Гюстав Флобер - Первое «Воспитание чувств»

• Название: Первое «Воспитание чувств»
• Автор: Гюстав Флобер
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7516-0475-Х

Первый большой роман знаменитого французского писателя Гюстава Флобера, написанный в 1843–1845 гг. Как и большинство своих произведений, созданных до «Госпожи Бовари», автор положил его «в стол» и никогда не пытался публиковать. Лишь спустя четыре года он воспользовался этим названием для другой книги, которая сегодня известна как «Воспитание чувств». Переворот в судьбе романа произошел в 1963 г., когда появилось его первое отдельное издание, и с тех пор он неоднократно переиздавался во Франции. Это вполне самостоятельное произведение, повествующее о двух юношах — Анри и Жюле, — чьи истории развиваются параллельно и рассказываются в чередующихся главах.

На русском языке роман издается впервые.

---

И тут в романе происходит перелом — смена героя. «Домосед» Жюль, чей характер поначалу был введен лишь по «необходимости в контрасте», перехватывает первенство, ведущее место у «странствователя» Анри. Очередной контраст образуют две соседние главы — XXV и XXVI. В первой изображена драка между Анри (уже вернувшимся на родину и расставшимся с любовницей) и злосчастным господином Рено, случайно встретившим его на улице и пытающимся отстаивать свою супружескую честь. Во второй рассказывается о другом противоборстве — гораздо более странном, почти сверхъестественном, между гуляющим за городом Жюлем и упорно преследующим его загадочным псом. Собственно, прямой схватки между ними нет, но по атмосфере страха и роковой опасности эта глава образует драматический центр романа. Уродливый и жалкий пес страшен не тем, что может укусить, а тем, что смутно знаком Жюлю; он знает Жюля, а тот все тщетно силится припомнить, где его встречал. Впоследствии Зигмунд Фрейд объяснял, что именно так, при встрече с чем — то забытым, вытесненным из сознания, возникает чувство жути. Весь эпизод оставлен недосказанным: неизвестно, откуда взялся пес и что с ним случилось потом; уж не проник ли он в дом героя и не стал ли его спутником и вдохновителем, подобно гетевскому Мефистофелю, который тоже впервые явился Фаусту в обличье бродячего пса? Упоминания Гете и реминисценции из его произведений столь часты у Флобера, что такая гипотеза имеет право на существование… Во всяком случае, начиная с этой сцены Жюль, до тех пор наивный мечтатель, то и дело попадавший впросак и явно уступавший герою-любовнику Анри, перенимает у него инициативу. Они оба пережили «утрату иллюзий», расставание с инфантилизмом: Анри — с «домашней» любовью, а Жюль — с мечтами о легком успехе на театральной сцене.[7] Но символический масштаб переживания несравним: у одного взросление выражается в комической потасовке с мужем своей «матери», а у другого — в драматической встрече с Неведомым.

В последних главах романа именно Жюль, а не Анри становится «вторым я» автора, его мысли и чувства излагаются в приподнято-патетическом тоне, а нащупываемый им идеал аскетического служения искусству и мистического слияния с полнотой мирового бытия предвещает ту эстетику, которую спустя несколько лет окончательно усвоит себе Гюстав Флобер, автор «Госпожи Бовари» и «Саламбо». Вместе с Жюлем он изживает свои юношеские романтические представления о стихийно-интуитивном творчестве, не требующем интеллектуальной дисциплины; вместе с ним он избавляется и от того недостатка простора, который переживал с другим своим героем — Анри. Он по-прежнему внимателен к вещам, но он видит дальше, различая вечную, вселенскую перспективу, в которой они располагаются:

«Понемногу он (Жюль. — С. З.) выпутывался из паутины конкретного, конечного, переносясь в область абстракций, где властвует вечность и правит бал красота».

«На его зов стекается ни более ни менее как мироздание, а он, сидя в стороне на одиноком троне, как король, принимающий под свою руку новые племена, отвлекается от скорбей, разглядывая серебряное шитье балдахина над головой (опять зачарованность деталями, материальностью вещей! — С. З.), или улыбается шуточкам, вызванным к жизни людским столпотворением, и отблеску вселенской иронии, что витает над морем голов».

По ходу романа меняется сам его автор — он как бы переселяется из одного героя в другого, избирает себе новые жизненные и творческие установки. Так оно и происходило в действительности: именно в годы, занятые написанием первого «Воспитания чувств», Гюстав Флобер отказался (отчасти поневоле, из-за тяжелого нервного заболевания) от всяких попыток делать карьеру в столице и, уединившись в родительском имении близ Руана, погрузился, подобно своему Жюлю, в духовную работу, плодом которой стали великие романы его зрелости.

Свою книгу о взрослении он назвал «L’Education sentimentale»: заголовок, столь глубоко запавший ему в душу, что много лет спустя он вновь использовал его в другом романе, излагая другой, более безнадежный вариант взросления современного молодого человека. Привычный нам перевод «Воспитание чувств» лишь отчасти выражает сложный смысл этой формулы, о которой Марсель Пруст писал: «…заголовок, столь прекрасный по своей твердости, — кстати, ничуть не хуже подходящий и к «Госпоже Бовари», — но не очень-то правильный с точки зрения грамматики».[8] «Сентиментальное воспитание» у Флобера означает не только «формирование чувствительности», но также и «воспитание под действием чувств», «в борениях чувств». Кроме того, в нем звучит достаточно отчетливая для читателей XIX века отсылка к «Сентиментальному путешествию» Лоренса Стерна — книге стилистически двойственной, лишь отчасти «сентиментальной», а главным образом юмористической;[9] так и Флобер не упустил случая оттенить «воспитание» своих героев ироническим контрастом — фигурой негра-слуги, случайного попутчика Анри и Эмилии, который возвращается домой после печально обернувшегося любовного приключения во Франции, «вполне завершив на том свое воспитание чувств».

Двойная эстетическая установка — интимное сопереживание герою, пусть даже малосимпатичному, и насмешливое отстранение от него — становилась принципом флоберовской прозы; и этот принцип был впервые широко применен именно в «Воспитании чувств» 1845 года, резко отличающемся от «жестоких» или же исповедально-лирических произведений юного писателя, где дистанция между автором и героем была либо слишком велика, либо исчезающе мала. При осуществлении этого принципа молодой прозаик еще применяет довольно грубые, примитивные средства; текст его романа распадается на «лирические» и «комедийные» главы, словно автор постоянно соскальзывает с эпического повествования в другие, смежные роды литературы. То он увлекается пространными, патетически развернутыми метафорами или по каждому случаю изрекает обобщающие сентенции, создавая взвинченно-риторическую прозу, в которой метафоры и сентенции неловко громоздятся и взаимно отменяют друг друга; то он, словно спохватившись, вообще устраняется из текста, перестает говорить что-либо от собственного лица и всецело передоверяет это персонажам, сочиняя не слишком оригинальные комедийные сценки, какими изобиловали французские романы тех лет. А время от времени, словно не в силах расстаться вместе со своим Жюлем с мечтами о театральном призвании, он надевает маску зазывалы и начинает иронически комментировать происходящее «на сцене» — притворяется не ведающим о чувствах собственных героев («А в самом деле, любил ли он? Понятия не имею»), в финале же и вовсе «сбрасывает свой черный балахон и раскланивается со всей честной компанией»…

Позднее, уже приступив к работе над «Госпожой Бовари», он признавался, что боится «впасть в Поль де Кока или создать нечто вроде шатобрианизированного Бальзака».[10] В «Воспитании чувств» 1845 года эти стилистические источники его прозы — лирический пафос Франсуа-Рене де Шатобриана, страсть Оноре де Бальзака к типизации и обобщениям[11] и «низкий» театральный комизм, романную версию которого являл собой популярный французский бытописатель середины XIX века Поль де Кок, — еще даны порознь, образуя не совсем органичное соединение. Флоберу только предстояло изобрести свои знаменитые приемы взаимопроникновения этих начал: рубленый, сведенный к двум-трем главным репликам диалог, косвенный пересказ чужих, стереотипных суждений и экономный, тщательный отбор риторических фигур. По своей стилистике «Воспитание чувств» 1845 года еще принадлежит к раннему творчеству Флобера. Не уравновешен и его сюжет, который ближе к финалу, при всей изощренной игре контрастов, начинает буксовать, а потом и вовсе замирает, события заменяются эстетическими декларациями и итоговыми портретами героев.

Сам романист позднее писал, что в книгу следовало бы ввести «недостающую главу и в ней показать неизбежность того, что ствол должен был раздвоиться»,[12] — то есть неизбежность все большего расхождения между Жюлем и Анри. Он добавлял, что это было бы сделать труднее всего, и понятно почему: ведь и Жюль и Анри — его собственные ипостаси, о них обоих он мог бы сказать, как позднее об Эмме Бовари: «это я». Показать, что эти двое закадычных друзей должны были стать чужими людьми, — значило показать неизбежность внутренней драмы, которую переживал он сам, и более того, неизбежность разрыва, который переживала вся французская — вообще, европейская — литература. «Воспитание чувств» 1845 года, этот «роман о художнике» (в отличие от одноименного романа 1869 года, герой которого лишь слабо, тщетно мечтает стать писателем), стало для Флобера попыткой творчески преодолеть романтизм, сберегая утверждаемую им силу и независимость чувств, но и обуздывая ее критическим взглядом сознательного художника. Из такого замысла не обязательно должен был получиться — в данном случае и не получился — так называемый «реализм» (слово к тому же и многозначное, которым в то время называли не то, что стали называть позже); но то был серьезный подступ к эпохальной эстетической проблеме искусства XIX века — проблеме отношений между автором и героем. Прав оказался Пруст: «сентиментальное воспитание» — поистине парадоксальная формула, на грани противоречия не только с грамматикой, но и с логикой. «Сентиментальность» означает безусловное, даже преувеличенное сочувствие автора герою, согласие с ним, как он есть; напротив, «воспитанием» предполагается стремление преобразовать его, то есть несогласие с ним, отрицание того, каким он является ныне. Своим двойным автопортретом художника в юности Флобер смело попытался совместить обе перспективы.