Ирина Гуро - Горизонты

• Название: Горизонты
• Автор: Ирина Гуро
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Широкому читателю известны романы Ирины Гуро: «И мера в руке его…», «Невидимый всадник», «Песочные часы» и другие. Многие из них переиздавались, переводились в союзных республиках и за рубежом. Книга «Дорога на Рюбецаль» отмечена литературной премией имени Николая Островского.

В серии «Пламенные революционеры» издана повесть Ирины Гуро «Ольховая аллея» о Кларе Цеткин, хорошо встреченная читателями и прессой.

Анатолий Андреев — переводчик и публицист, автор статей по современным политическим проблемам, а также переводов художественной прозы и публицистики с украинского, белорусского, польского и немецкого языков.

Книга Ирины Гуро и Анатолия Андреева «Горизонты» посвящена известному деятелю КПСС Станиславу Викентьевичу Косиору. В остросюжетной форме авторы ведут рассказ о богатых событиями 1930–1935 годах на Украине, когда наиболее полно проявился талант партийного руководителя Станислава Косиора.

---

— Вам кого? — спросила она, потому что великан продолжал молчать и во все глаза смотреть на нее. Тут она увидела, что он просто-напросто стоит на поперечной жердине тына. И когда спрыгнет с нее, то, пожалуй, окажется одного роста с ней.

Так оно и было. Кроме того, теперь, когда он перемахнул через тын, не утруждаясь открыть калитку, она увидела, что он совсем молодой, юноша.

«Что ему надо?» — подумала Фрося удивленно, но без опаски, потому что то прежнее видение в штреке не вязалось с этим парнем, хотя это был, несомненно, он.

— Вы к хозяйке, что ли? — спросила Фрося уже нетерпеливо.

— Нет, к вам, — ответил он с шахтерской хрипотцой в голосе и потянул из кармана кисетик. Кисетик был «цикавый» — такие дарили девушки шахтерам, собственноручно связанный, с «бомбошками» на шнурочках. Чем больше бомбошек, тем, значит, крепче любит девушка. На этом кисетике болталось целых пять красных шариков. Парень все еще молча достал махорку, любовно зажал двумя пальцами горсть золотистого пахучего табаку и остановился…

— Газетка имеется? — важность тона рассмешила Фросю.

— Сейчас принесу.

Но он неожиданно ссыпал табак обратно в кисет, поиграл шариками и спрятал его в карман.

— Успеется, — сказал он и присел на чурбак как раз под веревкой.

Фрося засмеялась и, вытащив из корыта простыню, встряхнула ее так, что мокрым концом задела парня по лицу. Он не отодвинулся, а только смешно сморщился и отерся рукавом.

— Вы, значит, та самая «Ниоткуда»? — он рассматривая ее без стеснения, но и не нахально, скорее — с любопытством.

Фрося, не отвечая, спросила сама:

— А вы кто? Если к хозяйке — она, может, и к ночи не вернется.

— Я и с вами не пропаду. Давайте помогу! — он отшвырнул ногой чурбак, выхватил из корыта что попалось и встряхнул с таким треском, будто вещь разлетелась на куски в его руках.

В нем, безусловно, было то разбойничье, что напугало Фросю в штреке. Но теперь она отчетливо видела, что это мальчишка, играющий в разбойника. И каким-то образом он понял, что она его раскусила, и упавшим голосом произнес то, что, видно, загодя приготовил:

— Вы меня не бойтесь… — Это прозвучало смешно.

— Да чего же мне вас бояться? Неужто вы такой страшный?

Она уже откровенно посмеивалась над ним. Это ему не понравилось. Он был самолюбивый и дерзкий мальчишка, — так она поняла, когда он спросил, рассматривая ее своими зелеными глазами:

— А как понять, что вы — «ниоткуда»?

— Так и понять. А вам что?

— Просто интересно. Про вас разное говорят.

— Ну и пусть говорят.

Ее забавлял взрослый мальчишка, невесть откуда взявшийся и уж совсем непонятно зачем сюда явившийся. Во дворе ей делать было нечего, а в доме, наоборот, ждала работа. Но не приглашать же его в дом!

— С тем и до свидания вам! — бросила она и, подхватив пустое корыто, пошла к крыльцу.

— Хвылыночку! — хлопец показал согнутым пальцем, какая маленькая минутка ему требуется. — А вы знаете, кто я таков?

— А чего тут знать? Коногон шахты «Наклоннай-бис».

— Так, — с достоинством подтвердил он, — а еще я — брат Любы, Николай Павлович.

— Что же вы сразу не признались, Николай Павлович? А то развели чего-то… Та заходьте же, у меня тесто как раз заведено! А Люба скоро придет. Вы небось соскучились?

— По сеструхе? Определенно, — это было модное слово, обозначавшее простое «да».

— Почему же вы ни разу не приходили? Уж сколько я тут с Любой, а вас вижу впервой.

— Понимаете… как вас называть?

— Ефросинья Ивановна.

— А нельзя покороче?

— Можно. Фрося.

— Это подойдет. Так вот, Фрося, очень у меня много дел. В гости ходить никак невозможно. — Он нахмурил коротенькие несерьезные брови. Такие же, как у сестры.

И так как он явно ждал, просто-таки жаждал, чтобы его расспрашивали, Фрося, продолжая раскатывать на столе тесто, это и сделала.

Николай сидел на табурете подобравшись, как человек, привыкший действовать в ограниченном пространстве. Наконец он закурил, свернув тонкую «козью ножку» и деликатно выпуская дым в открытое окно. Вперемежку с затяжками он веско ронял важные слова и поглядывал на Фросю, какое они производят на нее впечатление.

— Во главу угла ставлю я, допустим, производство. Коногонить мне наскучило. Ну, сделаешь семь-восемь ездок, а дальше что? Росту нету. Некуда расти! — выпалил Николай, явно кому-то подражая. — Выходит мура!

— Вот как! — откликнулась Фрося.

— Пора, говорю себе, переходить на молоточек. А молоточек не прост. Тут силой, допустим, не возьмешь. И бросился я, значит, в науку… Вы, извиняюсь, отбойный молоток в ходу видели?

— Не приходилось, — вздохнула Фрося с видом безмерного сожаления. Ее забавляла детская важность парня.

— Молоток такая штука: если, допустим, скапризничает — все! Хучь стой, хучь падай. Значит — что? Значит, надо схему знать, как свои пять пальцев. Чтобы в случае чего определить — раз, направить — два, учесть опыт — три. Взял молоток в руки, допустим, думаешь: так он у тебя и пойдет, знай — шуруй! Не-е-т! Общупай его, как там, допустим, промежное звено в отношении цилиндра. Слабины нет? И все такое прочее. Насчет смазки тоже имей соображение. Когда шланг присоединил, включил — тогда слушай, как он дышит, молоточек…

Фрося поставила листы с пирогами в печь и теперь слушала уже не вполуха. Занятно рассказывал Николай, все более увлекаясь.

— Коню в зубы смотришь, ногу подымаешь: как подкован?.. Так и молоток перед работой проглядишь, весь его, допустим, организм: склонен поработать или чего еще ему надо?..

— И вы, Коля, все это изучили? — с непритворным удивлением спросила Фрося: парень казался так прост, а разговор выдавал в нем другое.

— Досконально. — Он подумал и добавил: — То есть не полностью еще охватил, но прохожу обучение. Без отрыва.

— Без чего?

— Без отрыва от производства.

— Ну тогда, понятно, делов у вас…

— Не всё еще. Являюсь секретарем комсомола. Организатор молодежи, чтобы проявляла себя на работе, развивалась, как диктует эпоха.

— А как диктует эпоха? — Фросе много раз приходилось слышать эти слова, но никогда она не решалась выяснить их значение.

— Эпоха диктует очень просто: прежде всего политически осознать настоящий переживаемый момент. Ну, насчет империализму и происков. А отсюда, обратно, — гуляй молоточек, даешь уголек, крепи мощь и все такое. Опять же — идем далее. Еще имеется особое задание: пройти науку за полную десятилетку. Ну, тут уже надо мозгой шевелить на все сто.

— А как же, Коля, я слышала, вы первый гармонист у оврага?

Он насупился, небрежно бросил:

— Это так, вроде перекура.

Николай выбросил самокрутку в окно и потянул ноздрями воздух:

— Не сгорит у тебя?

— А то… заслушаешься вас, — Фрося открыла дверцу, из печи пахнуло душным запахом свежеиспеченного теста. Она подхватила лист чапельником, и он выполз на загнетку во всем великолепии золотисто-поджаристых пышных пирогов. Она повернула лист другой стороной и уже не прикрыла дверцу печки.

— Ну! Это сеструха не умеет. Да, пожалуй, на шахте никто не сможет, разве только у кого женка, так это нам ни к чему, мы туда не званые.

— А к нам — званые. Сейчас разговеемся… — Фрося поправилась: — распробуем.

— В таком разе… — Николай вытащил из кармана широченных брюк бутылку.

— Алкоголики несчастные! Николка, где же ты пропадал? — Люба влетела в комнату, бросилась брату на шею, и Фрося страшно удивилась: ни мастью, ни статью не были они схожи, а сразу видно, что брат и сестра. Позже, когда уже сидели за столом и Николай поднял лафитничек — «со свиданьицем», Фрося определила, что у них общее: какое-то детское прямодушие, открытость. Но не изливающаяся свободно, а сдерживаемая у брата — старанием казаться ужас каким деловым и сознательным, у сестры — застенчивостью, как-то сочетающейся с бойкостью. И еще поняла Фрося, у кого подхватила Люба газетные словечки.

— Во как славно получилось, что ты сегодня справила обед! — все радовалась Люба. — Если бы еще гармошка была…

— А чего? Я могу. На велосипеде сгоняю враз. У меня велосипед за тыном.

Наступил вечер. Дробно, словно блестящими гвоздиками, усеялось низкое небо. Сидели втроем на ступеньках крыльца, утром добела выскобленных Фросей. Коля развернул гармошку до отказа, склонив голову набок, так что чуб закрыл глаз, прислушался. Не к гармошке, а к себе: как, звучит в нем мелодия или подождать еще?.. И вдруг рванул бойкой полечкой: «Пойдем, пойдем, ангел милый, пойдем танцевать со мной! Слышу, слышу звуки польки, звуки польки неземной».

И было Фросе как-то легко и хорошо, и, уже укладываясь спать, она вспомнила, как смешно, по-газетному объяснялся Николай, и безо всякой связи с этим подумала, что завтра по-своему навешает лампы и, как говорит Коля, плевать ей с высокого дерева на кладовщика Тришку, который не выдает лампы сверх нормы. Будет палки в колеса ставить, можно и к начальству пойти. И ей самой стало удивительно это ее рассуждение.