Эллен Шелл - Голодный ген

• Название: Голодный ген
• Автор: Эллен Шелл
• Издательство: Амфора
• Жанр: Медицина
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278-649-6

Человечество стремительно толстеет. Что тому причиной? Слабоволие, мешающее обуздать аппетит? Генетическая предрасположенность к полноте? Особенности внутриутробного развития? Или агрессивный натиск фастфуда и отказ от традиционной культуры питания? Ответ на вопрос ищите в книге американской журналистки.

---

Лейбл нашел в Хирше родственную душу. В 1978 г., оказавшись в Нью-Йорке на съезде педиатров, он решил нанести импровизированный визит в лабораторию старого ученого. Выйдя из отеля, Лейбл пересек Центральный парк, все больше волнуясь, добрался до Университета Рокфеллера — и только там узнал, что Хирш в отъезде. Однако посетителю удалось побеседовать с сотрудниками лаборатории. Разговоры затянулись допоздна. «Мне посчастливилось встретить людей — а таких было тогда не так уж и много, — которые, как и я, верили, что жировая ткань каким-то образом напрямую связана с головным мозгом, — рассказывает Лейбл. — Знать бы только, каким именно. О’кей, подумал я, хватит слов, займусь этим и узнаю».

Он вернулся в Кембридж, договорился о продолжительном отпуске в детской больнице и Гарвардской медицинской школе, доцентом которой стал к тому времени, продал дом в викторианском стиле, большую часть имущества и, переехав, обосновался вместе с верной женой Лулу и двумя малолетними дочерьми на семидесяти четырех квадратных метрах в здании Университета Рокфеллера.

Научную проблему, стоявшую перед Лейблом, можно сформулировать так: если пищевое поведение определяется физиологией, то какие гены и как управляют этим процессом? Сама постановка вопроса вызвала множество возражений на самых разных уровнях. Мысль о том, что поведение человека обусловлено генетически, противоречила главной американской идее, возводящей безграничность человеческих возможностей во главу утла. Каждый может и должен «сделать себя сам» — и вдруг оказывается, что собственный вес находится вне рамок личных решений и желаний, подчиняется не свободной воле, а биологии! Когда-то Джон Локк, британский философ XVII столетия, большой поклонник либеральных ценностей, решительно утверждал: новорожденный человек — это «чистая доска», tabula rasa, на которой оставляют свои знаки явления действительности и жизненный опыт. Американцам очень близка такая философия, автоматически отправляющая неизменяемую наследственность на скамейку запасных в матче с людьми. Но даже Локк делал некоторые оговорки. В 1692 г. он написал: «Некоторые человеческие тела столь прекрасны от природы, что не нуждаются в дальнейшем усовершенствовании». А позже добавил: «Некоторые люди толсты, потому что такова их неизменная природа; другие сухощавы; одним свойственна робость, другим — самоуверенность; кто-то сговорчив, кто-то упрям, осторожен или беспечен, скор или медлителен». Таким образом, даже Локк верил, что, хотя мы от рождения обладаем правом свободно выбирать наших правителей, даже сильнейшие мира сего не властны над своим нравом или формой тела. В конце концов, речь шла об инстинкте — трудно поддающемся описанию врожденном качестве, которое в течение всей жизни, с момента появления на свет до смерти, в значительной мере определяет поведение любого животного — в том числе и человека.

В середине XX столетия Карл фон Фриш, Конрад Лоренц и Николас Тинберген, бихевиористы, изучавшие поведение животных, показали, что врожденные инстинкты могут быть до некоторой степени видоизменены при помощи простых программ и подпрограмм, жестко вмонтированных в психику и находящихся за пределами контроля сознания, — физиолог Б. Ф. Скиннер назвал их «атомами поведения». Однако у многих подобные идеи вызывали неприятие — особенно применительно к человеку. Наиболее резко противились «биологизации» ученые, занимавшиеся социальными проблемами. Гарвардский биолог Эдвард Уилсон, который опубликовал в 1975 г. фундаментальный труд «Социобиология», посвященный взаимосвязи генетики и поведения, подвергся массированной критике. Основная мысль его оппонентов заключалось в том, что если инстинкты животных действительно могут отчасти наследоваться, то уж поведение людей практически полностью формируется культурой.

С Уилсоном спорили серьезные и уважаемые ученые, выдающиеся исследователи, его коллеги по Гарварду, и у них была веская причина бить тревогу. Утверждение о наличии у человека неизменных особенностей, определяющих развитие интеллекта или, скажем, склонность к преступному поведению, таило в себе малоприятные идеологические последствия. Оно вольно или невольно приводило к рационалистическому оправданию расизма, половой дискриминации, ксенофобии и евгеники. Артур Кестлер, замечательный писатель и мыслитель, отмечал: «Попытка свести сложные процессы жизнедеятельности человека к гипотетическим „атомам поведения“, пусть даже существование их доказано на низших млекопитающих, мало что дает — точно так же химический анализ кирпичей и известкового раствора почти ничего не скажет нам об архитектуре здания». Поиски основ человеческого поведения в сфере чистой органики представлялись многим и многим непростительной вульгаризацией.

Тем временем исследователи, занимающиеся проблемами ожирения, старались держаться в стороне от дебатов, сохраняя политическую корректность. Ответ на вопрос, есть или не есть, лежал, как им представлялось, скорее в области психологии, и действия каждого отдельного индивидуума могли быть подвергнуты психологической коррекции. Став очевидцем научного переворота в вопросе взаимосвязи природы и процессов питания, который происходил в Кембридже, Лейбл не принял участия в горячих дискуссиях, кипевших вокруг. Убежденный либерал, он не сомневался в способности людей самостоятельно формировать собственную судьбу, каким бы ни было генетическое наследие. Но опыт клинициста подсказывал: кощунство это или нет, но пищевое поведение человека имеет и биологическую подоплеку, подобно другим физиологическим параметрам, например артериальному давлению или частоте сердечных сокращений. Лейблу казалось странным отрицать наличие причин биологического толка в развитии тучности. Почему, когда речь заходит об ожирении, чуть ли не все становятся виталистами, удивлялся он.

Витализм — теория, окончательно оформившаяся к XIX столетию, — строилась на утверждении, будто живое, в отличие от неживого, обладает некоей неосязаемой внутренней энергией, особым нематериальным началом, качеством, которое трудно описать и невозможно измерить. (Как тут не вспомнить убежденность средневековых алхимиков в существовании «философского камня», который, по меткому определению Карла Юнга, мыслился ими как «мистический эксперимент Господа в душе человека»!) Витализм благополучно существовал в Европе до тех пор, пока немецкий химик Фридрих Вёлер в 1824 г. не синтезировал из неорганического вещества органическое — мочевину. После этого стало очевидно: если из неживого руками человека можно создать живое, значит, в последнем нет ничего сверхъестественного и неосязаемого.

Однако наследие витализма продолжало жить в новой философской алхимии, предлагавшей порой едва ли не мистические объяснения поведенческих реакций и стереотипов. Под «психологическим» нередко подразумевали нечто находящееся за пределами биологического контроля, не давая себе труда разобраться в истинных предпосылках того или иного явления. Так, ответственность за развитие шизофрении возлагали на поведенческие отклонения матери пациента, а не на стойкое нарушение химических процессов в головном мозге. А «теория оральной фиксации» гласила, как уже говорилось, будто переедание есть форма сублимации при неудовлетворенной сексуальной потребности.

Поиски Лейбла были несколько более фундаментальными. Он был уверен, что психологические реакции вызываются ясными и непосредственными причинами, а не метафизической силой, не смутными воспоминаниями младенчества. Его интересовала не столько роль психики в выборе человеком той или иной конкретной модели поведения, сколько механизмы, психикой управляющие. Он отлично понимал: если удастся обнаружить неуловимый гормон насыщения, виталистический подход к проблемам тучности прикажет долго жить. Лейбл не сомневался во влиянии генетических факторов на регуляцию массы тела у людей — ведь у грызунов дело обстояло, по-видимому, именно так!

Мыши с ob-мутацией — яркий пример тому. У них особенности пищевого поведения определяются присутствием всего лишь одного гена. Но и не имеющие мутаций грызуны давали повод думать, что вести поиски следует на уровне микробиологии. Почему некоторые породы обычных крыс активно толстеют при переводе на высококалорийную диету типа фастфуда, а другие при идентичном питании ничуть не прибавляют весе? Едва ли тут разумно было бы рассуждать об «оральной фиксации» толстушек или о влиянии на их поведение образа чересчур властной матери. Исследования все определеннее указывали на роль генетических факторов в развитии ожирения у грызунов, подтверждая, пусть пока и косвенно, существование аналогичной зависимости у человека. Исследования же усыновленных детей привели к еще более неоспоримым выводам о значимости генетики в развитии ожирения у людей.