О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

• Название: Пенталогия «Хвак»
• Автор: О'Санчес
• Жанр: Фэнтези

От Автора:

Здесь, в этом файле, я выложил всю пенталогию «ХВАК», все одиннадцать произведений цикла, именно в авторском порядке чтения. В свое время я написал первую вещь цикла — это коротенькая «Прелюдия к Хваку», и почти сразу же, вслед за нею, как бы эпилог к еще не созданной эпопее — это «Постхвакум». И между ними уже разместились пять романов и четыре перепутья. Получилось сродни тому, как строится музыка в джазовых композициях по заданной теме. Я знавал читателей, которые «проглатывали» всю пенталогию за вечер, за два, но… Каждый, конечно, волен поступать по своему усмотрению, тем не менее, лучше бы читателям не спешить: роман огромен, мир в нем описанный, тоже очень велик, вдобавок, соприкасается с «Нечистями», «Я люблю время», «Осенняя охота с Мурманом и Аленушкой» и неторопливый читатель узнает гораздо больше, увидит гораздо ярче, поймет гораздо глубже, потому что роман я писал не на заказ и не для денег, в полную силу, именно в расчете на взыскательного и думающего читателя. Кстати, добавлю: книжный вариант романа слегка отличается от этого, который перед вами, ибо я не поленился, не пожалел времени и более трех месяцев вычитывал написанное, подправлял, выпалывал ошибки и опечатки, отшлифовывал… не трогая, разумеется, сюжетных линий. Большинство не заметит никакой разницы, но она есть. Файл огромен, однако здесь же, в разделе, он разбит на одиннадцать файлов поменьше, все последние правки внесены и туда. Всех желающих почитать — милости прошу.

P.S. В романе «Я люблю время» есть короткий эпизод знакомства Зиэля, Лина и маленького охи-охи Гвоздика. Я намеренно написал его чуть иными красками, нежели в «Воспитан рыцарем», как бы с другой точки обзора… Но без противоречий.

Последняя по времени авторская правка произведений цикла 18.07.12

---

— Ты, Мошка, посиди теперь, отдохни, а я зерно сам пересыплю. Я слушаю, слушаю тебя, просто я за крошками отходить буду… Ты бы видела, как он топором по зубам!.. Там такая акулища была…

— Темный человек. У меня от него слабость в поджилках… Как глянет!.. Глаз у него чернее ночи, но с краснотинкой. А как его кличут, не слышал?

— Нет, он не говорил, а что?

— Вроде бы я его видела когда-то… Когда еще в городе жила.

— Ты чего, Мошка, совсем глупая стала? Ты из города сто лет как уехала, а он-то молодой!

— Сто не сто, а девяносто три минуло той осенью, в этой девяносто четыре будет.

— А это меньше ста или больше?

— Меньше. Сама вижу, что молодой, а чудится… старая стала, дурная… Ну, куда ты столько сыплешь? Это ж не медведей кормить, а уток.

— Ой, точно, сейчас отгребу обратно…

Так и тянулось почти до сумерек: мужчины по лежанкам разбрелись, а старуха и мальчик всю мелкую работу тянут, и это справедливо: напоить скотину да пол подмести, да утку зарезать всякий может, а вести все хозяйство или хотя бы кухню — не всякий. Уму — с ущербом в голове, разговаривать не умеет, зато может лошадь подковать и колесо починить, а Мошка не может… И Лин не может… пока…

Солнышко за гору — стало попрохладнее, и весь хутор проснулся. Мусиль забегал по своим хозяйским делам, то на Луня накричит, то Уму тычком подгонит… А воин секиру точит, правит военным образом: в левой руке секира, в правой особый камушек, узкий и длинный, которым он по лезвию секиры вскользь постукивает…

— Все готово, господин, и корыто, и вода!

— А на стирку хватит? Мне две рубашки и две пары порток надо бы… И портянки.

— Хватит, конечно! Мошка все сделает, господин. Вот сорочка, господин, простирана, высушена, зашита и поглажена.

— Пусть она мне польет и потрет, поприслуживает, короче говоря. Да не бойся за красотку, не обижу, не нанесу ни малейшего урона чести и девичности, не трону ни персей ее, ни чресл ее, ни ланит ее, слово солдата!

— Ха-ха-ха! Конечно, господин! Ой, давно так не смеялся! Нет у нас женщин, увы, место-то глухое, кто же сюда поедет, им веселье надобно и погляд. И лавки с побрякушками, и кумушки-соседки… Вот им что надо… А у нас — кого такое прельстит?..

— Вдовец?

— Да… мой господин… Еще в год второго неурожая овдовел, когда…

— После расскажешь. Ужин готов?

— Все готово! И помывка, и ужин. Ох, добрым словом вспомните, уж мы постарались… ха-ха-ха!.. Пойду накрывать потихонечку. Мошка!..

Деревянное корыто — вовсе и не корыто оно, скорее, огромная круглая лохань, невесть какими путями попавшая сюда с далекого заморского севера, а корытом Мусиль назвал ее вслед за постояльцем, ему в угоду. Лохань просторна, даже огромному воину в ней удобно: сидит, раскинув руки-ноги, борода переломилась и по воде плавает, а над бородой улыбка во всю рожу. Это Лин из сарая в щелочку подсмотрел: по левую руку и по правую руку от воина — скамейки стоят, на одной меч в ножнах, по четверть вынут, на другой секира.

— Мошка, а Мошка…

— Ой… ты меня напугал… чего крадешься?

— А чего он боится, что у него всегда оружие при руках?

— Да кто ж его знает? Может, и ничего он не боится, а такой у воинов обычай. Купец, когда спит, мошну к себе поближе… ох и чуткие они, даже в пьяном сне… А воин — тот меч или саблю рядом кладет… Да только не всегда им это помогало. Ни им, ни купцам…

— А что он тебе дал, что прячешь?

— Тише же ты!.. Ничего не дал. Ну… серебра насыпал, только ты Мусилю не выдавай, это мои деньги, он мне сам подарил.

— Не скажу, конечно. Не надо мне твоей монеты, убери с глаз долой, я и так тебя не выдам, не волнуйся, Мошка.

Эх, и роскошный был ужин, годами бы о таком вспоминать: воин приказал пировать всем вместе, за одним столом, а все вместе-то — он, единственный постоялец, да местные обитатели трактира, четверо взрослых и мальчишка, и малышок охи-охи, по прозвищу Гвоздик, у мальчишки на руках… К приготовленному мясу двух видов, птице двух видов и рыбе трех видов притащили добавку: мед и варенье. И белого хлеба было вдоволь, и полубелого, и овощей с огорода, и трав… Его Величество Император, наверное, каждый день так питаться может или даже еще чаще, а у них в трактире такое не каждый год бывает: Лин, к примеру, впервые в жизни так много и вкусно обедал и ужинал, как сегодня. Взрослые пили вино, а Лину не положено, он пил кобылье молоко с медом, что в сто раз вкуснее любого вина. А уж охи-охи Гвоздик уплетал — аж пузико затрещало, и рыбку ему Лин давал, и мяско… Гвоздик мясо ел, ел, Гвоздик рыбку ел, ел, да молочком запивал. Надо только не прозевать на землю, в траву его определить, когда понадобится…

Воин еще днем от Лина услыхал, как императорские егеря охотились на тургуна в этих краях и добыли его, теперь он с видимым удовольствием слушал подробный рассказ Мусиля о том, как они наскоро пировали в этом вот самом трактире, первый раз, на почин, пока еще вполпьяна отмечая победу над великим зверем, а Мошка и Лунь даже не боялись перебивать хозяина, вставляли свое слово, и воин также выслушивал их, благосклонно и не сердясь. Он сам ел и пил очень много, трактирских щедро угощал, не высчитывая будущего расхода, но все они, под строгим взором Мусиля, прикладывались к вину весьма умеренно, зато яства трескали от пуза, вдоволь.

Воина выпитое, похоже, вовсе не брало: как пришел он с утренней дороги веселым, грубым и зычным, так и оставался весь вечер: рожа красная, глаза черные, яркие, не мутнеют ни сыто, ни пьяно, голос резок, движения рук, ног и головы ровные, правильные…

— Что ты там все считаешь, что лоб морщишь, а, кабанок?

— Нет, нет, господин, я вовсе не…

— На, жмотюга. Еще золотой, в соседи к первому, сдачу не ищи. Терпеть не могу видеть счеты да расчеты на трактирных… на трактирских харях. Успокоился?

— Да, господин! Но я…

— Довольно болтовни. Значит так: я буду петь, а вы все подпевать. Песня на мне, припев — на вас. Кхы… кхо… Пошел солдат воева-ать! В дому заплакала ма-ать!.. Куда ж ты, сокол, летишь!..

Подхватили, куда деваться. Припев-то простецкий, выучить его — раз чихнуть. Даже пьяненький Уму чего-то там соображает и пытается мычать вместе со всеми:

— Солдат идет с войны-ы!.. И все ему хоть бы хны!

За этой песней пошла другая, потом третья… Вот это было веселье — так веселье! Под конец, заполночь уже, Мусиль, Уму и Лунь с Лином били в ладоши, а воин пытался плясать «Веревочку» со старой Мошкой, но плоховато у них выходило, очень уж разные они были по росту и прыти. Так же резко и тем же громким голосом воин вдруг скомандовал спать, грохнул по столу кулаком для убедительности, и все разбрелись по своим местам. Лин с Гвоздиком на руках — как обычно, в тележный сарай при кузне, где у него был свой топчан.

Проснулся Лин в трепещущей полутьме, весь мокрый от ледяного ужаса, и Гвоздик — тоже задрожал и захныкал тоненьким щенячьим голоском и потеснее к Лину прижался. Красный неяркий свет зловеще сочится в дверные щели… Кто… кто там?.. Отворилась дверь и в сарай с фонарем в руке вошел… Мусиль. Ничего страшного, всего лишь Мусиль, плешивый толстый Мусиль… Но ужас не проходил, более того: и на лице у трактирщика читался великий страх, а губы… как у него губы-то трясутся… И вроде как слезы в глазах.

— Идем. Лин, вставай, мальчик, беда. Плохи твои дела. Идем.

Лин, все еще ничего не в силах сообразить, подхватил в левую руку пищащего Гвоздика, а правую покорно подал Мусилю. Куда они идут?.. Почему так страшно всем им: Лину, хозяину, Гвоздику… Наверное, пришелец оказался не тем, за кого себя…

Внезапная догадка пронзила насквозь: уже за дверью, под открытым небом он УВИДЕЛ — и ноги отказались идти!.. Нафы, нечисть! Постоялец не при чем, это нафы, водяные подземных вод, пришли в их дом собирать дань!

Они стояли впятером на пустом дворе, освещаемые полною луной и фонарем из рук Мусиля. Они ждали. Трактирщик выпустил скользкую от пота ладонь мальчика, отошел на четыре шага и с поклоном обтер ее о передник:

— Вот наша дань, о нафы. Будьте милостивы к оставшимся, а мы свое слово держим, а вы у нас завсегда в полном почете.

— Маловата дань, — промолвил старший из нафов, жабий рот его раскрылся и потек голодной слизью…

Лин уже упал бы в обморок, но маленький охи-охи, продолжая пищать, выпустил коготочки и впился ими в грудь и в руку Лина. Острая боль отвлекла его, не позволила потерять сознание.

«Беги», — приказал он себе, но куда там: ноги привели его во двор, а дальше слушаться не желали. Мусиль как заведенный продолжал кланяться нафам, а они составили из себя полукольцо и медленно двинулись по направлению к Лину. Выглядели они почти как люди, но животами и вывороченными ступнями также и на лягушек. Широкие, белые, толстобрюхие, почти в четыре локтя ростом каждый…

— Ступай, хозяин, долг твой принят. Иди, мы во дворе попируем… Потом уйдем.