Ирина Гуро - Горизонты

• Название: Горизонты
• Автор: Ирина Гуро
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Широкому читателю известны романы Ирины Гуро: «И мера в руке его…», «Невидимый всадник», «Песочные часы» и другие. Многие из них переиздавались, переводились в союзных республиках и за рубежом. Книга «Дорога на Рюбецаль» отмечена литературной премией имени Николая Островского.

В серии «Пламенные революционеры» издана повесть Ирины Гуро «Ольховая аллея» о Кларе Цеткин, хорошо встреченная читателями и прессой.

Анатолий Андреев — переводчик и публицист, автор статей по современным политическим проблемам, а также переводов художественной прозы и публицистики с украинского, белорусского, польского и немецкого языков.

Книга Ирины Гуро и Анатолия Андреева «Горизонты» посвящена известному деятелю КПСС Станиславу Викентьевичу Косиору. В остросюжетной форме авторы ведут рассказ о богатых событиями 1930–1935 годах на Украине, когда наиболее полно проявился талант партийного руководителя Станислава Косиора.

---

Собкор «Известий» Шуйский, по-московски растягивая слова, говорил неспешно, сминая крепкими пальцами длинный мундштук «Пальмиры»:

— Не плавно, не плавно идет у нас переход этот… От ограничения и вытеснения к ликвидации…

— Да какая тут, к бису, плавность, когда речь идет о ликвидации класса… Класса! И какого? Кулачества… Тех куркулей, про которых в народе говорят: «Багатому й черти горох молотять, багатому й черт яйца носыть». Нет, если вдуматься, мы, братцы, живем в удивительное время!.. — воскликнул Микитенко.

— А год наш, тридцатый, самый удивительный, — отозвался юношеским тенорком репортер «Вистей». И все засмеялись: в горячности тона и во всем облике юноши легко угадывалось, как он доволен тем, что именно в этот боевой год живет и вот даже вышел на трибуну журналиста…

— А чего смеетесь? — пробасил Микитенко. — В порядке окаянства? Вы уж языки пообточили в дискуссиях, ко всему привыкли! А ему внове. На его долю еще придется удивлений — ого! И год ведь, правда, особый! По трудностям особый: недавний недород подкосил, кулачье хлеб зажало! С другой стороны напирает господин Капитал. И не случайно именно этот год помечен на ихнем календаре: они прекрасно учли — если большевики себе шею не свернут на коллективизации, если проведут ее… тогда пиши пропало — укрепятся! Тогда их не сковырнешь!

— Потому и папа Пий XI провозгласил крестовый поход, отсюда и потекли немцам инвестиции… — подхватил известинец.

Вернувшийся недавно из Берлина сотрудник харьковского «Коммуниста» с горечью стал рассказывать о Германии:

— Даже не верится, что всего пять лет назад на той же площади Люстгартен бушевала «красная троица»: красные фронтовики съехались тогда со всей страны. Тельман выступал… А сейчас сухопарая фигура в каске и стального цвета пелерине присуща городскому пейзажу все равно как конная статуя кайзера Тиргартену. А в «Герренкдубе», «Клубе господ», не спали, не дремали: дали команду развязать антисоветскую кампанию.

Высказывались вперебой, сыпались реплики…

— Польшу белопанскую натравливают на нас, как собачонку…

— Наш парень на днях приехал, рассказывает: в кино, в хронике, показали Пилсудского. Зал встал, как один, и грянула овация…

— Конечно, никто всерьез их не принимает, а напрасно — те деятели в мюнхенской пивной копошатся не зря: с замахом… Они еще себя покажут…

— Капповский путч тоже в темноте собирался…

— Но папа, папа римский… Это же надо: булла за буллой, да все про нас… А теперь назначил день молений. О чем? О смягчении большевистских сердец, чтоб не так уж «зверствовали»!

— Да ну?

— Скоро прочтете в газетах. И тут еще нюансик: это вселенское молебствие как раз падает на день святого Иосифа. А почему? — обвел всех глазами молоденький вистинец. — Потому что Пилсудский-то — Иосиф. Этот год у них считается решающим не только по экономическим и политическим соображениям, а тут еще такой «мотив»: тринадцатый год Советской власти. Тринадцатый! Разумеете? То есть роковой… Мистика, братцы, тоже не дремлет!

— Слухайте, слухайте, — опять вмешался Микитенко. — В той Баштанке на Николаевщине — я же только оттуда, — там на селе такой философ есть, по прозвищу Федько Хвист. Он такую развел философию. Вот три слова: «комуна», «артиль», «диявол». В каждом по шесть букв. А вот слово «реконструкция», в нем — тринадцать букв. А? «Ну и що з того?» — спрашивают. «А то, — отвечает Хвист, — що це знак божий, як що не станемо проты коллективизации, то прийде царство антихристове!..» Вот вам суждение Федька Хвиста! А между прочим, — Микитенко обвел всех хитроватым взглядом, — сам Хвист начисто неграмотный, вместо фамилии крест ставит. Значит, что? Обучили? Так?

Молодой человек, почти юноша, которого до сих пор никто не замечал, с жаром воскликнул:

— А вы читали новое стихотворение Владимира Сосю-ры? Ответ врагам нашим… — Он по-актерски протянул руку и прочел наизусть:

И знов вы хочете на нас
Пид регит дыкий, вересклывый,
В пекельний музицы розривив
Надить поламане ярмо…
Ну, що ж! Приходьте, мы ждемо,
И ждуть на вас холодни жерла
Поставленних де слид гармат…
Крайни Рад
Таких гостей стричать не вперве!
И проводжать громами их.

Все захлопали.

Микитенко с увлажнившимися глазами обернулся к юноше. Но бойкий репортер «Вистей», уже давно пытавшийся обратить на себя его внимание, перехватил его:

— Иван Кондратьевич, дайте мне интервью, что-нибудь про Баштанку на Николаевщине…

— Про Баштанку! В Баштанке страсти бушуют…

Может быть, Микитенко и снизошел бы к просьбе репортера, но тут он увидел спускающегося по лестнице человека лет тридцати пяти, приметной наружности: высокого роста, но хрупкого телосложения, с узковатыми глазами за стеклами очков, с темно-каштановыми усиками и бородкой, это-то и делало его приметным в городском окружении.

— О-о! Евген! — устремился к нему Микитенко и, забыв о репортере, подхватил под руку Евгения Малых и поспешно отвел его в сторону, явно желая остаться с ним наедине. — Как Нина, как сын? — оживленно спрашивал Микитенко.

— Нина на гастролях с театром, Мишка у бабушки. Все — на местах! — улыбнулся Евгений.

— Ты тут при начальстве?

— Да нет. Станислав Викентьевич не приодет: он же читал протоколы следствия…

— О-о! Так це ж чудово! Пип у хвиртку, а чорт у дырку! Пойдем выпьем пивка «Новой Баварии» и побаяакаемо. — Микитенко пришел в восторг от того, что Евгений наконец доступен для беседы…

— Пойдем, — согласился Евгений.

Они направились было в буфет, но тем временем Микитенко уже передумал:

— А на что нам буфет, когда рукой подать до «Астории»?

— Какая «Астория»? Да меня каждую минуту могут наверх позвать. Ты что? Голодный?

— Голодный.

— Ну, пойдем в нашу столовую, цековскую. Я тебя накормлю. И сам спокоен буду. Знаешь, какое время…

— Ну, пойдем, пойдем.

Они вышли, и в лицо им ударил ветер, который нес что-то весеннее, родившееся далеко отсюда, может быть, и на Николаевщине, в той самой Баштанке, где уже раскрывались почки тополей.

Они устроились за столиком, в столовой было пусто, час обеда кончился, но приветливая официантка круглой украинской скороговоркой предложила им борщ по-полтавски и тефтели по-гречески.

Микитенко засомневался:

— Знаешь, эти греки… Потом от изжоги пропадешь.

— Да что ты! — успокоил его Евгений. — У нас что ни закажешь, хоть с самым экзотическим названием, все обернется котлетами.

Микитенко захохотал, смеялся он сладко, по-детски, маленькие глаза его совершенно скрылись в прищуре.

— У вас и генсек так кормится?

— Обязательно. Только так. Как все! — серьезно ответил Евгений.

Микитенко посмотрел на него с интересом:

— Открой мне, пожалуйста, один секрет: вот ты, Евгений Малых, почти что профессор…

— Ну уж и профессор!

— Институт красной профессуры окончил? Значит, профессор. А что ты на кафедру и ногой не ступал…

Евгений перебил:

— Как раз очень даже ступал. В совпартшколе читал курс политэкономии. Если б не забрали из газеты…

— Вот в газете и было твое место, Евген, с твоим литературным языком, тебе бы писать… Да не только в газету, ты же по-художнически видишь!

— Тебе кажется, что видеть глубоко и мыслить образами нужно только в литературе. А между тем в политике — тоже!

— А все же непонятен мне твой секрет… Уйти из газеты, бросить любимое дело, перейти на положение, ты извини меня, но все-таки очень зависимое… Конечно, ты не секретарь, не порученец… Ученый ре-фе-рент… Но ведь все равно сам себе не принадлежишь, верно? И кроме циркуляров и резолюций, уж наверно ни черта не напишешь! Чего же ты пошел, тебя же силой не тащили?

— Секрет тут, пожалуй, есть. И он даже имеет имя…

— Станислав Викентьевич Косиор? — спросил, сам удивляясь своей догадке, Микитенко.

Малых засмеялся:

— Ну, проник!

— Видразу видно пысьменника, — похвастался Микитенко.

— Иван, ты не умрешь от скромности!

— Ой, друже, от чего помрешь… Як бы знав, де впав, то и соломки б пидостлав…

Иван минуту подумал и, так как Евгений молчал, углубившись в котлеты, поданные под греческим псевдонимом, продолжил:

— Ну, расскажи мне про Косиора. Чем он тебя приважил?

— Это не так легко определить, — задумчиво ответил Евгений. — Как разложить по полочкам человеческое обаяние?.. Может быть, оно в какой-то завершенности, многослойности его личности… Понимаешь, он бывает разным… Ни один вопрос не решается им в одной плоскости. Ну, можно сказать, диалектическое рассмотрение явлений — в его характере. Диалектический, подход, умение входить в подводную часть корабля. Самую главную: где работают машины, те, что кораблю дают движение. Я не хочу сказать, что этим методом не владеют другие. Петровский тоже был около Ленина. Может быть, даже дольше, чем Косиор. Тоже многому научился. Но, понимаешь, разные люди имеют разный подход: и вот мне — ближе косиоровский.