Александр Матюхин - Велосипеды

• Название: Велосипеды
• Автор: Александр Матюхин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

Рассказ, вышедший в журнале "Звезда", № 6, 2012

---

Через двадцать минут, на танце рядового Быстрыкина, запахло горелым: у картошки выкипела вся вода. Яна молча ухватила Акопа за шиворот и дала ему пару несильных оплеух. Удар у Яны был тяжелый, щеки у Акопа вмиг покраснели.

— Чего теперь ребята жрать будут? — спросила Яна добродушно. — Чипсы что ли?

Акоп замотал головой.

— Вот и я о том же, — сказал Яна. — Иди, масло делай, и чтобы до завтрака глаза мои тебя не видели.

На этом концерт и закончился.

Весной, в дни, когда не лил дождь, завтракали не в палатке, а прямо на улице. Для этого дела вытаскивали столы и скамейки из палатки-столовой, расставляли на поляне возле складов-вагонов и полевой кухни. Неподалеку был плац, за ним — штаб-палатка и офицерские вагончики. Чуть дальше технопарк, а через дорогу палатка для солдат срочной службы.

Офицеры на завтрак усаживались отдельно, за три стола, выставленных буквой "Г", срочникам оставалось еще два стола на четыре места каждый, а дембелям достался круглый высокий стол, который появился в части непонятно когда и откуда. Стол был лакированный, красивый, на гнутых ножках, с узорами вдоль всей крышки и с полочкой под столешницей. Армейские скамейки для него не подходили никаким образом, поэтому полгода назад солдаты привезли из аула четыре стула. Стулья были скромнее, новее, выкрашенные белой краской с темными пятнами вокруг шляпок гвоздей. Прошлые дембеля (уволившиеся всего месяц назад) отдали за стулья два комплекта формы, вкупе с парой кирзовых сапог. Кушаешь за таким столом, да на таких стульях — и кажется, будто не в воинской части, а у бабушки во дворе, на юге. Если бы еще вертолеты не летали…

На четвертом стуле обычно сидела Яна. Даже когда дембелей было пятеро — один стул все равно доставался Яне. Это была давняя традиция, замешанная на уважении. Никто бы не посмел перечить.

Ели картошку, ту, что не успела подгореть. Яна хорошенько заправила ее маслом.

Артем есть не хотел, поэтому взял две кружки какао и хлеб. Уютная весенняя погода никак не совпадала с настроением. Хотелось… нет, не выть, а просто уехать из части, добраться до аула, там купить билет на какой-нибудь автобус (ведь ходят же еще в Чечне автобусы?) и отправиться в родной городок Ухта. Но правда была в том, что из Чечни можно было выбраться только на вертолетах. Самоволка представлялась чем-то нереальным, непонятным и рискованным. Сумасшедшие бывали, но они либо наркоманы, собирающие коноплю вдоль оврага (пока всю не выкосили к чертям собачьим прошлым летом), либо алкоголики, которым что пуля в лоб, что серпом по яйцам. Артем не относился ни к первым, ни ко вторым. Выпивал потихоньку, как все в армии, от самогона не отказывался, но травку курить — такого не было, не предлагали.

Пока Артем пил какао, Акоп полез за пазуху и извлек серый плоский конверт. Протянул Артему, шепнул:

— Зайцевой передашь?

— Вечно ты со своей Зайцевой… — вяло и тоже шепотом огрызнулся Артем.

Акоп помялся, но письмо не убрал, положил на стол и аккуратно пододвинул:

— По-братски, а? Ну горит дело.

Зайцевой звали молоденькую лейтенантшу-бухгалтершу. Она была здесь единственной девушкой, моложе тридцати. Каким образом ее занесло в эти края — красивенькую, не глупую, не замужнюю — одному богу известно. Работала она вместе с майором Грибиным на автоскладе (вагончик за палатками, около штаба и медчасти), занималась списанием уничтоженной военной техники. Саму технику никто в глаза не видел, но документы привозили регулярно. Приходилось оформлять техпаспорта, заполнять бланки экспертизы и списывать. На войне это дело простое. Главное, не тянуть.

Артем тоже помогал майору в оформлении техпаспортов. Почерк у Артема был аккуратный, а высшее образование позволяло писать сложные слова без ошибок. Да и когда надо было что-нибудь набрать на компьютере или распечатать — кроме него в части никто этого делать не умел. Прогресс, однако.

С Зайцевой они сидели в том самом вагончике-автоскладе, лицом к лицу, за двумя стоящими впритык столами. А поскольку Акоп был лучшим другом, то Артем первым и узнал, что у Зайцевой с Акопом вот уже вторую неделю развивался роман.

Страсти кипели нешуточные. Тут либо Зайцева вообще не понимала, что такое армейская любовь, либо Акоп влюбился крепко и бесповоротно. Несколько раз, в порыве бессильных чувств, он делился Артему подробностями любовной драмы. Зайцева страдала от того, что не могла принять решение. Акоп страдал, потому что до увольнения был связан по рукам и ногам уставами и чувством долга перед страной. Целоваться на людях рядовому хлеборезу и лейтенанту-бухгалтеру было как-то неприлично. Да и вообще, если кто узнает из офицеров — это же скандал, трагедия. Как минимум, отправят Акопа в воинскую часть под Нальчиком, откуда все, собственно, и приехали. Как максимум… в общем, проблем много будет.

А у Зайцевой, ежу понятно, несмываемое пятно на всю жизнь. Карьеру, конечно, никто обрывать не станет, не те времена, но слухи расползутся быстро… А слухи в армии хуже выговоров и записей в личное дело. С репутацией солдатской шалавы либо сразу увольняться, либо ехать к черту на куличики, где никто тебя не знает, никому ты не нужна. Одним словом, целовались они всего три раза, тайком, за кухней, ночью. В тайну был посвящен Артем и, кажется, Яна. От нее вообще нельзя было ничего скрыть (хотя, надо сказать, умела хранить секреты как никто другой. Может, именно поэтому с нею и делились многие своим тайным, интересным, дорогим).

Зайцева почти каждый день ездила в крохотный аул, откуда можно было позвонить в Россию, или купить что-нибудь. Каждый раз, когда она уезжала, в глазах Акопа возникали тоска и страх. Он походил на щенка, который ждет хозяина и не верит, что тот вернется. Но Зайцева возвращалась, и Акоп возрождался.

— Войди в мое положение, — шептал Акоп, хотя было понятно, что положение у него много лучше других. — Трагедия, смерть, разбитое сердце!

— У меня тоже, знаешь?

— Знаю. Прекрасно знаю. И очень сочувствую! Поэтому только ты и поймешь! Как брат, помоги! — Акоп горячо положил руку на сердце. — Вот, что хочешь для тебя сделаю! Лишнюю пайку масла до конца службы надо?

— Ты мне и так даешь.

— Тогда две! Две пайки! А?

Артем вздохнул, взял конверт и убрал в карман. В конверте, на ощупь, был вложен крохотный лист бумаги. Или даже половинка листа.

— Оценю! — подмигнул Акоп и принялся за какао.

Попробовал бы только не оценить.

После завтрака, по распорядку, подступал призрак построения, но его, как всегда, никто не проводил. Командир части — подполковник Семелухин, пятый месяц наплевал на это дело. Во-первых, было холодно. Во-вторых, все в части давно друг друга знали, работу свою работали, никто не отлынивал, никто не пил до восьми вечера. В-третьих, подполковник Семелухин предпочитал после завтрака собрать офицеров в палатке и провести с ними инструктаж. А срочники разбредались каждый по своим делам — кто по нарядам, кто по должностным командам…

Артем подошел к вагону-автоскладу первым, как и всегда. Сигареты закончились вчерашним вечером, поэтому Артем поймал за воротник пробегающего рядового и стрельнул у него две "Примы". Запоздало пожалел, что не взял сигарет у Акопа. Ему присылали хорошие, дорогие сигареты. Обычно блоками. Акоп их растягивал на месяц-полтора, ни с кем без надобности не делился. Артему — давал. Ну, на то и земляки.

На краю горизонта показались вертолеты. Их было пять или шесть. Вертолеты летели низко, медленно. За блокпостом, через дорогу от оврага, была расчищена и размечена вертолетная площадка, но не потому что кто-то ей пользовался, а потому что так было положено по инструкции. На площадку при Артеме ни разу ни один вертолет не сел.

Вертолеты летели, загораживая солнце и превращая утреннее безмятежье в тревогу.

Чувство тревоги снова повернуло мысли к Насте.

Могла ли она бросить? А были ли причины? Или, как говорят, ты в армии — и это уже причина. Артем перебрал в памяти все свои поступки: хорошие, плохие или просто отвратительные. Нет, отвратительных он все же не позволял. А из плохого что? Напивался два раза — но ведь как не выпить в армии на девятое мая и на день танкиста? Потом, звонил Насте в прошлом году на восьмое марта, в три часа ночи из будки-автомата, просил (а, вернее, требовал) признаться в любви, подтвердить, убедить. И она, вздыхая, мол, что делать, признавалась. А Артему достаточно было. Он брел домой по пустому, ночному, холодному городу и улыбался. Можно ли это считать поводом? Вряд ли.

И ведь не сказать, что переживал каждый день. Не было такого. Но, вот, на день рождения как-то стало вдруг по-особому тоскливо, будто подозрения, переживания, стрессы поджидали именно этого дня, чтобы выбраться наружу.

Артем отгонял их прочь, не очень получалось, смотрел на небо, на вертолеты, а рука сама потянулась за очередной сигаретой, хотя горький привкус предыдущей еще не слетел с губ.