Альфред Теннисон - Волшебница Шалотт и другие стихотворения

• Название: Волшебница Шалотт и другие стихотворения
• Автор: Альфред Теннисон
• Жанр: Поэзия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-7516-0570-5

Прославленный автор викторианской эпохи Альфред Теннисон (1809–1892) в двадцатом веке претерпел критические гонения, которые тем не менее не смогли перечеркнуть значение его поэзии в мировой литературе. Эпическая поэма Теннисона о короле Артуре «Королевские идиллии» породила настоящую «артуроманию» в английском искусстве, не затихающую до наших дней. К сожалению, русскому читателю известно скорее имя Теннисона, нежели его стихи. Благодаря В. Каверину миллионам читателей запомнилась строка из его «Улисса»: «Бороться и искать, найти и не сдаваться», да у любителей поэзии на слуху восклицанье Мандельштама: «Леди Годива, прощай… Я не помню, Годива…» Данная книга, по сути — первое серьезное издание стихотворений Альфреда Теннисона в России. Оно подготовлено известным поэтом и исследователем англоязычной поэзии Г. М. Кружковым в сотрудничестве с молодыми переводчиками.

---

Д. Катар

ULYSSES

It little profits that an idle king,
By this still hearth, among these barren crags,
Match’d with an aged wife, I mete and dole
Unequal laws unto a savage race,
That hoard, and sleep, and feed, and know not me.

I cannot rest from travel: I will drink
Life to the lees: all times I have enjoy’d
Greatly, have suffer’d greatly, both with those
That loved me, and alone; on shore, and when
Thro’ scudding drifts the rainy Hyades
Vext the dim sea: I am become a name;
For always roaming with a hungry heart
Much have I seen and known; cities of men
And manners, climates, councils, governments,
Myself not least, but honour’d of them all;
And drunk delight of battle with my peers,
Far on the ringing plains of windy Troy.
I am a part of all that I have met;

Yet all experience is an arch wherethro’
Gleams that untravell’d world, whose margin fades
For ever and for ever when I move.
How dull it is to pause, to make an end,
To rust unburnish’d, not to shine in use!
As tho’ to breathe were life. Life piled on life
Were all too little, and of one to me
Little remains: but every hour is saved
From that eternal silence, something more,
A bringer of new things; and vile it were
For some three suns to store and hoard myself,
And this gray spirit yearning in desire
To follow knowledge like a sinking star,
Beyond the utmost bound of human thought.

This is my son, mine own Telemachus,
To whom I leave the sceptre and the isle —
Well-loved of me, discerning to fulfil
This labour, by slow prudence to make mild
A rugged people, and thro’ soft degrees
Subdue them to the useful and the good.
Most blameless is he, centred in the sphere
Of common duties, decent not to fail
In offices of tenderness, and pay
Meet adoration to my household gods,
When I am gone. He works his work, I mine.

There lies the port; the vessel puffs her sail:
There gloom the dark broad seas. My mariners,
Souls that have toil’d, and wrought, and thought with me —
That ever with a frolic welcome took
The thunder and the sunshine, and opposed
Free hearts, free foreheads - you and I are old;
Old age hath yet his honour and his toil;
Death closes all: but something ere the end,
Some work of noble note, may yet be done,
Not unbecoming men that strove with Gods.
The lights begin to twinkle from the rocks:
The long day wanes: the slow moon climbs: the deep
Moans round with many voices. Come, my friends,
’Tis not too late to seek a newer world.
Push off, and sitting well in order smite
The sounding furrows; for my purpose holds
To sail beyond the sunset, and the baths
Of all the western stars, until I die.
It may be that the gulfs will wash us down:
It may be we shall touch the Happy Isles,
And see the great Achilles, whom we knew.
Tho’ much is taken, much abides; and tho’
We are not now that strength which in old days
Moved earth and heaven; that which we are, we are;
One equal temper of heroic hearts,
Made weak by time and fate, but strong in will
To strive, to seek, to find, and not to yield.

УЛИСС

Что пользы, если я, никчемный царь
Бесплодных этих скал, под мирной кровлей
Старея рядом с вянущей женой,
Учу законам этот темный люд? —
Он ест и спит и ничему не внемлет.

Покой не для меня; я осушу
До капли чашу странствий; я всегда
Страдал и радовался полной мерой:
С друзьями — иль один; на берегу —
Иль там, где сквозь прорывы туч мерцали
Над пеной волн дождливые Гиады.
Бродяга ненасытный, повидал
Я многое: чужие города,
Края, обычаи, вождей премудрых,
И сам меж ними пировал с почетом,
И ведал упоенье в звоне битв
На гулких, ветреных равнинах Трои.

Я сам — лишь часть своих воспоминаний:
Но все, что я увидел и объял,
Лишь арка, за которой безграничный
Простор — даль, что все время отступает
Пред взором странника. К чему же медлить,
Ржаветь и стынуть в ножнах боязливых?
Как будто жизнь — дыханье, а не подвиг.
Мне было б мало целой груды жизней,
А предо мною — жалкие остатки
Одной; но каждый миг, что вырываю
У вечного безмолвья, принесет
Мне новое. Позор и стыд — беречься,
Жалеть себя и ждать за годом год,
Когда душа изныла от желанья
Умчать вслед за падучею звездой
Туда, за грань изведанного мира!

Вот Телемах, возлюбленный мой сын,
Ему во власть я оставляю царство;
Он терпелив и кроток; он сумеет
С разумной осторожностью смягчить
Бесплодье грубых душ и постепенно
Взрастить в них семена добра и пользы.
Незаменим средь будничных забот,
Отзывчив сердцем, знает он, как должно
Чтить без меня домашние святыни:
Он выполнит свое, а я — свое.

Передо мной — корабль. Трепещет парус.
Морская даль темна. Мои матросы,
Товарищи трудов, надежд и дум,
Привыкшие встречать веселым взором
Грозу и солнце, — вольные сердца!
Вы постарели, как и я. Ну что ж;
У старости есть собственная доблесть.
Смерть обрывает все; но пред концом
Еще возможно кое-что свершить,
Достойное сражавшихся с богами.
Вон замерцали огоньки по скалам;
Смеркается; восходит месяц; бездна
Вокруг шумит и стонет. О друзья,
Еще не поздно открывать миры, —
Вперед! Ударьте веслами с размаху
По звучным волнам. Ибо цель моя —
Плыть на закат, туда, где тонут звезды
В пучине Запада. И мы, быть может,
В пучину канем — или доплывем
До Островов Блаженных и увидим
Великого Ахилла (меж других
Знакомцев наших). Нет, не все ушло.
Пусть мы не те богатыри, что встарь
Притягивали землю к небесам,
Мы — это мы; пусть время и судьба
Нас подточили, но закал все тот же,
И тот же в сердце мужественный пыл —
Дерзать, искать, найти и не сдаваться!

Г. Кружков

TITHONUS

The woods decay, the woods decay and fall,
The vapours weep their burthen to the ground,
Man comes and tills the field and lies beneath,
And after many a summer dies the swan.
Me only cruel immortality
Consumes: I wither slowly in thine arms,
Here at the quiet limit of the world,
A white-hair’d shadow roaming like a dream
The ever-silent spaces of the East,
Far-folded mists, and gleaming halls of morn.

Alas! for this gray shadow, once a man —
So glorious in his beauty and thy choice,
Who madest him thy chosen, that he seem’d
To his great heart none other than a God!
I ask’d thee, ‘Give me immortality.’
Then didst thou grant mine asking with a smile,
Like wealthy men who care not how they give.
But thy strong Hours indignant work’d their wills,
And beat me down and marr’d and wasted me,
And tho’ they could not end me, left me maim’d
To dwell in presence of immortal youth,
Immortal age beside immortal youth,
And all I was, in ashes. Can thy love,
Thy beauty, make amends, tho’ even now,
Close over us, the silver star, thy guide,
Shines in those tremulous eyes that fill with tears
To hear me? Let me go: take back thy gift:
Why should a man desire in any way
To vary from the kindly race of men,
Or pass beyond the goal of ordinance
Where all should pause, as is most meet for all?

A soft air fans the cloud apart; there comes
A glimpse of that dark world where I was born.
Once more the old mysterious glimmer steals
From thy pure brows, and from thy shoulders pure,
And bosom beating with a heart renew’d.
Thy cheek begins to redden thro’ the gloom,
Thy sweet eyes brighten slowly close to mine,
Ere yet they blind the stars, and the wild team
Which love thee, yearning for thy yoke, arise,
And shake the darkness from their loosen’d manes,
And beat the twilight into flakes of fire.

Lo! ever thus thou growest beautiful
In silence, then before thine answer given
Departest, and thy tears are on my cheek.

Why wilt thou ever scare me with thy tears,
And make me tremble lest a saying learnt,
In days far-off, on that dark earth, be true?
‘The Gods themselves cannot recall their gifts.’

Ay me! ay me! with what another heart
In days far-off, and with what other eyes
I used to watch — if I be he that watch’d —
The lucid outline forming round thee; saw
The dim curls kindle into sunny rings;
Changed with thy mystic change, and felt my blood
Glow with the glow that slowly crimson’d all
Thy presence and thy portals, while I lay,
Mouth, forehead, eyelids, growing dewy-warm
With kisses balmier than half-opening buds
Of April, and could hear the lips that kiss’d
Whispering I knew not what of wild and sweet,
Like that strange song I heard Apollo sing,
While Ilion like a mist rose into towers.

Yet hold me not for ever in thine East:
How can my nature longer mix with thine?
Coldly thy rosy shadows bathe me, cold
Are all thy lights, and cold my wrinkled feet
Upon thy glimmering thresholds, when the steam
Floats up from those dim fields about the homes
Of happy men that have the power to die,
And grassy barrows of the happier dead.
Release me, and restore me to the ground;
Thou seёst all things, thou wilt see my grave:
Thou wilt renew thy beauty morn by morn;
I earth in earth forget these empty courts,
And thee returning on thy silver wheels.

ТИФОН

Леса гниют, гниют и облетают,
И тучи, плача, ливнями исходят,
Устав пахать, ложится в землю пахарь,
Пресытясь небом, умирает лебедь.
И лишь меня жестокое бессмертье
Снедает: медленно я увядаю
В твоих объятьях на краю Вселенной, —
Седая тень, бродящая в тумане
Средь вечного безмолвия Востока,
В жемчужных, тающих чертогах утра.

Увы! седоголовый этот призрак
Когда-то был мужчиной, полным силы.
Избранник твой, он сам себе казался
Богоподобным, гордым и счастливым.
Он попросил тебя: «Дай мне бессмертье!»
И ты дала просимое с улыбкой,
Как богачи дают — легко, небрежно.
Но не дремали мстительные Оры:
Бессильные сгубить, они меня
Обезобразили, к земле пригнули
И, дряхлого, оставили томиться
Близ юности бессмертной. Чем ты можешь,
Любовь моя, теперь меня утешить
В сей миг, когда рассветная звезда
Мерцает и дрожит в твоих глазах,
Наполненных слезами. Отпусти!
Возьми назад свой дар: к чему попытки
Уйти от общей участи людской
И преступить черту, где должен всякий
Остановиться и принять судьбу,
Дарованную небом человеку.

Вдали, в просветах облачных забрезжил
Тот темный мир, в котором я родился.
И вновь зажглись таинственным свеченьем
Твой чистый лоб и скаты нежных плеч,
И грудь, где сердце бьется обновленно.
Вновь разгораются румянцем щеки,
И влажные твои глаза — так близко
К моим! — сверкают ярче. Звезды гаснут
Пред ними, и влюбленная упряжка
Неистовых твоих коней хрипит,
Вздымаясь на дыбы, и отрясает
Ночь с грив своих — и пышет пылом утра.

Любовь моя! вот так ты каждый раз
Преображаешься — и ускользаешь,
Оставив слезы на моей щеке.

Зачем меня пугаешь ты слезами? —
Не для того ль, чтоб я, дрожа, припомнил
Слова, произнесенные однажды:
«Своих даров не отменяют боги».

Увы! увы! Не так я трепетал
В былые дни, другими я очами
Тогда смотрел — и я ли это был? —
На разгорающийся ореол
Вкруг тела твоего, на вспышки солнца
В твоих кудрях — и сам преображался
С тобой — и чувствовал, как в кровь мою
Вливается тот отблеск розоватый,
Которым ты так властно облекалась,
И ощущал губами, лбом, глазами
Касанье губ твоих — благоуханней
Апрельских первых лепестков! — и слышал
Твой шепот жаркий, сладостный и странный,
Как Аполлона радостная песнь
В тот день, когда воздвиглись башни Трои.

О, отпусти меня! нельзя навеки
С твоим восходом сочетать закат.
Я мерзну в этих теплых волнах света,
В твоих ласкающих лучах, я мерзну,
Ногами зябкими ступив на твой
Мерцающий порог в тот ранний час,
Когда восходит к небу пар белесый
С полей, где смертные живут свой век
Или, отжив, спокойно отдыхают.
Освободи, верни меня земле;
Всевидящая, с высоты своей
Призри на тихую мою могилу, —
Когда, истлев, навеки позабуду
Твоих пустых чертогов высоту,
Твою серебряную колесницу…

Г. Кружков