Самуил Вермель - Москва еврейская

• Название: Москва еврейская
• Автор: Самуил Вермель
• Издательство: Дом еврейской книги
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-98307=004-0

Непросто складывалась история еврейского населения российской столицы. Периоды культурного и экономического роста сменялись новыми притеснениями и вспышками антисемитизма. И все же евреи безусловно внесли ценный вклад в культурно-исторический облик нашего многонационального города. «Москва еврейская» знакомит читателя с малоизвестными материалами о евреях — жителях столицы, обширным исследованием С. Вермеля «Евреи в Москве» (публикуемым по архивной рукописи), современным путеводителем по памятным местам «еврейской» истории города и другими, не менее интересными материалами. Из них становится очевидным, сколь тесно переплетена история Москвы с историей еврейского народа.

---

После школы начиналась уже действительная служба, на которой еврей чувствовал себя сравнительно свободным и счастливым.

Но, переходя к описанию действительной службы, нелишне сначала отметить, каков был запас житейского опыта, которым подготовительная школа снабжала своих питомцев.

Казалось, военная служба имела тогда целью готовить не только хороших солдат, но и людей, которые и вне службы сумеют добывать себе честно хлеб. По крайней мере, судя по программе, подготовительная стадия службы должна была сверх чисто солдатской дрессировки знакомить своих воспитанников также и с ремеслами и некоторыми другими практическими знаниями. На деле, однако, средний уровень ремесленной подготовки был очень невысок. Дело в том, что ремесленное обучение происходило двояким путем: или в казармах, или же путем отдачи в обучение на стороне.

Солдатские швальни и мастерские не могли давать хороших представителей ремесленного производства: работа делалась однообразно, по казенному шаблону, и, что главнее всего, не было стимула совершенствоваться, так как в казармах все работали на своего же брата-солдата, который не взыщет, который не потребует ни красоты, ни изящества.

Что касается обучения ремеслу вне казарм, то все зависело от местности, куда судьба забрасывала ту или другую партию несовершеннолетних рекрутов. В провинциальной глуши от учеников, конечно, можно было ждать меньших успехов, чем в крупных городах, где ремесленный труд стоит выше и где представителям его предъявляют более серьезные требования. Но так как при отдаче в учение обыкновенно не справлялись с местными условиями, то в результате получались крайне печальные явления.

Учеников передавали в ненадежные руки, порою даже, подобно питомцам воспитательных домов, их раздавали по деревням. Хозяева распоряжались ими для посторонних целей; надлежащего надзора со стороны военного начальства не было, и в большинстве случаев из подобной школы воспитанники выходили не только людьми без практической подготовки, но к тому еще в значительной степени огрубевшими.

Более счастливым исключением в этом отношении были те немногие, которые имели возможность обучаться ремеслу у мастеров больших городов. В Москве по крайней мере, где рядом с приготовлением ремесленников в стенах казарм учеников отдавали и в частные ремесленные заведения[374], средний уровень ремесленного знания солдат был сравнительно высок. Количество находившихся здесь малолетних еврейских рекрутов достигало в середине 50-х годов 500 человек[375]. Большинство из них обучались на стороне ремеслам и при переходе с достижением совершеннолетия на действительную службу были уже достаточно знакомы с каким-либо мастерством. Но были среди малолетних и такие, которые или совсем не обучались ремеслу и оставлялись при казармах для исполнения разных обязанностей, или же при обучении не оказывали должных успехов и по вступлении на действительную службу окончательно устранялись от ремесленного труда.

Таким образом, подготовительная стадия службы давала очень печальные результаты. Создавался класс людей малоразвитых, грубых, забывших родство, оторванных от одной народности и не приставших к другой; в материальном отношении это были люди, которые вступали в жизнь или совсем без определенных занятий, или же с большим или меньшим знанием какого-либо ремесла.

Начиналась действительная служба. Солдаты, выросшие и воспитанные вне еврейской среды, впервые встречались тут со своими единоверцами, сданными в рекруты в зрелом возрасте и вышедшими из черты оседлости с вполне установившимися наклонностями, привычками и миросозерцанием. Мы уже упомянули выше, из кого состояли эти взрослые выходцы «черты». По социальному своему положению это были люди, принадлежавшие к еврейской «черни». Но ввиду того что понятие о «черни» у евреев времен Николая I было крайне растяжимо, среди солдат можно было встретить рядом с людьми без определенных занятий, рядом с действительно вредными элементами еврейских общин также и хороших ремесленников и безупречных в нравственном отношении людей.

Совместная служба двух категорий еврейских солдат, из которых одна выросла на совершенно чуждой ей почве, а другая по своим понятиям и верованиям всецело принадлежала к еврейской среде, без сомнения, имела некоторое воспитательное значение, как для первых, так и для вторых. Люди, с ранних лет оторванные от своих единоплеменников, прошедшие предварительную школу с ее миссионерскою тенденциею и при всем том оставшиеся верными своей религии, сближались здесь со своими сформировавшимися в «черте» товарищами, и это способствовало укреплению пошатнувшейся у них духовной связи с еврейством. Взамен этого они помогали своим выросшим в тесной еврейской среде товарищам ориентироваться на чужбине и знакомиться с местными условиями. Словом, воздействие было взаимное: влияние одних сказывалось в духовной сфере, а влияние других — в практической.

Два крайних момента службы в эпоху императора Николая — поступление в солдаты и получение «чистой» отставки — отстояли друг от друга на четверть века. Но этот длинный период был разделен на две стадии, отличные одна от другой обязанностями, возложенными на солдата.

Первая стадия действительной службы была сопряжена с жизнью в казармах, с разными лишениями, с порабощением личности. Время, остававшееся свободным от солдатских учений, маршировок и маневров, поглощалось занятиями в солдатских мастерских, сторожевой службой на шоссейных дорогах и проч. Личные дела и забота о будущем отодвигались на задний план. Если некоторые солдаты, по отбыванию своей долголетней повинности, вступали в жизнь с некоторым материальным достатком, то все это приобреталось не во время первой половины действительной службы, а во вторую стадию ее — во время, так сказать, внестроевой службы. Вступая в эту последнюю стадию службы, солдат вместе с тем вступал и в практическую жизнь. Слабая связь с казармою, ограниченный круг служебных обязанностей, возможность располагать свободным временем, наклонность к брачной жизни и необходимость перейти на свои харчи — все это побуждало солдата так или иначе приспособляться к житейской сфере и подсказывало ему выбор той или другой деятельности. Конечно, в более благоприятные условия были поставлены солдаты, знавшие ремесло. В царствование Николая I внутренние губернии нуждались в ремесленниках, и последние имели возможность безбедно существовать. При одинаковом уровне знаний еврейские портные, сапожники и прочие ремесленники имели тем не менее то преимущество перед своими христианскими товарищами, что они отличались трезвым образом жизни и более серьезным отношением к своему делу. Публика, несмотря на национальные предрассудки, оценивала по достоинству эти качества еврейского ремесленника и охотно пользовалась его услугами. Не одна публика, но и воинское начальство держало еврейских мастеровых на хорошем счету и доставляло им казенную и частную платную работу. Особенно достойно внимания в этом отношении громадное количество еврейских полковых портных. Солдат-ремесленник мало-помалу закладывал себе, таким образом, фундамент будущей безбедной жизни.

За ремесленниками следует еще одна, более многочисленная группа солдат, которые вступали в жизнь без всякой практической подготовки, без профессионального знания. Это были люди, которые, ничему не научившись ни до, ни во время действительной службы, должны были создать себе какое-либо занятие уже в зрелом возрасте. Единственный капитал, с которым подобным лицам приходилось начинать свою новую карьеру, заключался в праве свободного выбора занятий по месту службы. Вот это-то право они и старались утилизировать во всех направлениях. Если они не знали ремесла, зато перед ними открывалась другая дорога — торговля. На толкучем рынке, покупкой и продажей старого платья, обуви и т. п. — вот как обыкновенно солдат начинал свое торговое поприще. В худшем случае он кое-как пробивался, а при более благоприятных обстоятельствах сколачивал себе кое-какие средства для того, чтобы перейти к более солидному занятию. Толкучка и мелкий разносный торг служили первоначальной ареной деятельности доброй половины николаевских солдат. При первой возможности такой «сын рынка» открывал лавочку, вывешивал вывеску «Покупка и продажа» и превращался из бродячего торговца в оседлого. Нередко, особенно в больших городах, солдат находил себе заработок на аукционах, а там, где, как в Москве, постоянно находилось некоторое количество приезжих евреев, солдат старался так или иначе извлечь пользу из пребывания своих «вольных» единоверцев: доставлял им, например, кошерную пищу, порой прислуживал этим приезжим людям, исполнял их мелкие поручения. Вообще надо заметить, что николаевский солдат был не очень разборчив в выборе занятий. Принадлежа по своему происхождению к низшим слоям еврейской массы, выросши затем в казарме, воспитавшись на понятиях и воззрениях, господствовавших в этой грубой, малообразованной среде, он мало задумывался над темными для него вопросами этики. Для николаевского солдата не существовало той сложности иерархии почетных, приличных и неприличных занятий, которая проходила через весь экономический строй евреев черты оседлости. Если житель «черты» впадал в крайность, относясь порою с пренебрежением к некоторым отраслям физического труда, то николаевский солдат, наоборот, впадал в противоположную крайность, считая приличным всякую профессию и обращая мало внимания на общественное мнение. Нажитая копейка считалась одинаково трудовою, приобретена ли она в поте лица или же за стойкою в ссудной кассе, а иногда и того хуже…