Сергей Ведерников - Пятицарствие Авесты

• Название: Пятицарствие Авесты
• Автор: Сергей Ведерников
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-93682-742-6

Что обеспечило существование человечества? Может быть, безграничный эгоизм, безудержная борьба за место под солнцем, жадность, жажда власти, насилия и издевательств над себе подобными, воинствующий индивидуализм, обеспечиваемый государством со времен начала цивилизаций? А может быть, любовь к себе подобным, милосердие, гуманизм, самопожертвование и осознанная, целенаправленная борьба за лучшую жизнь, за свободу от насилия, за равенство, за справедливость? И есть ли надежда, что эта борьба принесет свои плоды?

На эти вопросы старается дать ответ предлагаемая книга.

---

Од вышел из пещеры и спустился к изгороди, позвал жеребёнка, потрепал за гриву, почесал за ушами, а тот доверчиво тёрся лбом об его локоть, которым Од оперся на изгородь. Охотник только вчера отстоял своего любимца после того как тот сильно лягнул своего недоброжелателя, посмевшего его обидеть, рассёк тому верхнюю губу до самого носа и выбил два зуба. Подошёл Ун, видимо, заметив исчезновение Ода, несколько виновато посмотрел на товарища, но Од дружески обнял его за плечи, похлопав по спине, и нервное напряжение, под которым находился Ун, вдруг прорвало, он неожиданно заплакал навзрыд, совсем по-детски всхлипывая и сморкаясь. Од понимал, сколько перенёс Ун, да и весь его род, по вине Юла, так как знал по преданиям, по рассказам стариков, какие беды преследуют людей, не придерживающихся правил равного для всех доступа к добытой пище, равного доступа к мясу. Он, как мог, утешил юношу, который постепенно успокоился и сидел теперь тихий, благодарно прижавшись плечом к плечу Ода. Подпрыгивавший за загородкой жеребёнок вдруг заржал обиженно, недовольный, что на него не обращают внимания, Ун засмеялся, перелез через изгородь, обнял за шею, прижался головой к его голове.

Большая охота прошла успешно, и праздник охоты состоялся, и люди уже не страдали из-за отсутствия пищи, но, наоборот, страдали из-за её избытка, позволяли себе беззаботность в ежедневном существовании; кроме того, в полном изобилии поспевали разнообразные ягоды и фрукты, которые они подвергали брожению. И вот на исходе одного из таких дней произошло несчастье.

Старый Го ближе к вечеру забрался с детьми в отдалённый угол пещеры, взяв головню от костра, закрепил её, горящую, на камнях, и рисовал там что-то на стене. Очевидно, она слабо держалась в гнезде, потому что подошедший из любопытства Ор напугал старика, который, вздрогнув, толкнул её, и она скатилась прямо на ноги Ора. Тот же, зазевавшись, не успел отпрыгнуть, а обжёгшись и рассвирепев от боли, вдруг ударил калеку, который отлетел на некоторое расстояние, ударился о стену пещеры; от неё отделился и упал на пол сначала один камень, а затем — второй, и вдруг она обрушилась лавиной, засыпав старика. Послышался детский плач. Видевший всё это Од бросился к завалу. Го не было видно, не было слышно даже стона. Рассвирепевший Од взял в руку камень и двинулся к Ору, зная точно, что убьёт его. Видя серьёзность намерений Ода, Ор метнулся к дротикам, но его уже опередили: на пути стояли Ро и два вооружённых охотника; Ро даже не давал сигнала — те ударили одновременно, и Ор рухнул как подкошенный. Од подошёл к своему вечному врагу и сопернику, глаза которого постепенно застилал смертельный холод; наконец они закрылись, а он выпустил камень из рук и пошёл прочь, зная, что тело убитого постигнет та же участь, что и тело Юла. Раскидав камни и с трудом освободив старого Го, охотник вынес его тело на середину пещеры. Окружившие их люди прощались со старым калекой, а Од чувствовал, что со смертью Го холодно вдруг стало в пещере и снова непонятной тоской сдавило грудь.

Старика похоронили, как хоронили всех предков-покойников, а потом занялись телом Ора; Од же снова ушёл на берег, где сидел на камне, не чувствуя ни радости, ни сожаления по поводу смерти Ора, да жалел старика, которого так любил с самого детства, а неожиданно нахлынувшая ранее тоска прошла незаметно, оставив только удивление от необычности чувства.

Подошла Си и, ёжась от ночной прохлады, забралась к нему на колени, сжавшись в комочек, как ребёнок, он прижал её к себе плотнее и слушал, как она мурлыкала что-то про себя, согревшись. Так он и сидел, слушая реку, ночь, Си, до тех пор пока Си не заснула. Осторожно неся её, спящую, на руках, он вошёл в пещеру.

Трапеза уже подходила к концу, но несколько человек всё ещё камнями дробили кости, высасывая и выколачивая из них костный мозг, да ещё трое сидели над вскрытым черепом, доставая содержимое корой, содранной с деревьев.

Од положил Си на тигриную шкуру и лёг, укрыв её и прикрывшись сам. Распрямившись, она прильнула к нему, крепко обняв спросонья, а он с благодарностью чувствовал, что это одно из того немногого, что ещё греет его в этой жизни.

Часть вторая Сикарии

Он проснулся от собственного стона. Невыразимая душевная мука постепенно отступала, разум с трудом обретал чувство реальности, где нужна была точка опоры, момент отсчёта времени, который он уже осознанно искал и, наконец всё вспомнив, он простонал: «Мосада!» — и медленно стряхнул с себя оцепенение. Комната была наполнена утренним сумраком — наступал рассвет. Он лежал, переводя дыхание от опустошающего сна, его ошеломившего, и думал, что вот уже несколько лет с ним не происходило ничего подобного, и ещё подумал: не разбудил ли сына с Авессаломом, но в комнате было тихо, лишь слабо похрапывал старый товарищ.

Одевшись и стараясь не шуметь, вышел на лестницу, ведущую в башню, где было темно, поэтому приходилось идти осторожно, опираясь рукой о стену, и на выходе споткнулся о труп римского наёмника, поскольку убитых во вчерашнем бою не успели убрать до ночи. Они лежали на стене крепости то тут, то там в самых разнообразных позах, уже хорошо различимые в рассеивающихся сумерках. Горный воздух был свеж и густ, за стеной крепости, в обрыве, сумерки сгущались и мрак заполнял пропасть. Живо стоял вчерашний бой, изредка падающие со стены люди, скатывающиеся по выступу и срывающиеся в бездну, а ему и сейчас казалось невероятным, что их небольшой отряд смог взять эту неприступную крепость, обустроенную Иродом Старшим для своего убежища. Но, как бы там ни было, они это сделали, а то, что они сделали, означало только одно: войну с империей, поскольку Рим не простит отпадения.

Невдалеке послышался слабый стон, изданный одним из тех, кого он считал убитым, но кто ещё был жив; взглянув, он подумал, что даже ему трудно подавить чувство жалости: сквозь рану в животе солдата виднелись внутренности, выпиравшие наружу. Всю ночь медленно истекая кровью, он совершенно обессилел, пытаясь теперь сказать что-то посиневшими губами и умоляюще смотря на подошедшего, и тот понимал, о чём его просили. Он взял было меч, лежавший рядом, но подумал, что удар будет грубым и доставит лишнюю боль умирающему, и опустил его, потом вынул кинжал, постоянное оружие сикариев, по чьему имени они и получили своё название, и лёгким ударом положил конец мучениям воина, по лицу которого пробежала тень, но затем оно посветлело, его глаза благодарно закрылись.

Стоя над умершим, сикарий думал, что, возможно, и его скоро ждёт такая же смерть, а если во вчерашнем бою он остался жив, то это ещё не значит, что завтра ему повезёт так же; но уж если случится пасть, то так, чтобы сразу или, в крайнем случае, чтобы хватило сил помочь себе умереть.

Вытерев кинжал об одежду покойного, он огляделся. Рассвело; крепость была видна полностью, со всеми башнями на стенах, дворцом перед входом, с внутренней территорией, приспособленной для выращивания овощей на случай длительной осады, пристроенными к стене по всей её длине жилыми помещениями для её обитателей с выходом в башни.

Ещё надо привыкать, что они стали владельцами этого чуда, предназначенного охранять жизнь от настойчивых домогательств смерти. Он взглянул в даль — низменность всё ещё была во мраке, а на востоке, за Асфальтовым озером, полыхала кровавая заря.

Когда он вернулся в помещение, где они ночевали, Авессалома на месте уже не было, а Александр по-прежнему спал, не слыша, как подошёл отец; сикарий потрепал его по тёмным волосам, тот испуганно вскочил было, но, сказав:

— А, это ты, отец! — снова лёг, натянув на голову покрывало.

— Вставай, соня!

Отец потревожил его снова, но тот только дрыгнул ногой под покрывалом, а сикарий подумал, что, несмотря на то что у обоих сыновей и дочери уже есть свои дети, они для него всё так же дети, которых будет жалеть и о которых будет беспокоиться.

Между тем вернулся Авессалом, сообщивший, что Менахем собирает совет, и Александр поднялся, отправился за завтраком.

— Дай-ка я поздравлю тебя, Марк, с взятием крепости! — сказал Авессалом.

— И я тебя! — отвечал Марк.

Они крепко обнялись.

— Началось наконец-то!

— Да, и пока неплохо, — согласился Марк. — Теперь Иерусалим…

— Видимо, об этом пойдёт разговор на совете, — говорил товарищ. — И мне кажется, что тебе придётся туда ехать.

— Что ж ехать, так ехать, — кивнул Марк.

Позавтракав, Авессалом с Марком отправились на совет.

Сикарии, как крайне активная фракция зилотов, имели свой совет для руководства движением, члены которого частично входили в совет зилотов, поскольку зилоты, кананиты или ревнители, несмотря на общую направленность своей борьбы против римлян, по мнению сикариев, вели борьбу недостаточно решительно, уделяя много внимания религиозной стороне дела. И вот, когда издевательства Флора, прокуратора Иудеи, над её населением привели к его возмущению, сикарии взяли крепость Мосаду.