Сергей Юрченко - Гностикос

• Название: Гностикос
• Автор: Сергей Юрченко
• Жанр: Эзотерика

---

 - Бей-шень, иди скорее домой!

 Сердце его сжалось, опередив его разум. Поистине, сердце иногда знает больше головы. Но он не посмел ни о чем спрашивать девушку и бросился бежать в село по пыльной с двумя тележными колеями дороге. Старые корявые шелковицы, насаженные вдоль нее, своими длинными зелеными прутьями словно расступались перед ним и опять смыкались позади. Дочь Це Фуяня осталась где-то там. Слезы текли из его глаз, сердце его уже все знало, а между тем он спрашивал себя: «Наверное, матери стало лучше, и она хочет что-то сказать мне. Или наш царь начинает войну с соседним царством?» И хотя война есть страшное горе, в котором многие матери лишаются своих сыновей, а дети теряют своих отцов, в этот миг ему было легче поверить в войну. Почему он не хотел слышать свое сердце? Быть может, он был не только простодушен, этот Бей-шень, но еще и черств, не желая брать на свои плечи беду?

 Це Фуянь и его жена встретили юношу у порога. Но он, надо признать, если и не спешил поверить в беду, то потом уж, по крайней мере, не перекладывал ее на других и не искал людских утешений. Наверное, он был еще и очень гордым, этот Бей-шень. Слишком гордым. Он взглядом остановил начавшуюся было утешительную речь Це Фуяня. Он боялся услышать не те слова. Люди часто говорят не те слова, иногда их лучше не слушать. Сейчас он не доверял никому. И прошел мимо них. И увидел свою мать. Она лежала на циновке. Говорят, в смерть трудно поверить, но даже простодушный, черствый и гордый Бей-шень сразу в нее поверил. Его мать была мертва. Мертвее не бывает. Лицо ее потемнело, будто его выкрасили охрой, лоб стал гладким, как полированный самшит, шея безобразно раздулась, а губы вытянулись в ниточку. Тут Бей-шень закричал, как раненый зверь, и упал рядом с матерью.

 Соседи принесли толстую, мягкую циновку и накрыли ею покойницу с головой. Вечерело. Односельчане, входившие и выходившие зачем-то, двигались бесшумно, как тени. Людям бывает любопытно посмотреть на смерть. К ночи они разошлись, оставив Бей-шеня наедине с матерью. Кто-то поставил в комнате лампу с маслом. Только соседская девочка заглядывала иногда в дверь и, видя безмолвного, неподвижного юношу, опять исчезала. Огонек на лампе лизал фитиль, отбрасывая отсветы на стены.

 И вот Бей-шеню стало казаться, что циновка, которой была накрыта его мать, чуть колеблется. «Она дышит,- подумал он.- Конечно, она дышит. Я вижу это!» Он приоткрыл ее лицо и замер от ужаса. Все было по-прежнему. Гладкий лоб и стянутый рот, но нос был отвратительно свернут в сторону. Прекрасное лицо его матери было искажено неведомой силой. Дрожащей рукой он поправил нос, боясь, что сейчас произойдет что-нибудь еще худшее. И поскорее опустил циновку. Что это было? Смерти все мало? Она издевается над ним. Он стал пристально следить за покрывалом. Кто так поступил с его мертвой матерью? «Вот сейчас оно шевельнулось. Она дышит!»- сказал себе Бей-шень и вновь взялся за циновку. Нос был свернут. Сидя в этой темной комнате, чуть освещенной желтым, как глаз рыси, огоньком, юноша поправлял нос своей матери и не знал, что ему делать, к какому духу обратиться, чтобы прекратить это надругательство. Нигде и никогда он не слышал, что смерть так поступает с людьми. Впрочем, часто ли он задумывался о смерти? Вот она и пожаловала к нему, рассердившись на его непочтительность. И теперь смерть смеется над простодушным, черствым и гордым Бей-шенем. Утром придут люди для совершения похорон и увидят обезображенное лицо его матери.

 «Все дело в покрывале, - вдруг понял он, и на мгновение ему стало легче, будто смерть проиграла эту битву.- Это циновка придавливает утративший упругость нос». Больше он не опускал ее. Отблески огня двигались теперь по лбу, щекам и обнаженным краешкам зубов покойницы. И вот ему уже стало казаться, будто мать пытается что-то произнести. Незаметно для себя Бей-шень внутренне напрягся, словно надеялся усилием воли помочь ей. Еще немного – губы вздрогнут, мать вздохнет и откроет глаза. «Сыночек, - скажет она, - я не могу оставить тебя одного. Пусть это будет нашим дурным сном». Прошла минута. Еще одна.

 - Горе, горе у меня какое! - проговорил Бей-шень вслух и зарыдал.

 Так продолжалось много часов. Все в нем застыло. А спустя три дня, когда он очнулся уже в пустом доме, тело его стало легким-легким, таким, что расстаться с ним окончательно показалось Бей-шеню благом. Какой это, оказывается, тяжкий и напрасный труд – служить своему телу!

 В доме имелась горстка риса, но после голодания и бессонницы варить ее у него не было ни сил, ни желания. Так, может быть, простодушный Бей-шень и умер бы, становясь все легче и легче, если бы соседи не увели его к себе и не посадили насильно за стол. Съел он немного, а тяжесть его придавила невыносимая. Поблагодарив хозяев, он решил пойти за село, чтобы остаться в одиночестве и предаться горю, опять навалившемуся на него. Це Фуянь послал вслед за ним свою дочь, ту самую, что прибегала давным-давно на поле к Бей-шеню, еще не знавшему смерти. Пусть она присмотрит за ним, как бы он не утопился и не поджег свой дом.

 - Вид у него совсем безумный, - сказал Це Фуянь. - Злые духи его преследуют.

 Бей-шень и вправду пошел к озеру. Вода в этом озере была знаменита на все царство. Чистая и прохладная, она утоляла жажду путников на несколько дней. Раны, политые ею, переставали гноиться и быстро затягивались. Если пить ее из серебряной чаши, то она излечивает от внутренней порчи. Но и она не помогла матери Бей-шеня. И вот он пришел на берег и, думая, что он там один, стал изливать свое горе. Все слова, которые выходили из его уст, сами складывались в возвышенные стихи.

 На той горе, где облака

 Гуляют по вершинам,

 А у подножья в самый зной

 Лежит всегда туман густой,

 На той горе, я знаю,

 Растет трава забвенья.

 И козы ту траву едят

 И забывают про козлят.

 О, сын, ты той травы нарви,

 И ты меня забудешь.

 О нет, сто раз я буду рвать,

 Срывать траву забвения,

 Но позабыть я не смогу

 Тебя, моя родная!

 Тихо стекали слезы по щекам Бей-шеня и опадали в зеленую осоку, которая в изобилии росла вокруг озера. В то время на озере лечилась вся царская семья. Услышали придворные, что какой-то юноша говорит стихами сам с собою и доложили об этом государю. Государь этот был просвещенный человек, не какой-нибудь мелкий невежественный чиновник. Он почитал Конфуция, а мудрец учил, что благородный владыка должен любить поэзию, музыку и приближать к себе таланты. Император хотел быть благородным владыкой и поэтому привечал всех поэтов и музыкантов.

 - Пригласите сюда этого юношу, - сказал он.

 Придворные поспешили исполнить его приказание.

 - Наш благородный повелитель зовет тебя к себе, - сказали они Бей-шеню, ожидая, что он восхитится или, наоборот, заупрямится, ибо привыкли, что все поэты большей частью таковы.

 Но Бей-шень был, как его стихи, не заносчив и не льстив. Не говоря ничего, он направился к богато разукрашенным палаткам. «Поклонись правителю»,- шепнули ему. Он исполнил.

 - Нам сообщили,- сказал царь,- что ты сейчас читал стихи в одиночестве.

 - Я всего лишь плакал, государь. Возможно, это было похоже на стихи, но я об этом не думал.

 - Разве ты не поэт?

 - Я земледелец. Мне часто доводится слушать, как шумит вода в ручье и кричит ночью птица фынхуан, как осыпаются листья каштанов и скрипят оси повозок, но у меня никогда не возникало желание послушать самого себя. Я радовался чужим голосам.

 - Однако же, зачем-то ты разговаривал вслух, когда рядом с тобою никого не было. К кому ты обращался?

 - Я не знаю, государь. Со мной это было впервые.

 Тут из свиты выдвинулся важный по виду сановник, разодетый в шелка, с выбритыми висками и укладкой волос на затылке.

 - Именно так происходит акт творчества,- заявил он.- В древних книгах его называют вдохновением, фэнь. В этот миг душа приближается к Небу и познает Дэ, форму всех форм.

 Это был придворный поэт-теоретик.

 - Значит,- сказал царь Бей-шеню, - ты и есть настоящий поэт. Поедим с нами во дворец. Ты будешь, сам не замечая, слагать стихи, а потом записывать их и читать нам. У нас есть поэты, пишущие стихи, которые стихами вовсе не являются, но нет такого, кто сочинял бы их, сам того не замечая.

 - Государь, позвольте мне остаться дома. Родина человека не там, где ему лучше, но там, где его мать.

 Придворные рассмеялись, сочтя юношу ловким вымогателем, а правитель с улыбкой произнес:

 - Твоя сыновняя почтительность достойна уважения. Наш дворец огромен. Ты сможешь взять туда и свою мать.

 - Я не смогу взять ее уже никуда, - ответил Бей-шень. - Но если бы вы действительно смогли помочь мне, то я отдал бы вам взамен все. Не только мой плач, который вы называете стихами, но и жизнь, оставив себе ровно столько, сколько было бы дано моей матери.

 Царь нахмурился и хотел было рассердиться, но вспомнил, что благородному владыке не пристало поддаваться простолюдному гневу, и взглянул на своего главного советника – астролога и законника. На голове у него была круглая шапка – в знак того, что он овладел коловращением бытия, на ногах – квадратная обувь, как у человека, познавшего четыре стороны света, а на поясе висели семь нефритовых подвесок – по числу частей гармонии.