Ури Шахар - Мессианский Квадрат

• Название: Мессианский Квадрат
• Автор: Ури Шахар
• Жанр: Детектив
• Год: 2012

Вышел в свет роман Ури Шахара «Мессианский квадрат», подкидывающий христианству еще одну, еврейскую, версию евангельских событий. Соблазнительная мысль – найти старинную рукопись? «Второзаконие» («Дварим»), «Зоар», «Аналитики» Аристотеля были найдены случайно. Не найдись эти книги, европейская философия и теология стали бы развиваться совсем иначе.

Так же случайно были обнаружены кумранские рукописи, пролежавшие в пещере две тысячи лет. А когда бедуины обнаружили свитки, некому было их всучить. Никто не хотел покупать старую рухлядь. Потом наконец нашелся специалист, профессор Иерусалимского университета. Он купил четыре свитка – и сразу всё понял. А потом еще много лет Ватикан прятал эти рукописи и дрожал над ними, боясь, очевидно, что обнародование свитков переиначит самое христианство... Как говорит один из персонажей романа «Мессианский квадрат», «судьбу рукописи предопределяют духовные запросы людей. Если рукопись не найдется, ее придумают».

Ури Шахар взял да и придумал такую рукопись. Она объясняет все нестыковки священных текстов и соотносит между собой всех Иисусов, живших 2000 лет назад: дает разгадку личности Учителя Праведности из кумранской общины, а также объясняет, кто был Йешу из Нацрата, описанный в Талмуде.

…

---

- Не знаю точно на каком языке, на иврите или арамейском, но буквы были ивритские. Я разобрал там слово «шней», то есть  «два»,  и слово «Йешуа». Не знаю, означает ли это имя Иисус, или просто слово «спасение».

– Ладно, – махнул я рукой. – Оставим это. Так где теперь твоя находка?

– Там же, где и была. Дело в том, что я не знал, как ее унести. Когда я попробовал рукопись раскрыть, то она стала крошиться.  Я понял, что в рюкзаке бы она просто измочалилась… Даже отвалившиеся куски не во что было положить. Тогда я решил съездить в Иерусалим за подходящим кэйсом. На рассвете я спустился в долину, вышел на какую-то дорогу. Стал останавливать попутные машины, но поймал какую-то пародию на автомобиль. Меня увезли неизвестно куда… Ну а дальше ты знаешь.

– М-да… – протянул я. –  Ты не думаешь, что тебя кто-то мог выследить? Там, где ты рукопись нашел, бедуины были?

– Были. Они там овец пасли.

– Вот видишь. Ну а когда ты садился в машину, ты, вообще, хотя бы спросил, куда она едет?

– Спросил, конечно.

– Вот что я тебе скажу, – подытожил я свои подозрения, – то, что тебя повезли в другую сторону, а потом попытались сбить – все это очень может быть как-то связано с твоей находкой! Не исключено, что уже кто-то другой сейчас эту рукопись про твоих «двух Иисусов» читает!

– Вот я и говорю, может, ты сходишь и проверишь?

– Покажи мне карту, по которой ты ориентировался.

Андрей извлек из рюкзака туристскую схему Израиля и стал что-то царапать на ней спичкой.

– Нет, так дело не пойдет, – развел я руками. – По такой карте да с твоей спичкой! Ты, может быть, сам какой-то план нарисуешь?

После долгих попыток что-то изобразить на листе бумаги, Андрей пришел почти в полное отчаяние.

– Вот что, Андрей, давай быстрей поправляйся, и отправимся туда вместе, — резюмировал я. — Никакого другого способа отыскать   пещеру я не вижу.

***

После Йом Кипура настали осенние каникулы, которые мы с друзьями решили провести на Голанах. С утра ходили по ущельям с озерами и водопадами, а вечерами просиживали у огня, жаря мясо. Но с наступлением Суккота, как ни жаль мне было уезжать и как ни уговаривали меня остаться, я отправился домой. Родители меня уже   давно не видели, да и Андрея надо было проведать.

Первый праздничный день Суккота пришелся на субботу, и я встретил его дома. Сам я в строительстве шалаша не участвовал, но консультировал отца и брата по телефону. Как всегда, они возвели временное жилище во внутреннем дворе и изобретательно и с любовью украсили. Суккот даже и родители очень любили. Ведь в эту неделю — благо так повелел Создатель – взрослый человек может как ребенок с чистой совестью часами просиживать в самодельном «домике» из фанеры и цветных покрывал, хотя рядом находится его комфортабельное жилище.

Мы, как водится, спорили с папой, но на этот раз как-то по-доброму. Я объяснил ему, почему не мог в свое время дочитать «Братьев Карамазовых»:

– Достоевский пишет про папашу Карамазова, что тот, мол,  сошелся с «жидочками и жидишками» и от них всякой пакости научился, а потом сообщает, какой его Алеша необыкновенный, как он уши затыкал, когда слышал непристойные разговоры своих сверстников... Если бы  Достоевский затруднил себя посещением учебных заведений «жидочков и жидишек», то обнаружил бы, что там его Алеше ушей бы затыкать не пришлось! Да, не пришлось! Вот в моей йешиве все в возрасте этого Алеши, но я ни разу ни от кого ничего циничного или грубого в адрес женщин не слышал...

– В обычных общеобразовательных школах ситуация наверняка другая, – заметил папа.

– Другая, – согласился я. – Но учти, что во времена Достоевского «общеобразовательным» считалось именно то, чему меня в моей йешиве учат... Нравственными качествами, банальными среди евреев, Достоевский награждает своих лучших героев, а про самих евреев пишет, что они на пасху христианских детей крадут и режут! А Алеша все это слушает и — ушей не затыкает...

– Достоевский, конечно, был антисемитом, – согласился папа. – Но, во-первых, великий писатель вообще-то был ксенофоб, у него, что поляки, что французы — все исчадия ада, и ни в одном романе не найдешь ты, мой друг, положительного образа иностранца и инородца. Он для евреев не делает особенного исключения. Во-вторых, Достоевский умер в 1881 году, то есть до погромов, и можно предположить (учитывая его отвращение к насилию), что будь он свидетелем Холокоста — стал бы юдофилом. Хотя это, конечно, предположение. И, наконец, в-третьих, гениальность Достоевского неоспорима, ему принадлежит, скажем прямо, немало глубочайших прозрений.

– Каких это?

– Ну как же! Множество! Да хоть это известное: что нельзя построить мировую гармонию на слезе одного загубленного ребенка.

– Ты знаешь, сколько схожих высказываний имеется в нашей традиции? Раби Менаше из Илии говорил даже, что он не может быть   счастливым, если гусеница не в состоянии переползти через щепку... Поверь, человеку, знакомому с иудаизмом, Достоевский ничего нового открыть не может.

– Так уж и не может? – усмехнулся папа. – Подожди, я тебе сейчас что-то покажу...

Он сбегал в дом, принес книгу Бахтина о поэтике Достоевского и попросил меня прочитать в ней несколько отмеченных им страниц.

– Все замечательно. Со всем согласен, – сообщил я, выполнив задание.

– Ну и где у вас про это было написано уже две тысячи лет назад?

– Про что именно?

– Про заочные определения. То есть, что любая, даже самая точная, характеристика человека оказывается ложной, если делается за глаза… Где это у вас написано?

– Ну это в десятках мест указано. Это относится к запретам злословия и вообще всяких, заметь — всяких,  разговоров за глаза. Согласно Торе, о человеке ничего нельзя говорить за его спиной… Нельзя его никак характеризовать,  перемывать косточки. Словом, все, как у твоих Бахтина с Достоевским, только это еще и повседневная практика, а не только теория…

– Что, по-твоему, нельзя за глаза сказать про негодяя, что он негодяй?

– Нельзя. Разве только для предупреждения какой-то конкретной гадости с его стороны… В общем, благочестивые евреи избегают упоминать в разговоре третьих лиц.

– Что за глупости! Тогда и похвалить никого не получится!

– Не получится.

  – Как это? Почему?

-     Начнешь перехваливать, вызовешь споры, и пошла-поехала. Лишнее это. Бог похвалит...

-     Но невозможно же отрицать, что почти все, до чего европейская культура доросла в XX веке, было открыто Достоевским еще в XIX!

-     Папа! Все, до чего христианская культура доросла к ХХ  веку и до чего она еще не доросла,  в иудаизме существует исходно, только гораздо глубже и богаче представлено…

Папа только скептически качал головой.

***

На следующий день, в воскресенье, после утренней молитвы у Котеля, я зашел к Фридманам.

Андрея я нашел в его комнате в скверном настроении. Недельное сидение в четырех стенах  порядком поднадоело ему.

– Хочешь, погуляем по Иерусалиму? – спросил я его.

– Иерусалим, Иерусалим, – произнес он печально. – Гоголь вот тоже всю жизнь стремился в Иерусалим. Надеялся, что это паломничество избавит его от тяжелых мыслей, и просчитался… Я отчасти на то же рассчитывал, и отчасти также напрасно.

-     Да что же у тебя за тяжелые мысли такие?! – удивился я, припомнив, что Андрей и раньше временами выглядел несколько растерянным  и, как мне однажды показалось, даже подавленным. Потихоньку я вытянул из Андрея его тайну. Оказалось, что он страдает из-за девушки, которая предпочла ему другого, и что теперь он старается ее забыть. Но чем больше старается — тем меньше получается.

 В этом смысле Андрей возлагал особые надежды на свое путешествие. Оказывается, гора Искушения должна была воистину стать горой преодоления искушения. Исцелиться он сюда ехал — вот что! А вместо этого сломал ногу, нашел и потерял рукопись — и теперь валялся дома, постоянно думая о девушке, отчего состояние только ухудшалось…

Мне сразу стало ясно, кто тут может помочь. Покопавшись в бумажнике и сразу опознав розовый с цветочками листок, я позвонил Сарит, и минут через сорок мы уже гуляли по рынку и прилегающему к нему району Нахлаот. Сарит очень забавно имитировала гида, показывая Андрею прилавки с апельсинами, крикливых торговцев и решительно ничем не примечательные здания.

– Перед нами знаменитые израильские колобки! – говорила она, указывая на гору пит. – В отличие  от своих русских аналогов они совершенно пусты изнутри. Приобретение колобков не входит в стоимость экскурсии, но если у вас хватит денег, в перерыве вы сможете купить по такому колобку и угостить экскурсовода или же сохранить колобок в качестве сувенира...

На улице Агриппас мы зашли в шалаш, выставленный при входе в одну из небольших закусочных[4]. Мы с аппетитом уплетали «колобки» с фалафелями и смеялись. Сарит дразнила Андрея его костылями и неловкостью, а он в ответ укорял ее за прогулы и легкомыслие.