Оливье Блейс - Торговец тюльпанами

• Название: Торговец тюльпанами
• Автор: Оливье Блейс
• Издательство: Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-36024-4

«Торговец тюльпанами» ведет нас в Голландию XVII века. Страна во власти странного помешательства — страсти к тюльпанам. Редкие сорта продаются по неслыханным ценам: одна луковица Semper Augustus — легендарного тюльпана несравненной красоты — приравнивается по стоимости чуть ли не к дворцу. На рынке огромные состояния создаются и тают за считанные часы. Пристально исследуя человеческие страсти, Оливье Блейс на историческом материале тонко выписывает механизм, лежащий в основе современных финансовых пирамид.

Оливье Блейс, известный французский писатель, родился в 1970 году. Его книги отмечены престижными наградами, среди которых премия Французской Академии, и переведены на пятнадцать языков, в том числе португальский, корейский и китайский. Почитатели исторической прозы сравнивают романы Блейса с лучшими работами Артуро Переса-Реверте («Фламандская доска») и Трейси Шевалье («Девушка с жемчужной сережкой»).

---

— Поймите, сударь, — вздохнул Виллем, — мне больно оттого, что я разбираюсь в хороших вещах и приучен к ним, а обладать ими не могу. Отец считал, что поступает правильно, обучая нас музыке и стихосложению. Он нанимал учителей, чтобы те давали нам уроки, какие обычно дают богатым. Но что за радость уметь играть на лютне, если не на что купить инструмент? Зачем говорить на латыни, когда никто из окружающих тебя не понимает? Представьте себе человека, которого воспитали в склонности к самым утонченным наслаждениям, тогда как жестокой судьбой ему уготована жизнь, где все это не пригодится, представьте себе человека, рожденного вращаться среди художников и ученых, но обреченного терпеть низкое окружение… Этот человек — я.

Паулюс ван Берестейн серьезно кивнул. Пока он слушал, трактирщик дважды подливал ему супа в тарелку, куда без стеснения окунались крахмальные регентские манжеты.

— Твоя история тронула меня, и я хочу чем-нибудь тебе помочь, мальчик мой, — сказал ректор, утираясь салфеткой. — За пределами Соединенных провинций все определяется рождением. Едва взглянув на генеалогическое древо, можно угадать, какой плод оно принесет: станет ли новорожденный принцем или нищим, свинопасом или сенатором. Неприятные нравы у этих французов, верно? Там ты не мог бы ни сесть за один стол с вельможей, ни говорить с ним так же запросто, как со мной…

— Мы родом из Франции и потому прекрасно это знаем, — заметил старший сын Корнелиса ван Деруика.

Паулюс, не обратив внимания на его слова, продолжал:

— На наше счастье, мы живем в Соединенных провинциях, где ни в чем не берут пример с других народов. Здесь заслуги важнее богатства, и простым обывателям удается занять высокое положение только благодаря своим талантам. Разве сам я не сын медника? А видишь ли ты во мне сегодня хотя бы след этого?

Виллем отрицательно покачал головой, хотя происхождение регента угадывалось без труда — от кого же, если не от отца, он унаследовал эти узловатые руки и эти нависшие брови?

— Тебе нужна лишь поддержка. Подняться можно, либо наступая на тех, кто ниже тебя, либо ухватившись за тех, кто выше. Общество есть не что иное, как человеческая пирамида, где каждый стремится к вершине. Сегодня я протягиваю тебе руку и, если смогу, подтяну тебя к себе. Я сделаю это из дружеских чувств к твоему отцу и из уважения к отважному и стойкому юноше, которому в жизни не повезло. Корнелис в своем письме ни о чем не просил — но вот что я тебе дарю!

Паулюс отложил нож, протянул Виллему правую руку, и тот, мгновение поколебавшись, сжал пальцы, с которых капал суп. А когда его ладонь соприкоснулась с ладонью вельможи — почувствовал под своей твердый шарик. Что это у него там — опухоль? Но тут их руки разомкнулись, что-то упало и покатилось по столу, и юноша увидел луковку. По крайней мере, ему этот предмет показался обычной маленькой луковицей, и он подумал, что Паулюс над ним подшутил.

— Быстрее прячь ее, дружок! В кабаке полно воров, которые могут польститься на эту луковку. А зная ее стоимость, они не постесняются прирезать владельца…

— Я… я не понимаю.

— Да убери же ты ее в карман наконец! Не то все сразу узнают, что у тебя есть!

Виллем поспешно спрятал луковку.

— Но… на что она мне?

— Это мой подарок. Может быть, ты рассчитывал на деньги или на поручительство? Конечно, я мог бы тебе их предложить, но подобные милости опасны для юноши твоих лет. То, что я тебе дал, куда лучше. Из одного такого зародыша вырастали целые состояния. Пожалуй, и нет более краткого пути к успеху…

Виллем, не решаясь порыться в кармане, приоткрыл его и заглянул внутрь.

— Простите мою настойчивость, господин регент, но… что это такое?

— Луковица тюльпана!

— Как вы сказали?

— Возможно, тебе этот цветок известен под его старинным именем — лилионарцисс? Некоторые аптекари все еще его используют — они не способны увидеть в растениях что-либо, кроме лекарства или пищи, и им даже в голову не приходит, что цветы можно разводить ради удовольствия!

Старший из братьев Деруик благоразумно умолчал о том, что разделяет мнение аптекарей. Надо было, как говорят в Голландии, держать нос по ветру, то есть приспосабливаться к обстоятельствам и не упускать удобного случая, и он громко высмеял этих невежд.

— Тюльпан… — произнес он, помолчав, чтобы освоиться с новым словом.

— И какой! Это Admirael Van Engeland в сто шестьдесят гранов.[11] Через три недели его цена на рынке в Хоорне[12] удвоится, через год возрастет пятикратно. Ты можешь выбирать: выждать время, чтобы перепродать эту луковку, или сразу же ее продать и вложить вырученные деньги в менее ценные. Тебе решать, Виллем ван Деруик!

Юноша ровно ничего не понял, однако притворился, будто страшно обрадован подарком, грязной луковицей, и рассыпался в благодарностях, а пока Паулюс шарил в кошельке, любезно предложил заплатить за обед и вытащил горсть монет, к которой ему пришлось прибавить еще вторую — денег не хватило. «С удовольствием!» — воскликнул он, когда Паулюс предложил встретиться снова, но от ректорской кареты отказался. «Вот моя лошадь!» — соврал Виллем, показав на привязанную перед таверной кобылу, для большей убедительности схватился за повод и даже сделал вид, будто садится в седло, но стоило карете свернуть за угол, тут же вернулся к обычному пешеходному состоянию, к своей обычной походке, унаследованной от отца. Ах, как не подходила эта быстрая, легкая, даже танцующая поступь к новым, еще неразношенным военным сапогам, в которые он обулся ради этой встречи и которые безбожно ему жали. Сунув руку в карман, он нащупал подарок регента и яростно запустил им в вывеску меховщика.

— Пошел к черту, тюльпун, тюльпон, или как тебя там!

Однако, не пройдя и нескольких шагов, пожалел о своем поступке. А вдруг Паулюс прав? А вдруг на этом деле можно нажиться? Виллем вернулся назад и стал искать луковицу в канаве: сначала пытался поддеть комочек, если он там есть, кончиком палки, затем носком сапога, в конце концов — став на колени и шаря по грязи руками. Он вымазался с ног до головы, но уже не обращал на это внимания, а любопытные, подглядывавшие за ним из окошек, раздумывали, что делать: позволить этому ненормальному и дальше маяться дурью или позвать стражу.

В то самое мгновение, когда его пальцы нащупали в тине круглый предмет, рядом остановился экипаж, и Виллем едва не лишился чувств, узнав карету ректора. Дверца приоткрылась, из темноты к нему потянулась рука в перчатке.

— Садись! Так я и знал, что ты здесь.

Виллем, не в силах выговорить ни слова, подошел к уличному фонарю. Стало видно, что его одежда заляпана грязью.

— Вот грязнуля! Ты что, хотел в таком виде идти домой? Да еще и без фонаря! Попадись на пути дозор — тебя наверняка бы оштрафовали! Где ты живешь?

— Отсюда прямо, на расстоянии двух выстрелов из лука!

— Ну так садись, я тебя отвезу.

Виллем принял приглашение, но руки Паулюса не коснулся. Внутри — в уютной кабинке светлого дерева, отделанной бархатом, что придавало ей сходство с роскошным альковом, — он забился в угол, подложив под себя руки, чтобы все тут не измазать. Напрасная предосторожность: едва карета тронулась, хозяин придвинулся к нему вплотную, навалился всем телом, и это сильно смутило юношу.

— Сударь, мне кажется, здесь для двоих тесно, я лучше пешком…

— Сиди, дурак! Тебя арестуют, уже дали сигнал тушить огни!

— Вы… вы меня придавили!

— Ну так что — разве не приятно прижаться друг к другу в ночной прохладе?

В голосе Паулюса, когда он произносил эти неясные слова, зазвучали новые нотки — нежные и опасные. И, хотя его лицо было скрыто в тени, по неровному дыханию Виллем догадывался, что у хозяина кареты комок в горле и подбородок дрожит и что это признаки волнения — нарастающего, пугающего, хотя еще необъяснимого.

Он попытался найти другую отговорку:

— У меня одежда в грязи, я боюсь вас запачкать!

— Тогда почему бы ее не скинуть?

Почувствовав руку регента на своей ляжке, Виллем вскрикнул и дернулся.

— Ну, полно! Неужели тебя и поцеловать нельзя?

— Мужчине?

— Сиди спокойно! — лихорадочно шептал Паулюс. — В нашем мире за все надо платить, и это — цена моей помощи!

— Умоляю вас, господин регент!

Провидение пришло ему на помощь, промелькнув за окошком двумя рядами свечей — Виллем узнал освещенный фасад сиротского приюта по соседству с их домом.

— Стой! Я приехал, — закричал он.

Карета остановилась. Кучер спрыгнул с козел и открыл дверцу. Паулюс отодвинулся в глубину и, все еще тяжело дыша, очень недовольным голосом принялся выговаривать спутнику:

— Послушай, мальчик… я ведь предложил отвезти тебя домой, почему же ты хочешь вылезти здесь, в роскошном квартале, где в богатых домах живут богатые люди? Ты ведь говорил — твоя семья прозябает в бедности?