Фердинанд Ойоно - Жизнь боя

• Название: Жизнь боя
• Автор: Фердинанд Ойоно
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

---

Он прибыл в резиденцию вместе со свитой, состоящей из трех женщин, носильщика со стулом и зонтом, ксилофониста и двух телохранителей.

— Эй, сын собаки, — обратился он ко мне, — где твой хозяин?

Он отослал свиту и последовал за мной в гостиную. На нем был превосходный черный костюм, но он остался в носках, так как не мог носить кожаную обувь по такой жаре. При виде гостя мой хозяин встал и подошел к нему, протянув руку. Акома схватил ее и начал раскачиваться из стороны в сторону. На все вопросы коменданта он отвечал «да, да», кудахтая, как курица. Акома притворяется, будто понимает по-французски, но он ровно ничего не понимает. Говорят, что в Париже его выдавали за большого друга Франции.

Другой вождь, Менгем, хитер, как легендарная черепаха. Он понимает и говорит по-французски, но прикидывается, будто ровно ничего не понимает. Он может пить с восхода до заката и даже глазом не моргнет.

Менгем — вождь янянов. Его очень чтят в народе. Он стар — пережил всех своих сверстников. Отправляясь к коменданту, он всякий раз надевает костюм вождя и сразу же снимает его по выходе из европейской части города. Когда немцы начали первую войну с французами, его младший брат погиб, сражаясь против французов. Когда немцы начали вторую войну с французами, двое его сыновей пали, сражаясь против немцев. «Жизнь, — говорит он, — что хамелеон, цвет ее все время меняется».

Менгем никогда не путешествовал. Его мудрость не нуждается в путешествиях. Он старейший.

* * *

Утро было свежее, трава покрыта росой. Слышалась барабанная дробь капель, падавших с пальмовых ветвей на железную кровлю резиденции. Данган еще спал, окутанный девственно чистым туманом, который бывает после сильных дождей.

Выбритый, напомаженный, возбужденный, комендант наблюдал за тем, как грузят пикап. Впервые со дня прибытия в Данган он надел коричневый пуловер. Часовой покинул свой пост. Широкая ступня его лежала на педали насоса, которым он надувал шины задних колес. Взобравшись на амортизатор, шофер в последний раз проводил тряпкой по стеклу. Он подошел к часовому, который упирался обеими руками о колено при каждом нажиме на педаль. Шофер ударил молотком по шинам, и они издали звук, подобный звуку хорошо натянутой тетивы.

Когда все было готово, комендант посмотрел на часы. Он бросил последний взгляд на резиденцию и увидел меня.

— Эй, ты, садись! — крикнул он. — Мы едем по делам службы.

Он захлопнул дверцу и включил мотор. Я едва успел прыгнуть на чемоданы. Мы проехали по Торговому центру. Там, казалось, не было ни единой живой души. Рабочие, мостившие улицы, кланялись вслед машине — они в себя не могли прийти от удивления, что видят коменданта в столь ранний час.

Комендант свернул в сторону сельскохозяйственной станции. Инженер-агроном, одетый во все черное, ждал нас внизу лестницы. В руках у него был походный мешок, из которого торчала пробка термоса. Он сел рядом с комендантом. Затем высунулся в дверцу машины.

— Чего же ты ждешь? Садись!

Эти слова относились к какой-то тени, зевавшей на веранде его виллы.

— Кто это? — спросил комендант.

— Моя кухарка-бой, — ответил инженер.

Это была Софи. Она спала на ходу. Инженер направил на нее электрический фонарь. Софи протерла глаза и чуть было не выругалась.

Боже мой, как она была хороша! Ее кожа цвета красного дерева отливала медью при ярком электрическом свете. Она завязала сандалии, сделала несколько шагов и в нерешительности остановилась. Затем приблизилась к дверце, из которой свешивалась рука инженера. Он указал ей на кузов пикапа. Она подняла брови и выпятила нижнюю губу в знак отвращения. Но отошла, поставила ногу на буфер и протянула мне руку.

— Села она? — спросил комендант.

— Готово, — ответил я.

Инженер передал мне в дверцу походный мешок. Машина тронулась. Софи сидела рядом со мной на пустом деревянном ящике. Она покрылась набедренной повязкой. Видна была лишь толстая коса и гладкий лоб, перерезанный наподобие татуировки упавшей на него широкой прядью волос. Софи смотрела прямо перед собой, словно не видя деревьев, которые с головокружительной быстротой маршировали по обеим сторонам дороги.

Ветер был холодный, и от него пахло американским табаком: в кабине курил инженер.

Вдруг нас подбросило вверх. Затем мы с грохотом упали на ящик. От таких толчков переворачивало все нутро.

— Черт! Чем они отличаются… Чем они отличаются от меня? Не понимаю, чем они отличаются от меня? — стонала Софи.

Город остался позади. Пикап мчался мимо первых деревень. При виде маленького трехцветного флажка негры в ярких набедренных повязках удивленно воздевали руки. Иной раз толпа выходила из хижины-часовни, на веранде которой висел вместо колокола обломок рельса. Совсем голенькие девочки выбегали из приоткрытой двери и садились на Корточки у дороги, возле ствола мелиссы. От резкого поворота мы чуть было не вылетели из машины.

— Боже мой! — воскликнула Софи. — Но чем же они отличаются от меня?

Она повернулась ко мне. Две крупные слезы катились у нее по щекам. Я дотронулся до ее руки. Она вытерла нос краем набедренной повязки.

— Если белые хорошо воспитаны лишь промеж себя, тогда черт с ними! Зад у меня такой же нежный, как у их дам, а ведь они усаживают их в кабину…

Софи снова засопела. Она закрыла глаза. Ее длинные влажные ресницы уподобились двум черным кисточкам. Через заднее стекло кабины зеленые глаза инженера встретились с моим взглядом. Он тотчас же отвернулся.

Мы оставили позади себя район, обильно политый вчерашними дождями. Пикап трясся теперь по каким-то странным дорогам, не то тропинкам, не то просекам. Порой это была длинная вырубка с кучами щебня, свидетельствовавшими о начатых работах. Но буйная растительность уже пробивалась между камнями этого подобия шоссе. Плоды зонтичных пальм устилали землю. Непрестанное дрожание машины говорило, что мы едем теперь по болоту, через которое проложили дорогу из жердей и латерита, превратившегося в месиво, желтое, как разведенная охра. Пикап ржал, трещал, рычал и вылезал из этих вязких лощин, чтобы тут же вихрем взлететь на отвесные склоны. Сидя в кузове машины, мы словно участвовали в волнообразном танце, и головы наши раскачивались, как головы больных сонной болезнью. От толчка, подобного судороге, мы подпрыгнули и тут же больно ударились о ящик.

Софи больше не жаловалась. Она молчала. Слезы высохли, оставив на щеках два потека невообразимого цвета.

Становилось жарко. Пикап только что миновал огромный термитник, на котором кто-то неуклюже вывел каменноугольной смолой «60 км». Мы спускались по бесконечному склону, рискуя свернуть себе шею. Дорога стала ровнее. Тряска прекратилась, словно мы ехали по Дангану. Я увидел над головой свод сплетенных пальмовых ветвей. Мы приближались к месту назначения. Машина замедлила ход. Комендант высунул голову. Он, видимо, восхищался чистотой, неожиданной среди джунглей, более чем в шестидесяти километрах от города. Не было больше рытвин, травы, навоза. В канавах исчезли кучи нечистот. Все было прибрано. Такая чистота казалась странной, очевидно, она была наведена совсем недавно.

Вдалеке раздались звуки тамтама. Нарастал смутный гул. Нас явно ожидала торжественная встреча. Наконец показалась деревня. В ней царило необычное оживление. Человеческое море залило площадь. Слышались пронзительные крики женщин. Они кричали, приложив руку ко рту. Можно было подумать, что воет сирена на американской лесопильне в Дангане. Толпа расступилась, чтобы пропустить машину которая остановилась под пальмой, недавно очищенной от ветвей, на макушке которой развевался французский флаг.

Дверцу машины открыл согбенный старик с лицом морщинистым, как зад черепахи. Комендант пожал ему руку. Инженер сделал то же. Женщины принялись кричать еще пуще. Рослый детина в красной феске крикнул: «Тише!» На нем была лишь набедренная повязка, но феска свидетельствовала, что это телохранитель вождя.

Вождь носил доломан защитного цвета, к рукавам которого, очевидно наспех, прикрепили красные нашивки с серебряными галунами. Конец белой нитки свешивался с каждого рукава. Неопределенного возраста мужчина в пижамной куртке, надетой поверх набедренной повязки, крикнул: «Смирно!» Человек тридцать мальчуганов, которых я сперва не заметил, встали навытяжку.

— Ша-а-гом, марш! — скомандовал наставник.

Ученики приблизились к коменданту. Наставник опять крикнул: «Смирно!» Дети, казалось, совсем обезумели. Они жались друг к дружке, как цыплята, увидевшие тень грифа. Наставник дал тон и стал отбивать такт. Ученики запели, не переводя духа, на каком-то языке, который не был ни французским, ни их родным. Местные жители приняли этот странный говор за французский, французы приняли его за туземное наречие. Все зааплодировали.