Майя Плисецкая - Я, Майя Плисецкая

• Название: Я, Майя Плисецкая
• Автор: Майя Плисецкая
• Издательство: Новости
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-7020-0903-7

Так назвала свою книгу всемирно известная балерина. М. Плисецкая описывает свою жизнь, неразрывно связанную с балетом, подробно и со знанием дела пишет о главной сцене России — Большом театре, о том, почему его всемирная слава стала клониться к закату. Она пишет талантливо и весьма откровенно. Плисецкая проявила себя оригинально мыслящим автором, который высказывает суждения, зачастую весьма отличающиеся от общепринятых.

Первый и единственный в своем роде литературный труд станет открытием как для знатоков и любителей балета, так и для самой широкой читательской публики.

---

И я ему оснований на то ни разу не дала. Огорчу аудиторию, как Валентина Кошуба в мадридской передаче… «Не было такого»…

И еще — тень Михаила Владимировича, ступавшая за мной по пятам. Смутный осадок на душе, тревожное нытье под ложечкой. Словно я вовлечена в нечистоплотный заговор. Будто я подсадная утка. От одного этого станешь холодна, как Ледяная дева…

В 1968 году свидеться нам с Робертом Кеннеди было уже не суждено.

Тур Большого балета начался в тот год в конце мая. Начался вновь с Нью-Йорка.

Разместились теперь мы не в «Губернаторе Клинтоне», а в отеле «Эмпайр» на Линкольн-сквер. Совсем вблизи от нового «Метрополитен». Теперь прямо сквозь окно своего номера я любовалась шагаловскими панно и все искала неоспоримого сходства с изображенными художником рыжими балеринами (для этой цели я даже номер в отеле сменила)…

В первый же вечер Роберт Кеннеди позвонил мне в гостиницу, и я разобрала, что он принял решение баллотироваться в президенты Америки и должен объездить многие штаты. Впрочем, тем пестрели все газеты, в том числе московские. В Нью-Йорке Боб будет в начале июня, и 11-го мы вместе отужинаем. Не занимайте вечер!..

Весть, что Роберт Кеннеди — кандидат в президенты, «до основанья и затем» переполошила интрижное ведомство незабвенного Михаила Владимировича. Началась окаянная возня еще в Москве: надо Майе Плисецкой везти кандидату к приличествующему великому моменту подарки. Поразить будущего президента российскою широтою. «Продолжить, углубить контакты, дружбу»…

Опять возник самовар (мало фантазии у советских шпионов). И — икра. Мно-о-о-го икры… Нынешний самовар был гигантских размеров — величиною с рослого тренированного юношу. Только потяжелее на вес. Старинный, пузатый, светло-медного цвета, с узорчатым краником. Мне его украдчиво показали в мастерских Большого, где я мерила балетные туфли, и мягко предупредили, что он будет отправлен на мое имя. Я рассвирепела:

— К черту ваши самовары! Отправляйте под директорским именем. Меня не касайте…

Занимались теперь самоварными делами люди из советского представительства в ООН. Эти работнички были совсем Другого класса, нежели незабвенный немой истукан М.В. Между сенатором и кандидатом в президенты есть некоторая разница.

Но не сгодился самовар. Зря через океан его волокли. Где он теперь? Куда запропастился? Икру-то, ясно, работнички сами съели… Мно-о-о-го икры…

…Пятого июня в Лос-Анджелесе в Роберта Кеннеди стреляли.

…Шестого он умер…

У меня на шестое июня назначен на вечер концерт. В новом «Мете». Должна танцевать «Спящую». Па-де-де. Но разрывается сердце. Надо что-то сделать. Закричать!.. Свою боль людям выплеснуть…

Перед началом концерта на сцену выходит представитель администрации «Мета». Он говорит:

— В знак траура, в память Роберта Кеннеди, вне программы Майя Плисецкая исполнит «Умирающего лебедя» на музыку Сен-Санса. Хореография Михаила Фокина…

Медленно открывается занавес. Зал встает. Тихо встает. Но я со сцены слышу, что он встал. Все встали.

Леденящая тишина. Четыре вступительных арпеджио арфы. Солирующая виолончель начинает петь мелодию. Я погружаюсь в танец. Луч прожектора выбирает из темноты мои руки, предплечья, шею…

Люди замерли. Никто не шелохнется. Приглушенные рыдания вслаиваются в музыку. С разных сторон. Как слезные ручейки…

Танец закончен. Луч долго держит мою последнюю смертную позу. Истаивает…

Аплодисментов нет. Горестная тишь. Люди стоят безмолвно. Занавес медленно-медленно затворяет темноту сцены…

«Тишина, ты — лучшее из всего, что слышал», — говорил Борис Пастернак. И самое страшное, думала в тот вечер я…

И вот опять июнь.

Теперь — июнь 1992 года. Двадцать четыре года позади.

Я — в Вашингтоне. Как жена. Как миссис Родион Щедрин. Завтра в Кеннеди-центре премьера нового фортепианного концерта Родиона, который — вы помните? — он писал в Нерхе, на юге Испании. Солирует Николай Петров. Дирижирует Слава Ростропович. Теперь в столице Америки замечательный театр, замечательный концертный зал. Кеннеди-центр!..

Все на репетиции. Я беру такси и говорю шоферу:

— Арлингтонское кладбище, please.

В руках у меня огромный букет белых лилий. Медленно иду по ухоженной дорожке вдоль бесчисленных белых близнецов-обелисков. Знойный солнечный день. Горстки японских туристов с фотоаппаратами.

Тропа устремляется чуть-чуть ввысь по склону широкого холма. Останавливаю шаг. Могила Джона Кеннеди. Вечный огонь почти не виден на слепящем солнечном свету. Лишь мерное дрожание горячего воздуха. На черной могильной плите имя убитого Президента и маленький выщербленный черный крест.

Я роняю одну лилию из своих рук. Она ложится на каменные плиты, поросшие травой, возле цепей, обрамляющих могилу.

Царство небесное, Джон!..

На близком отдалении могила Роберта. Я вижу ее впервые. На малой мраморной плите золотом по белому выгравировано — «Роберт Фрэнсис Кеннеди» и ниже — «1925–1968». Я не знала, что второе имя Боба — Фрэнсис.

В двух метрах от гробовой доски скупой белый крест. Резкая тень от него падает на мрамор, как острая карандашная линия, перечеркивая имя Роберт точно посередине. На имени Фрэнсис — одинокая белая живая гвоздика. От какой-то человеческой души или так положено по этикету?.. Газон тщательно выстрижен, но след от стригшего траву трактора заметен, как шрам на лице.

Я сильным броском кидаю цветы. Они белым снегом покрывают гробовую доску и землю вокруг.

Царство небесное, Боб!..

Глава 39 КАК РОЖДАЛСЯ «КАРМЕН-БАЛЕТ»

танцевала я все старый репертуар.

Опять «Лебединое озеро», опять «Дон Кихот», опять «Спящая красавица»… Снова — «Лебединое озеро», снова «Дон Кихот», снова «Спящая»… Вновь — «Лебединое озеро», вновь…

Что ж, так и до конца моих балетных дней? Только «Лебединое»?.. Исподволь стала терзать тревога. Неудовлетворенность. Надо что-то новое, свое сделать. Обязательно новое. Обязательно свое.

За что и с кем взяться? И где?..

Танцевать Кармен мне хотелось всегда. Ну не с самого раннего детства, разумеется, но так давно, что первый импульс и припомнить не могу. Разве что выдумать?.. Мысль о своей Кармен жила во мне постоянно — то тлела где-то в глубине, то повелительно рвалась наружу. С кем бы ни заговаривала о своих мечтах — образ Кармен являлся первым…

Начала с либретто. Набросала по Мериме и бизевской опере наивным пунктиром контуры действия: Кармен, Хосе, цветок, любовь, тореадор, ревность, карты, нож, смерть… Совсем наивно…

Решила увлечь своей затеей — чем черт не шутит! — Шостаковича. Переписав от руки набело свое либретто, отдала манускрипт Дмитрию Дмитриевичу. Он, как мне показалось, неподдельно заинтересовался.

— Знаете, Майя Михайловна, очень хорошая, так сказать, тема для балета. И вы складно все, так сказать, сделали. Буду думать…

Шостакович снаружи был человек мягкий, застенчивый, отказываться — стеснялся. Но внутри у него был могучий стержень, тверже алмаза. Что решил сделать — сделает, что нет — не заставишь.

Через несколько дней Д.Д. позвонил и с запинками, многократными «так сказать», попросил приехать нас с Родионом к нему на дачу, в Жуковку.

— Хочу поговорить о вашем либретто к «Кармен». Мы отправились.

Лето 1964 года провели мы вместе с Шостаковичами, с Дмитрием Дмитриевичем и его женой Ириной Антоновной. В горах Армении, недалеко от озера Севан. Места там замечательные. Величественные, совсем библейские.

Мы и раньше были в добрых отношениях. Родион боготворил великого композитора, а отец Родиона, Константин Михайлович, даже работал короткое время в Куйбышеве секретарем Шостаковича. Шостакович много и верно помогал их семейству. Вызволял мать Родиона со сталинского трудового фронта, восстанавливал ее же после увольнения на работе, даже умудрился обеспечить квартирой дядю Родиона, Виктора Михайловича, в Туле… Проведенное вместе лето сблизило нас еще более. Потому и рискнула я обратиться со своей идеей-фикс прямо к Шостаковичу.

Дача Шостаковича в Жуковке располагалась почти напротив дачи академика Сахарова. По кустам и канавам любили прогуливаться некие мужчины среднеарифметического вида. Все посматривали — кто приехал, кто уехал. А когда позже на даче Славы Ростроповича — и она была по соседству — поселился отверженный Солженицын, то такими «любителями свежего воздуха» закишели все окрестности…

Писать музыку к «Кармен» Шостакович мягко, но непреклонно отказался. Главный его довод был (так записано в моем дневнике) — «Боюсь Бизе», — с полушутливой интонацией…

— Все так свыклись с музыкой оперы, что ни напиши — разочаруешь. Опера непревзойденная. Может быть, Родион Константинович что-нибудь особенное, так сказать, придумает?.. — Д.Д. предпочитал величать нас по имени-отчеству.