Уилки Коллинз - Закон и жена

• Название: Закон и жена
• Автор: Уилки Коллинз
• Жанр: Классический детектив
• Год: 1996
• ISBN: 5-85417-012-4

Викторианская барышня вышла замуж и вскоре обнаружила, что получила вымышленную фамилию. В прошлом ее мужа скрыта страшная, позорная тайна. Лишь любящая женщина способна развеять мрак…

---

Я не прерывала его речи; я молча слушала, но как тяжело было у меня на сердце. Мною овладевало ужасное чувство разочарования и отчаяния! Предмет моего обожания, товарищ, руководитель, покровитель моей жизни пал так низко! Дозволил себе такую гнусную ложь!

Было ли хоть слово истины во всем, что он говорил мне? Если бы я не увидела утром фотографии, то, конечно, не только не узнала бы, но и не подозревала бы, что повстречавшаяся мне старая леди — его мать. Все, что он сказал, была ложь, и единственное, что говорило в его пользу, это то, что ложь была грубая и неискусная; было видно, что он не привык лгать. Боже милостивый! Если верить словам мужа, то мать его, значит, следила за нами в Лондоне, в церкви, на железной дороге, до самого Рамсгита. Если допустить, что она знала, что я жена Юстаса, и нарочно уронила письмо, чтобы познакомиться со мною, нужно было допустить как факт чудовищную невероятность.

Я не могла больше вымолвить ни слова. Я молча шла подле него, мучительно сознавая, что между мною и моим мужем разверзлась бездна в виде семейной тайны. Если не в действительности, то мысленно мы с ним разлучены после четырех дней брачной жизни.

— Ты ничего не хочешь сказать мне, Валерия? — спросил он.

— Нет.

— Тебя не удовлетворило мое объяснение?

Я уловила легкое дрожание в голосе, когда он произносил эти слова, и в первый раз в течение этого разговора услышала хорошо знакомый мне его тон. Среди сотни тысяч различных способов влияния мужчины на любящую его женщину, по-моему, один из самых сильных — это голос. Я не из тех женщин, у которых от малейшей безделицы появляются слезы, это не в моем характере. Но когда я услышала этот естественный тон, в моих мыслях (я не могу сказать почему) вдруг воскрес счастливый день, когда я осознала, что люблю его. Я залилась слезами.

Он вдруг остановился и схватил меня за руку, стараясь заглянуть мне в глаза.

Я опустила голову и глядела в землю. Мне стало стыдно своей слабости. Я решила не смотреть на него.

Наступило молчание; вдруг он опустился передо мною на колени и вскричал с таким отчаянием, которое, как ножом, резануло меня по сердцу:

— Валерия! Я низкий, подлый, я недостоин тебя. Не верь ни слову из всего мною сказанного; все ложь, ложь, гадкая, гнусная ложь! Ты не знаешь, через что я прошел, что я выстрадал! О, моя дорогая, не презирай меня! Я был вне себя, когда говорил все это. У тебя был такой оскорбленный, обиженный вид; я не знал, что делать. Я хотел сгладить эту, хотя бы минутную, неприятность, хотел уничтожить ее. Ради самого Бога, не спрашивай меня больше ни о чем. Моя любовь, мой ангел, не думай о том, что происходит между мною и матерью, тут ничего такого нет, что могло бы тревожить меня. Я люблю тебя! Я весь твой. Удовольствуйся этим. Забудь случившееся. Ты больше не увидишь моей матери. Мы завтра же уедем отсюда. Не все ли равно, где мы будем жить, лишь бы жили друг для друга! Прости и забудь! О, Валерия, Валерия, прости и забудь!

Страшное страдание выражалось на его лице, слышалось в голосе. Помните это и помните, что я его любила.

— Нелегко забыть, — сказала я грустно. — Но ради тебя, Юстас, я постараюсь забыть.

Я ласково подняла его, произнося эти слова. Он целовал мои руки с видом человека, который не смеет позволить более фамильярной ласки для выражения своей благодарности. Чувство неловкости, испытываемое нами, когда мы продолжали нашу дорогу к дому, было так невыносимо, что я ломала себе голову, придумывая какой-нибудь предмет для разговора, точно я шла в обществе постороннего человека. Наконец из сострадания к нему я спросила его, как он нашел яхту.

Он ухватился за этот предмет, как утопающий хватается за протянутую ему руку.

По поводу этой несчастной яхты он говорил, говорил, точно жизнь его зависела от того, чтобы ни на минуту не замолчать до самого дома. Мне страшно было его слушать. Я могла судить, как он страдал, по дикой, неестественной говорливости, совершенно противоречившей натуре, взглядам и привычкам этого обыкновенно молчаливого и серьезного человека. С трудом сохраняла я самообладание, но, как только дошла до дверей нашей квартиры, сейчас же заявила, что очень устала и хочу на некоторое время остаться одна в своей комнате.

— Отправимся мы завтра в море? — вдруг спросил он, когда я поднималась по лестнице.

Ехать с ним завтра в Средиземное море. Оставаться с ним наедине в продолжение нескольких недель в тесной каюте со страшной тайной, которая с каждым днем более и более будет отдалять нас друг от друга. Я содрогнулась при этой мысли.

— Завтра слишком скоро, — сказала я. — Дай мне немного времени приготовиться к путешествию.

— Сколько тебе угодно, — отвечал он с видимой неохотой. (По крайней мере, мне так показалось). — Пока ты отдыхаешь, я опять вернусь на яхту, там нужно кое-что устроить. Не надо ли тебе чего, Валерия?

— Ничего; благодарю, Юстас.

Он поспешно направился к пристани. Боялся ли он своих мыслей, оставаясь один дома? Общество капитана и матросов не казалось ли ему лучше одиночества?

Бесполезно было задавать себе эти вопросы. Что знала я о нем или о его мыслях? Я заперлась в своей комнате.

Глава V. ОТКРЫТИЕ ХОЗЯЙКИ ДОМА

Я села и старалась собраться с мыслями. Теперь или никогда надо было решить, к чему обязывает меня долг мой в отношении мужа и самой себя.

Но это усилие оказалось свыше моих сил. Измученная душой и телом, я была совершенно не способна к правильному размышлению. Я смутно сознавала, что если я не выясню истинного положения дел, то мне никогда впоследствии не разогнать мрака, покрывавшего мою так счастливо начатую семейную жизнь. Мы могли жить вместе для сохранения приличий, но забыть случившееся или удовлетвориться моим положением было для меня невозможно. Мое спокойствие как женщины и, может быть, самые дорогие интересы как жены вполне зависели от объяснения таинственного поведения моей свекрови и открытия подлинного смысла, скрывавшегося в диких словах раскаяния и самобичевания, сказанных мужем по дороге.

Мои мысли остановились на осознании настоящего моего положения и не шли далее. Когда я спрашивала себя, что должна я делать, безнадежное смущение и безумное сомнение овладевали моей душой, и я становилась самой жалкой, самой беспомощной женщиной на свете. Я отказалась от борьбы. В тупом, бессмысленном отчаянии бросилась я на постель и от изнеможения скоро впала в тяжелый сон. Меня пробудил стук в дверь.

Неужели это мой муж! При этой мысли я быстро вскочила. Не предстоит ли моему терпению и мужеству подвергнуться новому испытанию? Нервно, с досадой я спросила, кто там.

Голос хозяйки отвечал мне:

— Я хотела бы поговорить с вами.

Я отворила дверь. Не могу не признаться, что, хотя я нежно любила своего мужа, хотя покинула для него родных и друзей, для меня в эту минуту было большим облегчением узнать, что он еще не вернулся.

Хозяйка, войдя в комнату, взяла стул и, не ожидая приглашения, села подле меня. Она не довольствовалась более равенством со мной, но, поднявшись на высшую ступень общественной лестницы, приняла со мною покровительственный тон и смотрела на меня с жалостью, как на предмет, достойный сожаления.

— Я только что пришла из Бродстерса, — начала она. — Надеюсь, вы отдадите мне справедливость и поверите, что я искренне сожалею о случившемся.

Я кивнула головой и не сказала ни слова.

— Я сама женщина благородная, — продолжала хозяйка. — Несчастные обстоятельства заставили меня сделаться квартирной хозяйкой, но я тем не менее осталась той же благородной женщиной и чувствую к вам большую симпатию. Я даже пойду далее: скажу вам, что я вас не осуждаю. Нет, нет! Я заметила, что вы были удивлены и поражены поведением вашей свекрови, а это значит много, очень много. Но я должна исполнить свою обязанность. Это неприятно, но это мой долг. Я женщина одинокая не потому, что я не имела случая изменить свое положение, прошу это заметить, а по собственному моему желанию. В моем положении я могу принимать в свой дом только почтенных жильцов. У моих жильцов не должно быть тайн. Тайна — как бы это сказать, чтобы не оскорбить вас, — налагает на человека пятно. Прекрасно! Теперь я обращаюсь к вашему здравому смыслу и спрашиваю вас, может ли женщина в моем положении подвергнуть себя такому риску? Я говорю это в братском и христианском духе. Вы сами как леди (и позволю себе сказать, как леди жестоко обиженная) легко поймете…

Я не могла больше выносить и прервала ее:

— Я понимаю, вам угодно, чтобы мы оставили вашу квартиру. Когда желаете вы, чтобы мы съехали?

Хозяйка подняла свою длинную, красную, грубую руку, как бы выражая тем грустный, родственный протест.

— Нет, — сказала она, — не принимайте со мной этого тона, не смотрите на меня так! Совершенно естественно, что вы встревожены, рассержены. Но все же вы должны себя сдерживать. Я обращалась к вашему здравому смыслу, не лучше ли вам отнестись ко мне как к другу. Вы не знаете, какую жертву, какую тяжелую жертву принесла я ради вас.