Лев Овалов - Ход сражения

• Название: Ход сражения
• Автор: Лев Овалов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Но иногда Батыев загибает совершенно невероятную фразу:

- Политическая экономия учит понимать аграрную политику и экономические ресурсы, конкретно и об'ективно определяет каждый индивидуум и индивидуальный случай. Диференциация и расслоение доказано диаграммно, но рентабельная проблема экономики стимулирует темп всеми фибрами наших сфер и дает кулаку реванш!

Сказав такую невероятно умную фразу, Батыев снова выправляется и начинает говорить простым, понятным языком.

- Глотова - кулака лихаревского - все помнят? Что он с вами делал? Я-то знаю: восемь лет я у него батрачил. Как он у вас пшеницу покупал? В ноябре по сорок копеек. А помните, как приходили к нему ту же пшеницу на семена покупать? Только в апреле она полтора рубля стоила... Глотовы с вами не миндальничали.

А вот вы с Глотовыми нежничаете. Самих себя предаете... у нас выход один. В округе пятьдесят четыре колхоза. Мало! Колхозы обрабатывают девятнадцать тысяч гектаров. Мало! В нашем районе двенадцать коммун. Мало! Скорей хлеб сдадим - скорей жизнь наладим. Хорошим подходом - хорошим ответом хорошо заготовим хлеб.

За крохотными окнами - непроглядная мгла.

Спертый от махорки воздух. На краю стола стоит ведро с водой. Большим корявым ковшом поминутно черпают воду. Ковш ходит по собранию.

Батыева слушали в напряженном молчании. Организованно никто не выступает. Но все гуще и гуще несутся с мест выкрики.

- Спасибо, что уполномоченного убрали...

- Думали, кишки вытащит!

- Тараруев тоже хозяйничал...

- Да он партизаном был!

- Водку он только по-партизански пил.

- До Бородкина сколько времени Головачев председателем ходил...

- При нем только кулакам свобода была!

К Батыеву сыплются вопросы:

- Вот у меня весь лен погиб, а с меня тридцать пудов льносемян требуют... Я только двенадцать могу сдать...

- Весь погиб?

- Весь.

- А двенадцать можешь сдать?

- Двенадцать могу.

- Как так, - смеется Батыев. - Весь погиб, а сдаешь двенадцать... Не бывает так, чтобы рука погибла, а пальчик остался.

- Товарищ Батыев, у меня хлеб плохой!

- Плохой, говоришь? - задумывается Батыев. - А вот мы сейчас других спросим. Ведь у кого-нибудь и хороший был.

- Был! Вестимо был! - раздаются голоса.

- Вот и отлично. У кого хлеб хороший был, подними руки.

Никто не поднимает.

Все смеются.

Вдруг с треском лопается стекло. Выстрел. Другой. Стреляют в окна, около которых сидят сельсоветчики.

Батыев недвижим. Он только поднимает голову, всматривается в десятки испуганных глаз, указывает на двух парней и посылает их:

- Сходите. Выясните.

Новый выстрел. Пуля застревает в потолке. Я сижу спиной к окну. Неприятный холодок пробирается ко мне за ворот. Хочется подвинуться в сторону. Батыев неподвижен. Надо держаться потверже. Неподвижно замираю против окна.

- Правильно говоришь, товарищ Батыев!

Рыжий, в овчинном кожухе пожилой крестьянин поднимается со скамейки.

- Не боюсь Головина! Идем, покажу яму, где у него хлеб зарыт.

Против него встает седой, остробородый старик и кричит в лицо рыжему крестьянину:

- Семахин-то знаешь?... Семь десятин утаил.

Обоих перебивает по-монашески повязанная коричневым платком женщина:

- У Филиппа Егорыча хлеб нашли, а батраки сказали, что ихний... Нарочно подговорил. Филипп-егорычев это хлеб!

Перелом.

В глазах Батыева запрыгали веселые искорки.

- Так что ж будем делать? - крикнул он собранию.

Нельзя было разобрать, кто говорил - говорили все.

- Хлеб везти!

- Кулаков заставить!

- Наканителились!

- Будя!

- Товарищи, сегодня ночью мы будем работать, - вслух решил Батыев. - Кто хочет помогать - оставайся.

Народ не расходился.

- Товарищ Костюк, организуй-ка бригады, разбей по районам и двигай, распорядился Батыев.

В это время к нему подошел один из двух посланных на улицу парней.

- Головачев стрелял, - тихо сообщил парень.

- Очень хорошо. Позовите ко мне милиционера, - продолжал невозмутимо распоряжаться Батыев.

Кудлатый, растрепанный, поднятый с постели милиционер, обросший жгучей черной щетиной, сердито пялил глупые голубые глаза.

- Ничего не делаешь? - быстро спросил его Батыев. - Спишь? Ты спишь, а кулаки не спят. Не думают спать.

Милиционер сердито чесал поясницу.

- Сколько хозяйств описано?.. Нет таких?

- Ни при чем я. Рябовских виноват, - выдавил из себя милиционер.

- Теперь рады будете на Рябовских сваливать... Свои головы есть. - Батыев рассердился. - Ни к чорту работать не умеете!

- Вы не оскорбляйте... Я человек нервный, - заносчиво буркнул милиционер.

Батыев не обращал на его слова внимания.

- Вот что, человек нервный: Головачева найти и арестовать к утру. Пошел!

- Отдыхать не даете? - обозлился милиционер. - Я человек нервный...

- Плевать мне на твои нервы, - сухо отрезал Батыев. - Иди. Предупреждаю: если Головачев не будет арестован, завтра же будешь уволен.

Всю ночь коптели в сельсовете две крохотные керосиновые лампочки. Едкий запах махорки смешивался с тяжелым керосиновым воздухом. Всю ночь работала комиссия содействия хлебозаготовкам.

Бедняки группами ходили по селу. Стучались в избы кулаков, богатых и зажиточных крестьян, осматривали и проверяли запасы хлеба, вызывали хозяев в сельсовет.

То-и-дело хлопала дверь. Входили. Уходили. Выше подвертывали в лампе фитиль. Сельсовет походил на полевой военный штаб. Поступали вести о ходе сражения. Отдавались приказы.

Кауров, богатейший на селе хозяин, уличенный в спекуляции хлебом, драчливый и злой, стоял в углу около печки и робко плакал, вытирая слезы грязным, затрепанным подолом армяка:

- Господи!.. Нет у меня хлеба... Пощадите детей... Детушек... Не продавайте с торгов... Дочь у меня недавно умерла... Бог обидел, и вы хотите...

В незнающем его человеке Кауров легко может вызвать жалость. Здесь, в сельсовете, он действительно беспомощен и несчастен. Однако, если не ошибается деревенская молодежь, сегодня в сельсовет стреляли Головачев и Кауров.

Разумовский тщедушен, невзрачен. Одежда на нем - не может быть рванее. Он безостановочно грозит пальцем, хитро прищуривается и явно издевается:

- Говорите, коли не дадим хлеба, рабочий тоже товара не даст?.. До ужасти обидно!.. Вы много мужикам товара даете? Вот он - товар, на мне...

Разумовский двумя пальцами натягивает лоскут драной домотканной свитки.

- Суконце-то каково! Дорогой товар. Заграничный товар. Международный пролетариат делал.

Разумовский показывает на грязную холстинковую портянку:

- А кожевенный товар! Хром. Шевро. Каждый день в этом лаковом сапоге щеголяю...

А мы с Батыевым думаем: пойдет хлеб или нет?

Всю ночь ходят бедняки по кулацким избам.

Случилось так, что на десять минут сельсовет обезлюдел. Батыев замолчал. Я просматривал только что принесенные описи кулацких хозяйств. Когда снова вошли бригадники, спрашивая распоряжения Батыева, я повернулся к нему и увидел замершего, заснувшего секретаря райкома. Он сидел вытянувшись, и только болезненное, хриплое дыхание клокотало внутри человека.

Я толкнул Батыева. Он встрепенулся, растерянно провел рукой по глазам и сконфуженно произнес:

- Простите... Я, кажется, заснул... Не сплю четвертую ночь... Но это нечаянно.

Он повел головой, прогоняя с себя сон, и снова принялся работать.

Ночное беспокойство владело нашим сознанием. Пошел хлеб или нет?

Кулакам не дали спать. Беднота ходила от дома к дому. Беспрерывно во мраке скрипели подводы...

Хлеб пошел...