Фелиция Флакс - Зеркало души

• Название: Зеркало души
• Автор: Фелиция Флакс
• Издательство: Клеопатра
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8189-1257-8

Скромная библиотекарша Радмила Туманова вела размеренную, распланированную до мелочей жизнь, ничего от судьбы не ждала и не просила. Но в одно прекрасное (или ужасное) утро все переменилось.

Она оказалась между двух ярких огней, двух мужчин, красивых, умных, талантливых, между отцом и сыном. И виной всему ее глаза — невероятно красивые, удивительные, неповторимые — глаза зачарованной феи.

---

Ипатов, разумеется, не признался. Он только молча кивнул на машину — дескать, садитесь, милейшая. Милейшая не милейшая, но Радмила села. Предчувствие уже холодило ступни.

Феликс привез ее в ресторан на набережной — маленький зеркальный дворец с восхитительным видом на атласную водную гладь.

Радмила никогда не ужинала в ресторанах. Она вообще не заходила в них и не пила там кофе, не лакомилась матлотами и гусиными паштетами, не пригубляла дорогого вина, не тянула задумчиво через трубочку коктейли с фантастическими названиями. Рестораны она обходила стороной, потому что в них нужно сидеть с кем-нибудь. Эти заведения не для одиночек. Для них существуют крохотные домашние кухни, где в раковинах громоздится немытая посуда, где скрипучие табуретки и у каждой чашки — какой-нибудь дефект.

Она вперилась в вазочку с розовыми бахромчатыми салфетками, хотя должна бы смотреть в раскрытое меню. Но в том меню понаписали такого, что ей в глотку не полезет. Вообще, наверное, ничего не полезет, когда напротив сидит Ипатов-младший, от одного вида которого у нее кровь густеет.

— Я не хочу есть, — объявила она, наконец, а желудок протестующе буркнул: он ненавидел ложь.

— А я — очень даже хочу, — невозмутимо отозвался Феликс и сделал заказ на двоих.

Обещание выполнить обещанное щекотало нервы. Радмила плохо помнила, что Феликс конкретно ей посулил, но ясно, что не златые горы и не кругосветное путешествие. Неизвестность рождала дрожь.

Радмила ждала. В процессе ожидания принесенный кокиль из креветок удачно перекочевал в желудок, туда же отправился греческий салат и чай с пирожным. Для всего нашлось место, все удачно улеглось.

На Ипатова она старалась не смотреть, между тем он весьма интересно рассказывал про искусство фотографии, умудряясь при этом есть с завидным аппетитом.

— Скажите, а чем фотомодели отличаются от обычных девушек? — вдруг спросила Радмила, удивляясь самой себе и тому, что происходило у нее внутри (не в желудке, конечно же).

— Ну, это вы мне должны поведать, — пожал плечами Феликс, звякнув вилкой.

— Почему я?

— Потому что вы теперь — фотомодель.

— Да ладно. — Радмила фыркнула. — Я — форменный кошмар в прекрасном мире фотомоделей.

— Вам, Радмила, неизвестен этот мир, — серьезно качнул головой Феликс. — Те кошмары, которые существуют в модельной вселенной, страшнее, чем вы себе представляете. И вы не кошмар, а всего лишь глазастое исключение из правил фальшивого прекрасного.

Радмила раскрыла рот. Она и вообразить не могла, что Ипатов-младший может выражаться столь… столь… столь…

Но прозвучал ли в речи комплимент или же это была окрашенная в теплый тон издевка, она не поняла. Но слова тронули каждый ее нерв.

— Вы только посмотрите на меня, — вздрогнула ресницами.

— Смотрю…

Мир вдруг стал маленьким, как старинная табакерка. Стены вплотную приблизились к столику, макушки упирались в опустившийся потолок. В табакерочном мире было очень тихо, и ничто не нарушало гармонию благословенной тишины.

Между ними — всего лишь столик, но и он, похоже, уменьшился, потому что смотрящие на нее агаты казались чересчур близкими.

Потом она сошла с ума.

Стремительно.

Она безумными невидящими глазами смотрела, как Ипатов расплачивается по счету, поднимается, подхватывает ее под руку и уводит из ресторана. Он ничего не говорил — она ничего не видела. Следовала за своим длинноносым поводырем покорно и безропотно.

Вечерняя набережная полнилась праздной гуляющей публикой, но эта публика тем не менее находилась в другом измерении. Существовала параллельно, и никоим образом не пересекалась с двумя людьми, которые замерли у гранитного парапета.

Мир стал Феликсом Ипатовым, или, наоборот, Феликс Ипатов сделался целым миром. Но кроме этого человека с агатовыми глазами, которые прожигали насквозь, сейчас для Радмилы никого не существовало.

Она положила руки ему на плечи, погружаясь в матовую агатовую бездну. Феликс прижался к ней, обхватывая руками, наклонил голову, его щека коснулась ее щеки, и наметившаяся за день щетина чувствительно коснулась разгоряченной скулы. Где-то у уха шевельнулись теплые улыбающиеся губы:

— Я обещал вас поцеловать. Чтобы вы этот поцелуй почувствовали и запомнили. Чтобы он не стал ошибкой, о которой жалеют, протрезвев.

И он ее поцеловал.

Тело расплавилось, потекло вниз, как жидкое стекло, освободив душу. Она — ангел. У нее за спиной теперь есть крылья, белые-белые, и она неслась на них во вселенную, полную хрустальных радуг.

Неужели такое бывает? Случается с обычными людьми? Неужели люди могут взмывать к небесам? Неужели они могут лишаться тела, и чувствовать все так обостренно? Могут кружиться в сладкой неге, как новорожденные бабочки? Неужели они могут дышать светом?

…Радуги разлетелись вдребезги, крылья оборвались, и она упала вниз с головокружительной высоты. Очнулась, задыхаясь. В уши сразу ворвался шум набережной; припухлых губ насмешливо коснулся прохладный ветерок.

Ипатов по-прежнему держал ее за талию, ее руки лежали у него на плечах. Но поцелуй кончился. После него остался странный привкус — горько-сладкий.

— Я вас теперь ненавижу, — пробормотала Радмила потрясенно.

Ипатов чуть отстранился и разжал руки. Ой, как холодно сразу стало!

— Почему? — спросил он, и глаза его сузились.

Она отвернулась и скользнула взглядом по водной глади, которая в лучах заката походила на лиловое молоко.

— Потому что вы только что заставили узнать меня то, что таким, как я, знать вовсе не полагается.

— И что же таким, как вы, не полагается знать?

Она вздохнула, моргнув ресницами, на которых заблестела влага.

— Что на свете существует счастье…

5

И начался ад. И было жарко. И было тяжело. И было невыносимо. И ночь стала днем. И каждый день сделался прелюдией к ночи. И пошло бы это все к такой-то матери!!

Начались съемки.

«Удавить? Гм, неплохо. Да-да, этот вариант совсем неплох. У него посинеет лицо, вылезут глаза, вывалится язык. А что будет, интересно, с его носом? Отвалится? Да-а-а, действительно отличный вариант. Однако не эстетичный.

Отравить? Но чем? В ядах я не разбираюсь совершенно. По химии в школе еле-еле троечку в аттестат наскребла. Но если бы разбиралась… О-о, тогда его смерть была бы красивой и очень-очень-очень мучительной. Я бы пропитала ядом его трусы… Хотя каким образом я бы добралась до его трусов? Нет, я бы отравленным ножом разрезала яблоко. Тьфу! Не люблю яблоки! Тогда персик. Классический вариант. И заставила бы его слопать отравленную половинку, а потом смотрела, как он корчится и задыхается, рвет на себе одежду..»

— Радмила! Я вас сейчас придушу! Вы опять склонили голову чересчур низко. Вы ушли из тени. Я не вижу ваших глаз, вместо них — сплошной нос.

Радмила вздрогнула. Ипатов-младший, не умирающий, не корчащийся в муках, а раздраженный и взлохмаченный, кромсал ее взглядом.

— Будьте любезны, сесть так, как положено, — мерзким морозным голосом произнес маньяк и угрожающе щелкнул затвором фотоаппарата.

«Его надо сжечь заживо. Как инкуба». — Радмила покорно сделала так, как требовал Ипатов-демон — тени снова легли загадочным флером на ее лицо, свет выхватил глаза и скулы. Но в тот момент, когда раздался щелчок фотоаппарата, она высунула язык.

Это была ее месть. То немногое, что она могла себе позволить в данных обстоятельствах. И теперь ликовала.

Ипатов молча отложил фотоаппарат. Подошел к стулу, на котором она торжествовала, и сдернул с него как куклу. Радмила вскрикнула. И это был единственный звук, который успел сорваться с ее губ, — потом их накрыл огонь.

Ипатов ее целовал. Нет, не целовал. Он ее уничтожал. Она перестала видеть, слышать, дышать и обонять. Осталось лишь ощущение живого каленого железа, которое выжигало плоть. Губы — обугленные головешки. И запах паленого.

Она пыталась спастись, бороться, но в Ипатове оказалось слишком много силы и злости: он просто притиснул ее к стене, за руки распял на строгих серо-голубых обоях, украшенных крохотными звездочками, и продолжал целовать-уничтожать.

Мир замкнулся. Мигнул и погас, как перегоревшая лампочка. Тьма стала горячей и абсолютной. И даже когда каленое железо перестало терзать, клочья мрака продолжали вращаться перед глазами.

…Она стояла у стены. Ипатов выпустил ее давным-давно, и возился в противоположном углу с лампой. У Радмилы вырвался странный булькающий звук, когда ее блуждающие глаза наткнулись на его темную фигуру.

На этот звук Феликс обернулся. Он был мрачен и холоден. Глаза скользнули по ее лицу, на котором блестели слезы. Он опять отвернулся и проговорил буднично-ледяным тоном: