Златослава Каменкович - Его уже не ждали

• Название: Его уже не ждали
• Автор: Златослава Каменкович
• Издательство: Книжно-журнальное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Роман о борьбе трудящихся за свои права в конце XIX века. А еще он о любви и верности, подлости и предательстве, о тяжелых испытаниях, которые выпали на долю героев книги.

За революционную деятельность Ярослав Руденко был осужден к сибирской каторге. Через годы он возвращается во Львов, чтобы посетить могилу любимой жены Анны. Однако оказалось, что Анна жива, вышла замуж и исчезла из города.

В данной версии отсутствует часть текста — с. 215–216, в этом месте сделана отметка: ОТСУТСТВУЕТ ТЕКСТ.

---

Они рассмеялись.

— Гнатка моего помнишь? В тюрьме он…

— За что?

— Во время страйка на тартаке[9] полицай обласкал его дубинкой по спине. А Гнатко как размахнется да как даст полицаю в рожу, так тот и залился кровью. Ну, тут тебе сразу — выступление против власти, вот и…

— На сколько?

— Два месяца получил. Жду, не сегодня-завтра выпустят. А тебя, братику, так же Ярославом Ясинским кличут или теперь по-иному? — вдруг понизив голос, спросил Остап Мартынчук.

В этом вопросе не было ничего неожиданного. Однако Гай ответил не сразу. Допил кофе, отодвинул чашку, закурил сигарету. И, будто взвесив что-то, сказал:

— Как известно, удаль молодецкая из одной только могилы не выносит, а из огня, из воды всегда вынесет. Ярослава Ясинского повесили. И пусть никто не знает, что он воскрес. Надо ли, чтобы закоренелые безбожники вдруг уверовали в чудеса?

— Око видит далеко, а мысль еще дальше, — одобрительно сказал Мартынчук. — Верно решил: мертвого с кладбища не возвращают.

— Остап Мартынчук был человеком честной души…

— Он таким и остался, братику, — и хотя в голосе Остапа прозвучала обида, он положил Гаю на плечо сухую жилистую руку и сказал: — Не сомневайся.

— Так вот, по паспорту теперь я Гай. Кузьма Захарович Гай.

— Да, запомню. Гай Кузьма Захарович, — медленно повторил Мартынчук. — А узнать тебя не легко… Шутка ль сказать — двадцать три года!

— Да, много воды утекло, — в раздумье проронил Гай и умолк.

— Когда тебя забрали, сразу же арестовали Ивана Сокола, да и других похватали. Эге ж… Их судили как самых главных социалистов в Галичине. Сколько шуму наделали газеты! Громкий был процесс. Мол, организовали тайное общество, связались с закордонным социалистическим центром и подготовляли революцию, чтобы свергнуть власть цисаря Франца-Иосифа, хай тому цисарю черт маму мордует! Засудили их, кинули в тюрьму, думали, запугают, сломят. Да орешки пришлись не по зубам панам прокураторам. А моего земляка Ивана Франко ты помнишь? Стал очень известным писателем. Но не забывает, что он — сын кузнеца. От мала до велика — все его знают. Для простого рабочего люда он — брат, родной человек, потому что понял он их горькую жизнь и защищает их как может. А польские шляхтичи, ну и за компанию с ними и наши галицкие пидпанки проклятые, грызут ему печенку Ботокуды![10]

— Ботокуды? — переспросил Гай.

— Так-так, это Иван Франко наших, ну, этих «отцов народа» — фальшивую зграю[11] «патриотов», таким прозвищем заклеймил. Гнатко тут у меня книгу Ивана Франко оставил, — вот возьми, почитай.

Старик нашел на этажерке небольшую книжечку, быстро перелистал страницы и, подойдя к Гаю, указал:

— Вот тут читай…

Гай взял из рук Остапа Мартынчука книгу и тихо прочел:

— Ты, братец, любишь Русь,[12]
Как любишь хлеб и сало,—
Я ж лаю день и ночь,
Чтоб сном не засыпала…

Ведь твой патриотизм —
Одежда показная,
А мой — тяжелый труд,
Горячка вековая.

Ты любишь в ней господ,
Блистанье да сверканье, —
Меня ж гнетет ее
Извечное страданье…

— Метко, га? — горячо блеснули из-под седых бровей глаза Остапа Мартынчука.

И он принялся рассказывать о том, через какие душевные муки и издевательства прошел Иван Франко.

Да, Гай это знал. Конечно, «добрейший» цисарь не изгнал писателя из страны — как можно? В Австро-Венгрии — конституция! Одним словом — рукавички на когтях монархии. Только эти рукавички такие, что не мешают хищнику впиваться в свою жертву. Писателя трижды бросали в тюрьму, гоняли этапом, бойкотировали, сплетни разные о нем распускали. Ведь не даром в народе говорят, что ложь и клевета — все равно, что угли — не обожгут, так замарают.

— Народ Ивана Франко хотел выбрать своим послом в галицкий сейм и австрийский парламент. Да где там! — махнул рукой Остап Мартынчук. — Всякий раз власти что-нибудь подстраивали: и в народ стреляли, и невинных людей в тюрьму побросали.

— Известно, молния не в коряги ударяет, а в самые высокие деревья. К счастью, перо Ивана Франко осталось острым, — раздумчиво проговорил Гай, обращая память к сильному юноше с высоким лбом, серыми горячими глазами и энергично очерченным подбородком. Еще тогда, много лет назад, Гай восторгался его ярким талантом. — Я слышал, Иван Якович тяжко хворает?

— Что правда, то правда, здоровье у него отняли.

— Иван Сокол в городе? — неожиданно спросил Гай.

— Только вчера поехал к себе на Гуцульщину лечиться.

— Жаль, он мне нужен.

— Ов-ва! Он там долго не усидит. Как вернулся из Женевы, к нему молодежь, как воробьи на вишню, слетается. Мой Гнатко частенько туда заглядывает. Книги ему Сокол дает. Как-то газету «Искра» Гнатко принес. Там прямо, без утайки писалось, что едут в Россию от «Искры» агенты, которые будут…

— Так вы уже читали статью Ленина «С чего начать?»

— Эге ж. А Иван Сокол хлопцам верно сказал, что от того, какой строй будет на Украине, во многом зависит и наша судьба. Ведь там наших родных братьев в семь раз больше, чем нас тут.

— Ленин сейчас пишет книгу, — доверительно проговорил Гай. — Она будет называться «Что делать?» В этой книге — весь план построения той боевой партии, о которой мечтают настоящие революционеры. Без такой партии, сколько бы ни поднимался в России народ, революция не победит.

Лицо Гая, одухотворенное мыслью, страстью, волей, теперь казалось старику молодым, почти юношеским.

— А ты, если не секрет, прибыл из России? — тихо спросил Остап.

— Нет. Из Мюнхена. Хочу попытаться через Львов наладить тайную доставку в Россию газеты «Искра» и других запрещенных изданий нашей партии, которые мы пока вынуждены печатать за границей.

— «Искры»? — Лицо Мартынчука озарилось доброй улыбкой, и вокруг глаз, как лучи, собрались морщинки. — Так, может, ты и самого Ленина знаешь?

— Знаю.

— Ов-ва! Наверно, человек он очень ученый? Га?

— По уму и труду Ленин — титан! Роста он невысокого, лоб у него громадный, глаза очень живые, с золотым огоньком и смешинкой. Простой как правда. Одет скромно, если не сказать бедно. Любит детей.

— У него много детей?

— Своих пока нет.

Помолчали.

— А ты женился? Есть дети? — спросил Мартынчук, избегая смотреть в глаза Гаю. Он словно опасался прочесть во взгляде друга немое осуждение.

«Женился? Есть дети?» Этот естественный вопрос по-чему-то заставил Гая вздрогнуть, как от удара, и он с укором глянул на старика, мысленно говоря: «Дорогой мой человек, разве ты не знаешь, что есть люди, которые лишь раз в жизни могут полюбить? И полюбить так, что даже сама смерть немощна перед силой этих чувств, как бессилен снег перед горячими весенними лучами солнца. В лишениях, в опасностях неравной и жестокой борьбы Анна незримо всегда была со мной. И когда в нескончаемые зимние тюремные ночи немели от холода не только тело, а даже кости, мне казалось, глазами Анны в мрачный каземат заглядывал долгожданный рассвет, теплом ее улыбки сквозь толщу глухих каменных стен пробивались золотые лучи солнца…»

Тяжело вздохнув, Гай медленно выпрямился.

— На каком кладбище похоронили мою жену?

Остап Мартынчук удивленно уставился на Гая.

— Вы покажете могилы дорогих мне людей?

— Какие?

— Моей жены Анны и ее матери.

Остап посмотрел на Гая удивленно, почти испуганно.

— Разве они умерли?

Теперь уже Гай недоуменно посмотрел на старика. Затем он достал портмоне и извлек оттуда пожелтевшее от времени письмо, положил его перед Остапом Мартынчуком.

— Это я получил в варшавской цитадели вскоре после того, как меня арестовали, — сказал Гай. — Вот, читайте.

Остап Мартынчук надел очки, взял письмо. Почерк ему сразу показался знакомым. Так, так, это, кажется, рука покойной хозяйки меблированных комнат, пани Гжибовской.

«Вельмишановный пан Ясинский! — писала Гжибовская. — Я с прискорбием должна сообщить о трагической смерти Вашей супруги пани Анны и ее матери пани Барбары Дембовской. Это случилось на второй день после того, как Вас арестовали и увезли. Полицейский комиссар, зарегистрировавший трагический случай (отравление газом), произвел опись имущества Вашей семьи. Драгоценностей и денег не оказалось. После погребения Вашей жены и тещи их имущество было продано с аукциона. Я удержала только сумму, истраченную на похороны. Остальные деньги, как мне предложили нотариус и полицейский комиссар, передаю в полицейское управление для пересылки Вам. Тереза Гжибовская».

Мартынчука бросило в жар от этой подлости. Как омерзительную жабу, брезгливо кинул он на стол исписанный извилистым почерком листок. Сняв очки, он сперва молча раздумывал: «Откуда могла придти в голову этой холере Гжибовской такая злая фантазия? Для чего?»