишь без гарнира.

Но в том не оставшись дому,—
Не ведая цели,
Уехали — и потому,
По счастью, не сели.

Огромный невиданный трал,
Он снова и снова
Не только с поверхности брал,
Треща от улова.

Но были прорехи в сети,
Сквозь них понемножку
На этом путинном пути
Теряли рыбешку.

Шипя в глаза и за глаза

Шипя в глаза и за глаза,
В двух разных бочках брага бродит.
Когда те «против», эти — «за»,
Когда те «за», то эти — «против».

Кокетливые старички,
Которых знает вся округа.
Потрескавшиеся стручки,
Не признающие друг друга.

Вы только заняты собой —
Не общей родины судьбой,
А собственным благополучьем…
Ну, а ее кому поручим?

«В Коктебеле на пляже мужском…»

В Коктебеле на пляже мужском
Разговоры велись без поправок.
А волна добиралась ползком
До беспечно оставленных плавок.

Там Зенкевич, Каверин и Крон,
И Ямпольский, и тот же Иванов
В жизнь смотрели с различных сторон
Со своих деревянных диванов —

Топчанов. А соленая пыль
Не спеша оседала на коже.
Моисеев, Герасимов, Миль,
Разумеется, были там тоже.

Там все было тогда без прикрас,
И я, вроде мальчишек сопливых,
Слушал новый подробный рассказ
Между двух краткосрочных заплывов.

Нынче что там? Наверное, рок,
Что ликует наивно и грубо,
Заглушая давнишний урок —
Будни мудрого голого клуба.

...Я задремывал, и в полусне
Мне сознанье слегка будоража,
Оставалась чуть-чуть в стороне
Дымка близкого женского пляжа.

«Прошло всего лишь три десятка лет…»

Прошло всего лишь три десятка лет,
Как бы подобных мигу,
И никаких препятствий больше нет
Печатать эту книгу.

А ведь кому-то в прежнее житье
Стояла костью в горле.
Но отошли гонители ее,
Хулители померли.

А те, что сохранились до сих пор
Из той суровой были,
Про жесткий отзыв свой и приговор
Почти уже забыли.

Видение

Грозища стихла,
И, словно вор,
Кот ростом с тигра
Вошел во двор.

Минуя заросль,
В дверях возник.
Так показалось
Всего на миг.

Над гребнем хижин
Скользнула тень…
Как был унижен
Я страхом тем!

«У экрана вновь сидим…»

У экрана вновь сидим.
Вечереет. Длится лето.
Сигаретный вьется дым.
Погромыхивает где-то.

В телевизоре тот гром —
В Барселоне на футболе —
Или близко, за окном,
В затуманившемся поле?

Непонятно, где гремит,
Угрожая иль со скуки,
Чья трава и чей гранит
Отражают эти звуки.

Словно главные призы,
Ливнем полные и градом,
Две далекие грозы,
Оказавшиеся рядом.

«В том пасмурном марте…»

В том пасмурном марте
Не знал среди ночи и дня
О близком инфаркте,
Уже поджидавшем меня.

О подлой засаде,
Ударившей прямо в упор.
О первой досаде,
Оставшейся, будто укор.

…Все глухо и сонно,
Пока пребывает в тиши
Сейсмичная зона
Всегда напряженной души.

«Как будто выполняя уговор…»