Луиза Мишель - Нищета. Часть первая

• Название: Нищета. Часть первая
• Автор: Луиза Мишель
• Издательство: Амальтея
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-7121-0250-1

В романе «Нищета» авторы прослеживают историю жизни и злоключений семьи Бродаров, рассказывают о страшных злодеяниях церковников в приюте для девочек, о преступных интригах тайной организации иезуитов. И несмотря на обилие в романе ужасов и кошмаров, кажущихся неправдоподобными, в основе их повествования лежат подлинные факты.

Две женщины, две участницы Парижской Коммуны написали этот роман: госпожа Тинэр, печатавшаяся под псевдонимом Жан Гетрэ, и знаменитая Луиза Мишель — легендарная «Красная Дева».

---

Переступив порог раскрытой двери и пройдя по коридору в большую комнату, где развалясь сидели полицейские, Огюст начал свои странствия по мрачному лабиринту правосудия.

Войдя в канцелярию комиссара, он застал там нескольких подозрительных на вид оборванцев и какого-то пьянчугу, который, как оказалось, поколотил трактирщицу. Все они ожидали приема. Письмоводитель с важной миной что-то строчил за своей конторкой.

— Тебе чего? — спросил он Огюста тем грубым, фамильярным тоном, каким чиновники сплошь и рядом позволяют себе разговаривать с бедным людом.

— Я хочу видеть комиссара.

— По какому делу?

— Уж это позвольте мне знать.

Полицейский, раскачивавшийся на стуле, счел нужным вмешаться:

— Эй ты там, повежливее!

— Будьте сами вежливы! — возразил Огюст. Он был самолюбив и при случае умел постоять за себя. — Кто вам позволил говорить мне «ты»?

— Кто позволил? Вот нахал! Погоди, я надеру тебе уши, ты у меня научишься разговаривать!

Полицейский уже собирался исполнить свою угрозу, но, к счастью, другой представитель власти отвлек его:

— Эй, Мартен!

— Чего тебе?

— Я кое-что нашел.

— Чур пополам, если находка не будет востребована.

— Востребована? Напрасно беспокоишься, за такие находки вознаграждения не получишь!

С этими словами полицейский распахнул плащ и вытолкнул из-под него щуплого мальчугана лет четырех-пяти. На нем были дырявые башмаки, тонкая вылинявшая бумажная блуза и черная шерстяная курточка с тщательно заплатанными на локтях рукавами. Он низко опустил голову; вьющиеся каштановые волосы беспорядочно падали ему на лоб.

— Где вы его нашли? — спросил письмоводитель вновь вошедшего полицейского.

— На кладбище Навэ.

— Что он там делал?

— Плакал у свежей могилы и звал мать, скулил, как брошенная собачонка. Видать, совсем закоченел.

— Бедняжка! Бедный малыш! Бедный мальчуган! — воскликнуло сразу несколько голосов. Даже физиономии полицейских, обычно столь бесстрастные, и лицо письмоводителя, обычно столь сухое, выражали сострадание. Но особенно глубокую жалость можно было прочесть на грубых лицах посетителей.

Письмоводитель откинул волосы мальчугана со лба, и все увидели худенькое личико, освещенное черными глазенками, распухшими от холода и слез.

— Как тебя зовут? — спросил чиновник.

— Алкид.

Алкид[43]! Что за ирония! Имя, символизирующее силу, у такого слабого существа; имя, означающее мощь, у этого ростка, лишенного корней!

— Алкид! Грозный Алкид! — произнес один из полицейских.

— А фамилия? — спросил Мартен.

— Не знаю.

— Где ты живешь?

— Теперь мы живем в саду.

— В каком саду?

— Там… там…

— С кем ты жил?

— С мамой… Мама, мама!

— Он говорит о кладбище, — пояснил человек, который привел мальчонку.

— Да, да, — подхватил ребенок, задыхаясь от слез, — в саду, на кладбище. Мама осталась там, в ящике, его закопали в яму, а сверху засыпали землей. Я хотел откопать, но не мог, земли очень уж много…

И он зарыдал. Слезы лились ручьем. На него больно было смотреть. Огюст тоже плакал, люди подозрительной наружности ругались, пьяница потрясал кулаком, полицейские пощипывали усы, сдерживаясь, чтобы не показаться чувствительными. Письмоводитель ежеминутно сморкался. Он возобновил допрос:

— Как звали твою маму?

— Мамой…

Ну да, ты ее звал мамой, а как ее звали другие?

— Мамашей…

— Была у вас привратница?

— Да.

Как же она называла твою маму?

— Нини.

— А как зовут привратницу, ты знаешь?

— Да. Тетушка Микслен. Она прачка.

— Где она живет?

— Не знаю.

— Сколько тебе лет?

— Скоро пять.

— Есть у тебя папа?

— Да.

— Где он?

— На камине, в красивой золотой рамочке.

Все рассмеялись. Ну, что за смешной малыш! Смешной и милый. Проклятая судьба! И чем только занято пресловутое провидение, если оно не может уберечь этого невинного ангелочка? В таких примерно словах выразил негодование один из босяков.

— Пока сиротку не определят в приют, — заметил он, — его отправят в арестный дом, в тюрьму, как будто потерять отца и мать — преступление… Ей-богу, стоит свернуть людям шею!

Ребенка полагалось допросить наравне с другими, и ему тоже пришлось ожидать приема у полицейского комиссара.

Бродяга не солгал: сирот, брошенных на произвол судьбы обездоленными родителями или оставшихся на мостовой после смерти матерей, полиция подбирала, как мусорщик подбирает нечистоты; и прежде чем дать пристанище этим невинным крошкам, она бросала их в тюрьму, словно преступников! В тюрьму!.. О матери, воспитывающие детей в духе добродетели, окружающие их любовью и заботами, — знаете ли вы об этом! Неужели только потому, что эти цветы жизни вырваны из родной почвы, они должны прозябать там, где царят отчаяние и позор? Дышать воздухом, отравленным миазмами современного общества? И в преступном равнодушии мы хвастаемся, что достигли вершин цивилизации… Да ведь дикари и те превзошли нас в любви к несчастным детям, в заботе о них! У краснокожих все женщины племени становятся матерями сироты, а у нас его отправляют в тюрьму, пока найдется место в приюте… Неужели городские власти, расходующие столько средств на содержание сирот и беспризорных то в тюрьмах, то в домах призрения, не могли бы последовать примеру Швейцарии, где право усыновить считается высокой частью для тех, кому община доверяет воспитание своих подопечных? Это так естественно, стоит недорого и дает ребенку все то, чего ему так не хватает в благотворительных учреждениях: нежную женскую привязанность и покровительство мужчины; это прививает любовь к семье, составляющую основу, отправной пункт человеческой нравственности…

Малыша усадили между Огюстом и пьяницей. Юноша прижал сиротку к себе, стараясь согреть своим телом, а пьяница гладил его по головке и, плача без слез (это походило на курлыканье индюка), пытался успокоить и утешить мальчугана.

— Не бойся! — бормотал он в промежутках между приступами икоты. — Я поговорю с комиссаром, я, Боден-младший, когда-то верой и правдой служивший Коммуне — и не за тридцать су[44], ей-богу! Я поговорю с ним, усыновлю тебя, приведу к своей хозяйке, и тогда с выпивкой кончено! Ты будешь моим наследником, а коли есть наследник, надо работать и зашибать деньгу, чтобы кормить его. Да, черт побери, надо зашибать деньгу…

— Молчите, пьянчуга, — проговорил Мартен, — хороший вышел бы из вас опекун для парнишки, нечего сказать!

— Почему бы и нет? Я любитель гульнуть, это правда, но никому не делаю зла.

— Вот как! А трактирщице, которую вы чуть не убили?

— Япоставил ей фонарь под глазом, только и всего, идете ли, сержант, я не люблю, когда меня донимают, а трактирщица меня донимала, будто бы я — подшофе. Не я, а она была подшофе. Ну ее к бесу! Так я и позволю всякой бабенке приставать ко мне с пустяками. Вот я маленько и съездил ей по роже, самую чуточку. Но теперь баста, я больше капли в рот не возьму, ни-ни! Раз у меня будет наследник — надо вести себя как следует, не пить, а зарабатывать ему на конфетки. Слышишь, сынок? Поцелуй своего папку!

Боден прижал к себе ребенка, напуганного его багровой физиономией. Малыша с трудом удалось освободить из объятий пьяницы, который курлыкал самым жалостным образом; ему пригрозили, что посадят в каталажку, если он не утихомирится.

Вошла женщина: ее глаза сверкали, лицо пылало. Она просила полицейских сейчас же пойти с нею, чтобы, как она выразилась, «положить конец форменному безобразию».

— Что такое? Что случилось? — спросил письмоводитель.

— Дело вот в чем, — ответила женщина. — Один из наших соседей, Рибу, взял за обыкновение колотить свою жену. Скажет ли она «да», скажет ли «нет» — бац, бац, будто посуду бьет; с утра до вечера только и слышишь эти звуки, даже ночью просыпаешься от них. Ясно, что это не доставляло удовольствия жене Рибу, несчастной худышке — одна кожа да кости! У нее двое детей и вскоре будет третий. Ну, она не стерпела и переехала к матери. Тогда муж решил ей отомстить: подкараулил ее в трактире, куда она пришла за вином для отца, набросился на нее как зверь, избил чуть не до полусмерти, а теперь хочет насильно тащить домой.

— Но ведь это его жена! — заметили полицейские.

— Ну да, жена, но я говорю вам, что он бьет ее, как извозчик клячу, и хочет увести домой, чтобы вовсе изувечить!

— Что ж из того? Мы ничего сделать не можем: муж есть муж, он имеет право приказать жене, что угодно. Таков закон.

— Закон? Свинство это, а не закон, если он разрешает избивать беременную женщину! Плевала я на такой закон! — И, энергично плюнув в подтверждение своих слов, она ушла, заявив: — Вот подыму на ноги весь квартал, тогда он ее не уведет, ни за что не уведет!