Гюстав Флобер - Первое «Воспитание чувств»

• Название: Первое «Воспитание чувств»
• Автор: Гюстав Флобер
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7516-0475-Х

Первый большой роман знаменитого французского писателя Гюстава Флобера, написанный в 1843–1845 гг. Как и большинство своих произведений, созданных до «Госпожи Бовари», автор положил его «в стол» и никогда не пытался публиковать. Лишь спустя четыре года он воспользовался этим названием для другой книги, которая сегодня известна как «Воспитание чувств». Переворот в судьбе романа произошел в 1963 г., когда появилось его первое отдельное издание, и с тех пор он неоднократно переиздавался во Франции. Это вполне самостоятельное произведение, повествующее о двух юношах — Анри и Жюле, — чьи истории развиваются параллельно и рассказываются в чередующихся главах.

На русском языке роман издается впервые.

---

Анри ничего уже не говорил, только изумленно смотрел на словоохотливого Мореля, а тот меж тем продолжил:

— В общем, дуреха она, но беззлобная! Впрочем, и я знавал нечто подобное в Латинском квартале, там частенько изнашивают старые башмаки, подаренные одним, — у другого, и всегда все в том же чепчике и голубеньких чулках; как сейчас вижу одну такую…

Для человека в горе все те, кто не говорит с ним о его страдании, изъясняются на иностранном языке. Уставясь в пол, Анри слышал, как слова сменяли друг дружку, но не вникал в их смысл, сосредоточившись на собственной боли.

— Вот почему мы всегда с удовольствием встречаемся. А какой лихой канкан мы сплясали под конец! Встали посреди круга, она была обряжена неперебесившейся андалузкой, а я, как обычно, — в своей парадной униформе предводителя каннибалов… Ну-ка, что вы скажете об этом плюмаже? А как вам вот такое па? Раз-два! Вот так — вперед, хоп-хоп — и эдак, раз, два — бух! Ой-ой! — жалобно простонал он. — Как я больно ушиб колено! Задел за ножку стола… Да и не видно тут ничего, я только что встал, а когда вы вошли, окон еще не открывали. Здесь не светлее, чем в печной топке или в какой-нибудь фразе Сент-Бёва.

Он отдернул занавеси, и дневной свет, ворвавшись в комнату, явил глазу Анри полную картину беспорядка. Иному наблюдателю зрелище сие преподало бы моральный урок, однако его оно вовсе не поразило. Вещи были навалены кучей, лежали вверх тормашками, вперемешку, должным образом аттестуя человека, который слишком поздно воротился с ужина, а там чересчур засиделся. Потому сорочка валялась на полу, брошенный на стол плащ перевернул чернильницу, сапог покоился в шляпе, панталоны подметали пол под стульями, расческа торчала из книги, галстух из тазика для мытья, а перчатки из ночной вазы. Что до Мореля, все еще щеголявшего в кальсонах, а теперь засунувшего босые ноги в домашние туфли нарочито грубого плетения, то он, накинув на плечи служивший теперь халатом старый бархатный редингот, вид имел измученный и устрашающе зевал; минувшая оргия оставила на лице его ту зеленоватую бледность, что проявляется только на следующий день, словно угрызения самое плоти, из-за чего живые люди начинают походить на мертвецов, лицо жухнет, тело покрывается испариной, а глаза слезятся от дневного света. Подлинное пробуждение после хмельного застолья во всем своем ничтожестве: когда душевный жар прокис, а лихое возбуждение потухло.

Оседлав стул, Морель уселся перед Анри и наконец обратил на него внимание:

— Что новенького?

— Я уже час вам об этом толкую.

— О чем?

— О ней.

— О ком?

— Да о ней же, о мадам Рено!

— Ах да, понятно! Ваша стезя — порядочные женщины! Так что же с ней стряслось? Интересно ли вам узнать, что ее маленький бал удался? Вина оказались пристойны, а слуги вели себя как надо.

— А она? — спросил Анри. — Не правда ли, она была красива, а?

— Ох уж этот наш толстый, фатоватый котище! — фыркнул Морель. — Как он счастлив!

Анри улыбнулся и, не желая далеко заходить в своей исповеди, ограничился замечанием:

— Может быть, не так уж сильно, как вам показалось.

— Почему? Разве мы больше не взлелеянный избранник этого небесного создания?.. Как же я больно ударился коленом! — прибавил он, потирая ушибленное место. — Только такой недоумок, как я, вздумал бы здесь танцевать.

— Вы заметили, когда она сидела в глубине комнаты, под этим бронзовым канделябром, — продолжал допытываться Анри, — как она выделялась среди прочих женщин? Можно было подумать, что некое сияние озаряет ее лицо, ведь так?

— Постойте, постойте, дайте разжечь трубку!.. Так о чем вы толковали?

— Я? Ни о чем.

— Да нет же! Вы, кажется, промолвили: «Не так уж сильно, как вам показалось».

— Ну да, ну да! — закивал Анри, которого слова приятеля от любования красотою драгоценного предмета вернули к ненависти, что пробудила в нем эта любовь. — Вы знакомы с Тернандом?

— С тем молодым человеком, у которого зеленый фрак и шевелюра в фантастическом беспорядке? Ну да, и что с того?

— А известно ли вам имя того другого, который крутил лорнетку?

— Нет, но это не имеет значения! Продолжайте.

— Когда мы расстались, около четырех, мадемуазель Аглая обещала мадам Рено посетить ее во второй половине дня.

— Так. Что же дальше?

— Она пришла туда с своим братом, мсье Дюбуа.

— Так.

— В то время стояла хорошая погода, это вам известно?

— Нет, неизвестно, я спал. Но продолжайте.

— А не угодно ли вам узнать, что господам и дамам взбрела на ум идея прокатиться в Булонский лес.

— И что с того?

— Тернанд, пришедший повидать мсье Рено, уж не знаю зачем, встречает этого братца на улице, и они являются вместе, Мендес и Альварес тоже присоединились к их компании… Признайте, надо очень уж страстно любить верховую езду, чтобы решиться на это, протанцевав всю ночь.

— Согласен. А потом?.. Но Бог ты мой, как болит колено!

— Меня послали в манеж предупредить, что надобно подать лошадей; мы отправились от дома мсье Рено самым что ни на есть чинным манером: по двое — впереди мадемуазель Аглая с мсье Тернандом, за ними мадам Рено между мной и молодым человеком…

— И что же произошло? Да говорите же, этих господ убили? Этих дам подвергли насилию? А вы утопились в реке и оттого такой мокрый?

— Да нет, пошел дождь.

— Неужели и прочие разделили вашу судьбу?

— Ни в коем случае…

И Анри повел наконец рассказ обо всех напастях того дня, обо всем смешном и жестоком, что с ним приключилось: итак, сначала лопнула защепка, удерживающая штанину у ботинка, и та задралась чуть ли не до колена, вызвав смех мадам Эмилии; потом переломился хлыст, и он принужден был плестись в хвосте, далеко отстав от всей компании; Тернанд тем временем преизрядно галопировал и взял барьер, чем заслужил ее восхищение; Анри захотел сделать то же самое, но его коняга упала на колени; фатальные случайности преследовали его до самого конца: все давно уже ускакали черт-те куда, а его кляча только добралась до заставы Шайо; там его застиг дождь, и никогда ни один каменный пол, ни одну булыжную мостовую так не драили, не окатывали столькими ушатами воды, как его; все дамы и кавалеры с великим трудом удержались от хохота, когда он предстал перед ними, оставляя вокруг себя и лошади лужи воды, — одежда прилипла к телу, перчатки потеряли цвет, поля шляпы свисали на глаза. Мадам Эмилия ничего не сказала, как и все прочие, только слегка прикусила губу, Тернанд что-то насвистывал, Мендес в уголке тихо беседовал с мадам Дюбуа, Альварес и мадемуазель Аглая тоже разговаривали тет-а-тет.

Ему предложили погреться, пройти к камину, однако минуты через три он отошел от огня и, еще окоченевший, но через силу хихикая, уверял, что все в порядке, он уже обсох. После чего устроился на большом канапе полулежа, подсунул под локоть подушку и принялся кончиком хлыста соскабливать пятнышки присохшей грязи со своего костюма для верховой езды. Мадам Эмилия распространялась о браках по расчету и по обоюдной склонности с хорошеньким денди, усевшимся на низенькую скамеечку у ее ног, и продолжила чреду рассуждений, едва удостаивая Анри взглядом, да так жмурясь, что зрачков почти не было видно из-за полуприкрытых ресниц.

Не зная, что бы предпринять, все сели за карты — все, кроме него; игра очень развеселила присутствующих, а его продолжала томить скука.

Дождь и не думал кончаться, так что дамам для возвращения по домам понадобились фиакры, ожидали их долго, и все это время мадам Рено капризничала, дулась, обвиняя в этой задержке Анри; она его мучила и пытала, рвала на части, он не знал, что сказать или сделать, и с сердцем, в ярости готовым лопнуть, на удивление легко вспыхивал от малейшего пустяка, а если б осмелился, то непременно бы кого-нибудь побил; он жаждал внезапных несчастий, чтобы тотчас прийти на помощь, жертвенных подвигов, какого-нибудь возвышенного деяния, чтобы все были им посрамлены; но ничего необычного, что могло бы возвысить его в глазах той, кого он любил, так и не произошло.

А случаю еще было угодно, чтобы Мендес и Альварес сели в один с ним экипаж, расставшись с мадам Дюбуа и мадемуазель Аглаей, пожелавшими уехать домой как можно быстрее, а мадам Эмилия отправилась их проводить в другом фиакре, сопровождаемая Тернандом и тем хлыщеватым юнцом, что неотступно держался поблизости от нее. Достойные чада Лузитании,[39] эти двое изливали друг другу в уши сокровенное содержимое собственных сердец и, сбиваясь на скороговорку, потирая руки, вздыхали, жестикулировали, почти что пели, подъемля очи горе и растекаясь в улыбках.

— Она сказала мне: «Я, разумеется, долго буду помнить о вас», — бормотал Альварес.

— Она мне сказала: «Какие черные у вас волосы!» — заходился от восторга Мендес.