Георгий Осипов - Хрустальный кабинет

• Название: Хрустальный кабинет
• Автор: Георгий Осипов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Все равно дослушать что-либо из этого до конца я никогда не мог. Те, кто всасывали это покорно, до конца, "чтоб ни капли не пролилось", наши "глубокие глотки" попросерали все на свете. Сегодня у них в хатах командуют строгие оккупанты в облике самок с растущими жесткими, седыми волосинами оранжерея женского тела, из коленной чашечки, из живота. Некоторые особы покрываются шерстью сверхъестественно быстро, как оборотни в полнолуние. Кинотеатры их юности, где они весело мулячили, лазили в трусы, сжимали в грудь, целовали друг друга в губы, пока на экране Жофрэ Дэ Пейрак карабкался на Анжелику, или брат Рафаэля Мигель отвечал голосом Дружникова преданной ему Бланке: "Пить я могу и без тебя" - светлое, хрупкое, как младенческие черты, неповторимое; наши "степные волки" и "молодые негодяи" сдали безобидные и беззащитные храмы советского язычества, кому - черным воронам, где те запугивают затравленную массу страшным судом от имени бородатого фигляра с двойным гражданством. То же мне, "Born To Be Wild", в рот меня поцеловать! Они теперь тревожные и сломленные, похожие на членов упраздненного за изношенностью гарема мальчиков. Но их старость по-настоящему еще не наступила, и самое интересное еще впереди.

- Скажи, Купер классный, - промолвила "жопка".

Я почувствовал как мой орган, пружинисто скользя по бедру, принимает вертикальное положение. За дверю просочился короткий выдох Линси Дэ Поль.

- Для американских 12-летних ссыкунов (второе "с" следует произносить как "ц"), соответственно для советских уже женатых, тех, кому за двадцатник и далее, может быть и да - произнес я сквозь зубы. В моем кругу дешевый цирк носатого Элис не считали экзотикой. "Жопка" промолчала.

Лампа в будуаре Клыкадзе, та, что под потолком, была без плафона. Но горела не она, а настольная чепуха на стопке книг. Сквозь ткань ее сорочки я ощутил белый цвет ее лифчика, и понял, что он очень чист. Я знал из "Пентхауза", того номера, что Акцент променял Азизяну на пустой альбом без диска какой-то группы, как такие вещи называются в Штатах - "бра", то есть как у нас светильники.

- Зачем тебе это сейчас, Гарик, - спросила "жопка" не холодно и не томно, спокойно, почти безразличным тоном. Я убрал руку с ее груди.

- У тебя еще будет много женщин, - добавила она.

- Мне все так говорят и пока у меня не было ни одной, - возразил я, неожиданно для себя ритмично.

Меня возбуждало пренебрежние этой барышней самого хозяина дома, толстого и сластолюбивого Клыкадзе. Его твердое нежелание с нею выступить. Он именно мне рассказывал как Люда, однажды придя в гости, уселась ему на колени; как ей явно хотелось подрючиться, но у Клыкадзе якобы не поднялся его "болтянский". Мало того, что у нее "жопа под мышками", она там и останется даже тогда, когда истлеют все ее скоропортящиеся преимущества.

Я нашел пальцами ее сосок. Не первый в моей жизни, не считая собственных, примерно седьмой. Я поцеловал ее в губы уже понимая, что ничего не будет. Затем я сдвинул ее пепельный парик.

- Ну, Гарик, зачем, - эта девятнадцатилетняя мадам Трандафир, как и все остальные, считала меня самонадеянным ребенком.

Сверхчеловеческое презрение к ее желтенькой книжище и паричку, книжечке про "Музыку Бунта" моментально гильотинировало мой стэнд, снесло "залупу" как хохолок камыша, как кончик сигары-гаваны. Взрыв водонапорной башни из военной кинохроники прогремел где-то у меня между глаз, по ту сторону лба.

Ее волосы под париком были не так уж коротки, но они взмокли и свалялись в лоскуты, точно их облизал белый медведь. Семеро мужчин из десяти носят шляпы: Да, но семеро из десяти мужчин также имеют и лысины. Без парика обнаружилось ее сходство с фигуристкой Родниной, а это означало, что лет через двадцать она станет похожей на актера Броневого, шефа Гестапо Мюллера.

Классическая еврейская голова на шее с бусами. Смог бы я ее защитить ее от неразборчивых знакомств со славянскими тупицами, которые спокойно забьют ее доской от скамейки с гвоздем на конце? Могли бы пойти ко мне, я показал бы ей диски, явился бы в блеске и буйстве своего тайного лица: Но дома у меня тоже, блядь, такое, шо:

Я вдруг подумал с испугом, что в гостиной, пока мы здесь сидим, могут выпить все вино. Признаки алкоголизма меня приятно волновали. Я становлюсь взрослым, как Пшеничников, Пуня, Стоунз. Реже рыгаю, в отличии от Азика. Стал реже рыгать, рыгать стал реже:

- Окей, я ухожу, - промолвил я женственно-томным сиповатым голосом киногероя, не двигаясь с места, - эта комната для вас.

"Жопка" одобрительно улыбнулась уголками губ. Я поднялся. Югославские платформы стукали по полу, как шахматные фигуры.

Я был убежден, что не смогу кончить над домашней ванной Клыкадзе; плескаясь в ней при мне, он мочился себе на огромный живот, но не по этому: Просто слишком ничтожны мои впечатления от уединения с этой "Людой" from outer space, чтобы появилась, по выражению Азизяна, "малафья" и сперматозоиды-новомученики полетели в шахту с волосами, мыльным осадком и песчаными шариками.

Прав Стоунз - лучше бухать. Слушать редкие диски и в нужных местах глушить крымский "мицняк". Кстати, "мицняк" с недавних пор куда-то исчез (как оказалось навсегда). Какая у нее фамилия, имеет ли она привычку рвать, когда психует, своими лошадиными зубами носовые платки? Чем от нее завоняет на вторые сутки одиночного заключения без воды, nay, без унитаза там, или хотя бы горшечка. Кровать Клыкадзе выглядела так, точно под нею непременно должен был стоять горшок, который как немецкий шлем я бы надел "жопке" на голову. Мой врожденный садизм проявлялся в детстве в виде желания прикрывать головы жертв, помимо их воли, унизительными головными уборами. Однажды я чуть было не изуродовал на всю жизнь сына капитана КГБ по фамилии, без Б., Неживой: Вспоминая этот плачущий ящик, посередь массивных человечьих куч (я мучил его, как обычно, за гаражом Блохина), я, где бы ни находился, начинаю давиться хохотом, перерастающим в демоническое хрюканье, признак того, что демон очка Смердулак овладел своим младшим товарищем. Пока что я моложе дьявола, но желания, зажигающие румянец на моих щеках, косматые и хмурые, как старый проход в Геену. Целует ли этот лемур по утрам собственные руки?

Я открыл дверь. В спальне Клыкадзе она вообще закрывалась крайне редко, обычно, когда кто-нибудь из его фрэндов приводил Хорька. Тогда Клыкадзе степенно выпивал за столом в гостиной и слухал Шокинг Блу.

Вина, как оказалось, было полно. Это класс. Мне было плохо и не стало бы лучше, вздумай я пожаловаться Клыкадзе. Это лажа. Он танцевал в центре комнаты с Ольгой Кобыляньской. Я пожалел, что на нем не надеты его настоящие американские ботинки "полис-спешал". Они, на самом деле, стояли под вешалкой. Я налил портвейна в чужой стакан и предложил Хиллу чокнуться со мной. Хилл сделала это молча, улыбаясь лучезарней прежнего.

Так! Вспомнил. Я же хотел посмотреть как выглядит человек по фамилии Страх. За стеклом в буфете стояла виньетка техникума Клыкадзе. Я отыскал среди ее выпускников и Страха. Из рамочки, как лев на эмблеме "Метро-Голдвин-Майер", выглядывал долгошеий блондин с широко повязанным галстуком. Возможно, в жизни Страх был страшно сексуален. Возможно, это с ним надеялась сегодня встретиться "музыка бунта" или зубастая Дэйв Хилл. Возможно, Страх мечтал сегодня отсосать сегодня и у Клыкадзе, но в него вошел дух ведьмы с 14-го поселка и уволок Страха против его воли в другое место. Каковы были тайные пружины, подтолкнувшие этих людей собраться под одной крышей: не знаю, мне было это уже все равно.

Я снова закурил "Опал". В тот год сделалось модно надрывать пачку снизу: Так, якобы, поступают в Америке. Чтобы не мацать грязными пальцами фильтр. Это не гигиенично. В случае конкретно с маркой сигарет "Опал", если вскрыть пачку на букве "эль", то получается: "Опа!" На это обратил мое внимание в пивном баре Кулдон, в том самом баре, где Нападающим овладело видение. Он якобы увидел за унитазом мертвого льва (кличка это, или порода, я спрашивать поленился, настолько было очевидно, что он лжет).

Третий стакан явно принес мне добро. "Страх" теперь уже и мне показался "секси", теперь и я ожидал его появления, моргая и облизываясь. Я посмотрел, чем бы можно было закусить - на буфете лежал пакет с дюшесками. С помощью конфет этого сорта, еще при Хрущеве, армянин-растлитель заманил на чердак пухлого соседского мальчика. Мальчик вырос с тех пор, синячит и устраивает скандалы. За громкий голос и постыдный эпизод Азизян прозвал его "Армянский Каррузо".

Вид у дюшесок был такой, будто они с того самого чердака, где "Армянскому Каррузо", как пишут в югославском порно "RAZNESLY STRAJNICU" разнесли стражницу.

В те времена моей любимой пищей были свежие бублики и томатный сок. Клыкадзе уважал меня за это. Сам он ел, что попало, обедал на заводе, в столовой.

"Чай в холодильнике", - заявит он мне однажды, когда я приду к нему собираться на рыбалку. Под "чаем" подразумевалось "Пiвдэннобугськэ" - в поведении Клыкадзе к тому времени уже появились четкие признаки алкогольного умопомешательства.