Стивен Эриксон - Дань псам

• Название: Дань псам
• Автор: Стивен Эриксон
• Жанр: Эпическая фантастика

---

Тот ответил улыбкой.

Когда они покончили с улыбками, Крюпп взял еще одну булку и подержал перед губами, чтобы внимательнее разглядеть всю ее восхитительность, а может, чтобы немного помучить перед отправлением в зубастую, как у медведя, пасть. Попозировав так, он глянул на Торвальда Нома. — Наверху, достойный господин, ты найдешь, если можно так выразиться, знаменитого кузена. Как и ты, он внезапно вернулся в Даруджистан. Это никто иной, как Раллик, коего можно назвать черной овечкой Дома Ном, куда более черной, чем ты. Он воистину представляет черноту надира, Бездну, тогда как ты скорее походишь на черноту менее интенсивную, вроде угля. Итак, две овечки одного темного окраса в одной гостинице — ох, как Крюппу хочется стать свидетелем подобной встречи! — Тут он поднял предостерегающий палец. — Но слушай, милый друг Торвальд Ном! Возвращение Раллика — самая тайная тайна. Запечатай губы, ладно? Умоляю!

— Он прячется? От кого?

Пухлые пальцы запорхали, словно черви у подножия рифа. — Так спеши скорее, пока он не отправился в сомнительное странствие. Крюпп сохранит тебе кресло, ожидая возвращения — он уже предвкушает роскошный ужин, за который заплатит Торвальд, причем весьма охотно!

Торвальд вдруг вспотел, заерзал на стуле: — Воссоединение может…э… подождать. Ну к чему тревожить его прямо сейчас? Нет, честно, Крюпп. Что до тайны, ну, я буду ее хранить, если ты, э… сделаешь то же. Ничего то есть не скажешь Раллику. Позволь мне… удивить его!

— Раллик вряд ли любит сюрпризы, Торвальд Ном, и ты должен это знать. Как раз ночью он…

— Просто не рассказывай, ладно?

— О, разве заговоры не прелестны? Крюпп никогда не скажет никому ничего ни о чем. Самое торжественно обещанное из всех торжественных обещаний! Теперь, старый друг, будь так добр, пристань к Мизе — вон она — перед плотным обедом следует промочить горло вином, не так ли? Уста Крюппа истекают слюной, а нос посвистывает — это ведь предвкушение, да?

* * *

— Если это то, чего я хочу, то я этого не хочу.

— О, в этом есть смысл, Дергун. И если тебе случилось быть кургузым кривоногим красномордым крабом — отставником, то не лучше ли стать кургузым кривоногим красномордым …

— Ты идиот, Синий Жемчуг! Вот это не меняется, чего б ты не хотел. Я ведь по-простому говорю? Даже ты можешь смысел ухватить. Солдат идет в отставку, так? Ищет жизни мирной и простой, но разве?

— Или то, или это.

— Что?

— Или простая, или мирная!

— А я разве о другом талдычу?

— Ты как раз об том. Тебе ж не можется, готов пойти в малазанское посольство, сдаться на милость, и если тебя не повесят, то позволят записаться снова.

— Суть в том, что мне нравилась бы отставка, будь я в отставке по-настоящему!

— Пойду-ка в погреб, проверю запасы.

Дергунчик поглядел, как маг уходит, и потряс головой: — Этому человеку помощь требуется.

— Так иди помоги, — бросила Дымка от соседнего столика.

Дергунчик подскочил на стуле, сверкнул на нее глазами: — Прекрати! По любому, я не такую помощь имел. О боги, голова трещит.

— Иногда, — сказала Дымка, — я стараюсь затаиться, чтобы парад военного оркестра прошел мимо головы.

— Хм, — поводил бровями Дергунчик. — Не знал, что ты играешь на струменте, Дым. А на каком?

— На волынках, барабанах, флейте, трещотке, горне и арфе.

— Неужто на всех?

— Ясное дело. Знаешь, если я пойду наверх и обнаружу, как Сциллара выползает из комнаты Хватки, мне плохо будет.

— Так сиди здесь.

— Ну, это всего лишь воображаемая сцена.

— Уверена?

Она выдержала всего четыре или пять ударов сердца, а потом с проклятием встала.

Дергунчик поглядел, как она уходит, и улыбнулся. — Гораздо лучше, — сказал он непонятно кому, — вовсе воображения не иметь. Как вот я. — Он помолчал, поморщился. — Заметь, будь у меня оно самое, я тут сидел бы и воображал, как ассасины снова пытаются. Яд. Магия. Ножи. Арбалетный болт ночью в окно, прям через ставень, чудный выстрел. Шлеп об пол, и нет Дергунчика, героя Моттского Леса. Копье прям через пол, чтоб его прикончить, ведь они туннель копали аж неделями и ждали, знали, что он упадет прямиком на это место. Да.

Он сидел, выкатив глаза и дергая усы.

В темном углу спиной к стене сидел Дюкер и следил за солдатом, хмуро забавляясь. Необыкновенно. Некоторые выживают, некоторые нет. Когда падает маска, все солдатские лица одинаковы: озадаченный взгляд, слегка туповатое удивление — я еще жив, а ведь ясно, что никакой разумной причины для этого нет, всего лишь толчок удачи, пустота шанса и случайное сочетание обстоятельств. Несправедливость мира рождает горькие лужицы в уголках глаз.

В задней комнате раздался грохот; через миг распахнулась узкая дверь и вышел бард — седые волосы всклокочены со сна, глаза такие красные, что видно даже отсюда. Бард поглядел на Дергунчика. — В матрасе вши, — сказал он.

— Сомневаюсь, что они недовольны компанией, — ответил бывший сержант, с трудом вставая и направляясь к лестнице.

Бард поглядел ему вслед и направился к бару, где налил себе кружку пряного, темного ривийского эля. Подошел к сидящему Дюкеру.

— Историки и барды похожи, — сказал он, усаживаясь.

Дюкер кивнул, хорошо поняв его.

— Но то, что вы видите, и то, что я вижу, может оказаться совсем разным. Опять-таки, возможно, различия вполне поверхностны. Чем старше становлюсь, тем сильнее это подозреваю. Вы описываете события, видите великие сдвиги вещей. Я смотрю в лица, а они мелькают так быстро, что становятся мутным пятном. Если я не позабочусь увидеть верно, запомнить всех.

— Откуда вы? — спросил Дюкер.

Бард отхлебнул и бережно опустил кружку. — Изначально — с Корела. Но это было давно.

— До малазанского завоевания?

Мужчина странно улыбнулся, не отрывая глаз от кружки (руки его лежали на коленях): — Если вы имели в виду Седогривого, то да.

— А какие из противоречивых легенд правдивы? Насчет него.

Бард пожал плечами: — Никогда не спрашивайте барда. Я пою их все. Ложь, истину — слова не различаются ни по звуку, ни по расположению в строчках. Мы делаем с ними что захочется.

— Я слушал вас несколько ночей назад.

— Ах, хотя бы один внимательный слушатель. Благодарю.

— Вы поете строфы «Аномандариса», которых я прежде не знал. Неоконченное?

Бард кивнул и протянул руку к кружке: — «Коралл, в котором встали Тисте Анди, черен…» — Он сделал еще глоток.

— Вы пришли оттуда?

— Знаете ли, что ни один бог, ни одна богиня пантеона не объявляют себя покровителями бардов? Как будто нас забыли, предоставив самим себе. По некоей причине это беспокоило меня… но сейчас я увидел в этом высокую честь. Мы уникальны в нашей свободе, в ответственности. А есть ли покровитель у историков?

— Я не знаю такого. Значит, я тоже свободен?

— Говорят, однажды в этом зале вы рассказали историю Собачьей Упряжки.

— Однажды.

— И до сих пор пытаетесь ее записать.

— Неудачно. И что?

— Возможно, повествовательная проза не подходит для подобной истории, Дюкер.

— О?

Бард отставил кружку и осторожно склонился над столом, не сводя серых глаз с историка: — Потому что, сэр, вы видите их лица.

Страдание заставило Дюкера отвести взгляд, спрятать внезапно затрясшиеся руки. — Вы мало что понимаете в таких делах, — прохрипел он.

— Чепуха. Историк, мы не ведем личную беседу. Просто двое профессионалов обсуждают работу. Я, скромный бард, предлагаю свои услуги, чтобы отомкнуть вашу душу, извлечь содержимое — все, что убивает ее. Мгновение за мгновением. Вы не можете найти своего голоса. Воспользуйтесь моим.

— Вы за этим пришли? — спросил Дюкер. — Словно какой-то стервятник, хотите выпить мои слезы?

Бард поднял брови: — Ты — случайность. Причины моего пребывания здесь кроются… совсем в ином. Даже если бы я мог объяснить, то не стал бы. Не смею. А пока, Дюкер, давай создадим эпос, способный сокрушить сердца тысячи поколений.

Тут слезы действительно полились из глаз историка. Собрав все свое мужество, он кивнул.

Бард распрямил спину и снова взял кружку. — Начинается с тебя, — сказал он. — И тобой кончается. Только твои мысли, только свидетельство твоих глаз. Не пересказывай чужие мнения, не заботься, что о тебе подумают. Ты и я. Мы ни о чем не рассказываем, мы только ПОКАЗЫВАЕМ.

— Да. — Дюкер поднял лицо, снова поглядев в глаза, вмещающие — теперь он уверен в этом — горе целого мира. — Как твое имя, бард?

— Зови меня Рыбаком.

* * *

Чаур свернулся клубком около кровати; он сопел и фыркал, словно задремавший пес. Хватка, садясь, чуть не наступила на него, заметив в последний миг. Как она тут очутилась? Теплое и влажное промеж ног — это именно то, о чем она подумала? А если именно то, помнит ли Баратол о произошедшем так же мало, как она сама? Ох, слишком чревато выспрашивать. Она не готова думать о подобном; да она вообще ни о чем думать не готова.