Константин Ваншенкин - Писательский Клуб

• Название: Писательский Клуб
• Автор: Константин Ваншенкин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-7027-0475-4

Константина Ваншенкина знают и любят прежде всего за его стихи, ставшие подлинно народными песнями ("Я люблю тебя, жизнь", "Как провожают пароходы", "Алеша" и др.) Книга известного поэта отличается от произведений его "соратников по мемуарному цеху" прежде всего тем, что в ней нет привычной этому жанру сосредоточенности на себе. Автор — лишь один из членов Клуба, в котором можно встретить Твардовского и Бернеса, Антокольского и Светлова, Высоцкого и Стрельцова. Это рассказ о времени и людях, рассказ интересный и доброжелательный, хотя порой и небеспристрастный. Есть в нем и печаль об ушедших, и горечь от несбывшегося… Но главное — есть надежда на лучшее, как и в каждой стихотворной строке Константина Ваншенкина.

---

В то время степень наказания обычно не соответствовала весомости проступка и значительно колебалась — в ту или иную сторону.

В данном случае провинившиеся отделались, что называется, легким испугом. И этот прискорбный факт, несмотря на всю его чудовищность и фантастичность, наверняка бы забылся, скрытый пеленой времени и других событий, если бы не искусство.

Да, Твардовский в соавторстве с Казакевичем написали сонет. Не уверен, сохранился ли он где‑либо еще, и привожу его здесь, — прекрасно написанный, безжалостный и элегантный.

Суровый Суров не любил евреев,
Он к ним звериной злобою пылал,
За что его не уважал Фадеев И А.
Сурков не очень одобрял.
Когда же, мрак своей души развеяв,
Он относиться к ним получше стал,
М. Бубеннов, насилие содеяв,
Его старинной мебелью долбал.
Певец «Березы» в ж… драматурга
С жестокой злобой, словно в Эренбурга,
Фамильное вонзает серебро…
Но, подчинясь традициям привычным,
Лишь как конфликт хорошего с отличным
Расценивает это партбюро.

Освобождение

Моя жена была дальней родственницей известного химика, академика Вольфковича. По — моему, бабушка Инны приходилась ему двоюродной сестрой.

Мы только раз были у него дома, пили чай с мармеладом и сушками, мило беседовали.

Потом зашел еще один человек, возможно, сосед. Он, так же как хозяин и все в доме, говорил подчеркнуто спокойно, негромко. Через полчаса выяснилось, что это один из врачей- отравителей, академик Егоров.

Он рассказал, как его освобождали. Когда его вызвали из камеры поздно вечером, он ничего не знал и ни о чем не подозревал, в том числе и о смерти Сталина.

Ему вручили его костюм, сорочку, галстук и туфли, он переоделся в специальном боксе, после чего его ласково проводили до выхода, а сопровождающий офицер в высоком чине (кажется, полковник) сел с ним вместе в машину.

Когда подъехали к дому, было около полуночи. То ли лифт не работал, то ли было невысоко, сейчас не помню, но они поднимались пешком. Сопровождающий деликатно отстал на несколько ступеней.

И тут им попалась спускающаяся по лестнице соседка (он назвал Вольфковичу ее имя и отчество), она собиралась выгуливать собачку.

Соседка увидела Егорова и, буквально раскрыв рот, — не только от изумления, но и потому, что ей не хватило кислорода, — вжалась в стену. И собачка замерла, почувствовав перемену в хозяйке.

— Не бойтесь, я не убежал, — успокоил ее Егоров. Он действовал прежде всего как доктор.

Правительственное сообщение об освобождении врачей появилось назавтра.

Спорт — сила

Когда‑то очень давно мы с женой были в гостях у ее ленинградской тети, милой, интеллигентной женщины. Ее муж страдал болезнью кожи головы, и ему регулярно делались примочки. Он и сейчас сидел с повязкой на лбу.

Закуска была подготовлена с любовью и вниманием, но… Да, да, отсутствовало именно то, что принято закусывать. Я с молодым нахальством поинтересовался: не найдется ли чего‑нибудь эдакого.

Тетя удивилась и спросила мужа:

— Может быть, от твоего компресса?..

— Отжатая? — уточнил я.

Тетя, не удостоив меня ответом, вынула из буфета закупоренную четвертинку. К счастью, примочки были прописаны водочные.

Встреча прошла радушно, и в конце тетя жены меня простила.

Но следующим приглашением я не сумел воспользоваться, оказался занят. Инна пошла одна. Опять был прекрасный стол, однако на нем появилась остроумная табличка:

Спорт — сила,

Спирт — могила.

Инна посмеялась. К чаю подали торт с густым шоколадным кремом. Инна съела два куска и вдруг почувствовала сердцебиение, слабость. Она, бледная, прилегла на диван и спросила:

— Что это за крем?

Оказалось, что тетя вымазала на сухой торт целую банку… сгущенного кофе. Помните, был такой? Ничего себе!

Жена отлежалась, немного пришла в себя и сказала тихим голосом:

— Нужно было написать:

Спорт — сила,

Торт — могила!

Тетя была лишь несколько смущена.

Бойтесь моралистов!

Водка в камине

Осенью 1961 года мы с Инной впервые попали в Париж — там проходила с огромным успехом национальная выставка СССР. Жили мы в отеле «Лондон и Нью — Йорк» возле вокзала Сен — Лазар. Старая, безалаберная, но в ту пору крупнейшая гостиница Парижа. У нас оказался трехкомнатный номер с двумя балконами. В большой комнате имелся камин с опущенной наглухо металлической заслонкой. А за окнами внизу и вверху всю ночь шумел и сверкал крутящимися огнями Париж: высвечивались над крышами результаты очередного футбольного тура, вспыхивал номер билета, выигравшего в национальной лотерее два миллиона новых франков…

Стояла жара, окна и двери наружу были распахнуты. В первый вечер, уже собираясь лечь, мы случайно обнаружили, что из мансарды напротив рассматривает нас в бинокль усатый француз. Окошко у него было под самой крышей, и, вероятно, он стоял на чем‑то непрочном: голова его то появлялась, то исчезала. Мы его сильно разочаровали, погасив свет в последний момент. Он и потом регулярно появлялся.

Не только дни, но и ночи были до предела заполнены Парижем. Возвращались в номер и валились пластом. Приходили к нам и гости. Наша переводчица — француженка была совершенно поражена, увидев на фотографии меня вдвоем с Гагариным. Ведь это был шестьдесят первый год!

Затем в программе оказалось запланированное окно для поездки по Нормандии и Бретани, и мы, собрав часть вешей, ждали сигнала, чтобы спускаться к автобусу.

И тут, почему‑то вспомнив наконец о камине, я спросил себя: а как он открывается? Оказалось, весьма просто. В самом низу вертикального стального щита была ручка, я потянул, и он легко пошел вверх.

В открывшемся устье камина стояла полупустая бутылка «Столичной». Пробки не было. Я понюхал: водка давно выдохлась.

И воображение нарисовало картину. Несколько наших — туристы или командированные — перед самым отъездом решили выпить на посошок. Едва опрокинули по одной — стук в дверь. Хозяин номера, не успев заткнуть бутылку, сунул ее в камин и опустил экран.

Вошел руководитель: «Вы что? Вас ждут!» — «Сейчас, сейчас идем…» — «Нет, пошли!..» Он стоит в дверях и подгоняет. Они: «Идите, мы догоним. Нужно присесть на дорожку…» — «В машине присядете…»

Они берут вещи и скрепя сердце покидают номер. Он выпускает последнего и прикрывает дверь.

…Тут постучали — ждали и нас.

Ответ Миля

Когда‑то крупные ученые тянулись к литературе — к писателям. У меня в жизни было несколько верных поклонников — академиков. Главным образом, физиков. Один из них нобелевский лауреат. Я сейчас упоминаю их в прошедшем времени, потому что из них почти никого не осталось. Разумеется, об их работе я имел самое общее представление. А вот, скажем, деятельность Генерального конструктора вертолетов Михаила Леонтьевича Миля была мне более понятна.

Он тоже регулярно читал мои стихи, иногда говорил о них со мною. Между прочим, он устроил в клубе своей фирмы выставку волошинских акварелей. Тогда Волошин был для партийных функционеров еще отчасти подозрительной фигурой, но Милю отказать не решились. Это стало своего рода событием — хотя и для узкого круга.

Михаил Леонтьевич и сам рисовал, энергично ходил на этюды вместе с дочерьми. Только жена, Панна Гурьевна, при мне не рисовала.

Вообще, он был живой, увлекающейся натурой. Мы, скажем, играли с ним в Юрмале в футбол. Как‑то раз мы вместе возвращались из Коктебеля. В вагоне я напел их семейству самые первые песни Булата Окуджавы. Одна из дочерей по его просьбе тут же записала их в блокнот — не только слова, но и мелодию.

Вертолеты по — настоящему лишь входили в жизнь.

Однажды моя жена спросила у Миля, достаточно ли надежны эти машины, можно ли, если понадобится, на них безбоязненно летать.

Он ответил:

— Когда будет можно, я вам скажу…

Небьющиеся кружки

Изящная стеклянная кружечка современной формы. Ничего лишнего. Похожа на лабораторное стекло. И ручка — тонкая и удобная.

Мы в Ялте. Наверное, это было в конце шестидесятых. В вестибюле писательского дома стоит молдавский поэт Петру Заднипру, высокий, красивый. Сейчас его давно уже нет.

На каждом пальце у него (кроме больших) висит по такой кружечке. Инна шепчет мне: спроси, где купил? Тот объясняет: в хозяйственном около рынка. Инна загорается тут же бежать — знаете это женское нетерпение? Он говорит: поздно, уже закрыто. Но там много… А что это за кружки?.. Они огнеупорные, не боятся газовой плиты или электрической…