Дэн Симмонс - Двуликий демон Мара. Смерть в любви

• Название: Двуликий демон Мара. Смерть в любви
• Автор: Дэн Симмонс
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Мистика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-59019-3

На время вырвавшись из ада вьетнамской войны, Джон Меррик и его боевой друг Трей решили провести отпуск в Бангкоке. Двое молодых солдат шатались по городу в поисках самых экзотических приключений. И наконец нашли нечто совершенно необычное. Про этот секс-аттракцион рассказывали разное — вплоть до того, что тебя будет любить демон в обличье женщины по имени Мара. И действительно, парни увидели нечто такое… Трей, одержимый идеей попробовать все это сам, поехал к Маре в одиночку… и погиб жуткой смертью. Джон пытался его остановить, но не смог… И вот спустя много лет он возвращается в Бангкок, чтобы рассчитаться за смерть друга. Рассчитаться с демоном, дарующим любовь…

---

На самом деле формального окончания битвы не было. Боевые действия просто постепенно сошли на нет из-за ледяных дождей, снегопадов и сильных холодов той необычайно ранней и суровой зимы.

За пять месяцев боев на Сомме погибло свыше 1 200 000 человек. Осуществить крупный прорыв нашим войскам так и не удалось.

Джеймс Эдвин Рук вернулся в свою часть и оставался на Соммском фронте, где британцы по-прежнему теряли до 30 000 человек каждый месяц, вплоть до августа 1917 года, когда он снова получил ранение в так называемой «третьей битве при Ипре», или битве при Пашендейле. В него попали две пулеметные пули, когда он вел солдат в атаку на немецкое укрепление со странным названием Ферма Спрингфилд.

Выжившие после Пашендейла впоследствии вспоминали и говорили главным образом про моря слякотной грязи. Генерал сэр Дуглас Хейг писал: «…глинистая низина, сплошь изрытая снарядами и раскисшая от дождей, представляла собой скопление огромных топких луж и бурных грязевых потоков, быстро превращавшихся в длинные полосы вязкой трясины, преодолеть которые можно было лишь по нескольким узким тропам, а именно по ним и стала бить неприятельская артиллерия. Оступиться с такой тропы зачастую означало утонуть в болоте грязи».

Действительно, в одном из своих немногочисленных писем к сестре лейтенант Джеймс Эдвин Рук — тогда находившийся в отпуске по ранению в Суссексе — описывал, как один его друг, некий сержант Маккей, утонул в полной жидкой грязи воронке, пока сам он, раненный, лежал рядом и ничем не мог помочь несчастному.

О жизни Джеймса Эдвина Рука после Первой мировой войны написано много. По поводу его решения не писать больше стихов для публикации сокрушались многие. Когда в 1919 году Рук решил принять католическую веру, друзья и близкие пришли в шок. Когда в 1921 году он принял сан священника, друзья и близкие практически отреклись от него. В последующие годы только его младшая сестра Элеонора продолжала переписываться с ним.

В то время как «Окопные стихи» Рука обрели известность и собственную жизнь, сам он покинул литературную сцену. Немногие поэты 30-40-х годов, подражавшие в своем творчестве Руку, знали, что сам поэт по-прежнему жив и проводит свои дни в сравнительном уединении в различных монастырях. Действительно, его литературное наследие тех десятилетий, вдоль и поперек исследованное учеными, почти полностью состоит из переписки с сестрой и редких (но пылких) писем, которыми он обменивался со своим другом Тейяром де Шарденом. Рук издал в частном порядке лишь одну книгу: ныне легендарный сборник стихов в прозе «Песни тишины» (издательство Джона Мюррея, 1938), где описывается созерцательная жизнь, которую он вел в бенедиктинском аббатстве Сан-Вандрий и во время своих продолжительных (порой длившихся годы) визитов в цистерцианский монастырь Ла-Трапп, Солемское аббатство и скальные монастыри Каппадокии.

Ученые установили, что по образу мыслей и чувств отец Рук мало походил на обычного монаха. Всегда выражавший страстную любовь к жизни, зачастую граничащую с языческой, отец Рук в узких теологических кругах снискал своей теорией «жизненного восхождения» не меньшую известность, чем его друг Тейяр — теориями нравственного и духовного развития в широких читательских кругах. Они двое продолжали свою живую и пылкую переписку вплоть до смерти Тейяра в 1955-м.

В 1957 году сестра Рука, Элеонора, в одном из своих писем к стареющему священнику спросила, почему после войны он навсегда отказался от мысли жениться и обзавестись семьей. Отец Рук ответил письмом, которое впоследствии получило известность, но до сих пор оставалось не вполне понятным. Привожу здесь письмо полностью:

15 сентября 1957

Аббатство Сан-Вандрий

Милая моя Элеонора!

Я прочитал письмо сегодня вечером, прогуливаясь по дороге Руан-Ивето, и, как всегда, остался в восхищении от твоего острого ума и мягкого юмора. Но меня опечалило, что ты так долго не решалась задать вопрос — «…ждала сорок лет, — пишешь ты, — и знаю, что мне следовало подождать еще сорок».

Нет никакой нужды ждать еще сорок лет, моя дорогая, ни даже еще хотя бы день. Вопрос задан, и я не в обиде.

Сегодня во время вечернего богослужения — когда чтец по сигналу аббата распевно начал «Те autem Domine miserere nobis», а мы все встали и с поклонами запели молебен, — я благодарил не некоего персонифицированного или безликого Бога, а просто саму Жизнь за великий дар. И так делал каждое утро, каждый полдень и каждый вечер на протяжении сорока лет.

Что касается моего воздержания, или, как ты затейливо выразилась, «моего длительного отказа от физической стороны жизни», — скажи мне, Элеонора, разве ты встречала когда-либо человека, находящего большее удовольствие в физической стороне жизни, чем твой брат? Ужели тебе трудно представить, что сегодня днем, когда я усердно трудился в огороде между аббатством и лесом, заканчивая прополку бобовых грядок, я испытывал чисто физическое наслаждение от того, что пот затекает мне в глаза и струится по телу под грубой рясой?

Но я знаю, ты говорила о браке или, если точнее, о физической любви. Разве ты не помнишь, как много лет назад я писал тебе, что состою в браке? Не в фигуральном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Мне следовало бы носить обручальное кольцо подобно руанским монахиням, которые таким образом показывают, что обручены с Христом. Только я обручен не с ним. Я почитаю Христа и с каждым годом все больше проникаюсь его учением — особенно мыслью, что Бог есть в буквальном смысле Любовь, — но я обручен не Галилеянином.

Знаю, моя дорогая, это ересь — даже с точки зрения такой не особо ревностной англиканки, как ты. Представь, что было бы, услышь эти мои слова аббат, славный брат Феофилакт или серьезный отец Габриэль! Благодарение Небу за обет молчания!

Я навеки обручен — но не с Христом и не с какой-либо другой традиционной ипостасью Бога, а с самой Жизнью. Я восславляю ее каждодневно и с нетерпением жду встречи, чувствуя, как жизненные силы покидают меня. Я нахожу ее в самых обычных и незначительных вещах — в солнечном луче на оштукатуренной стене кельи, в прикосновении грубой шерстяной ткани, в восхитительном вкусе бобов, которые несколько жарких месяцев кряду защищал мотыгой от нашествия сорняков.

Не подумай, Элеонора, что в своей любви к Жизни я оставил Бога. Просто понял — пришлось понять, — что Бог пребывает в этой Жизни и ждать другую глупо.

Конечно, ты спросишь, зачем же я затворился от жизни, если верю во всеобъемлющую Жизнь. Ответ трудно понять даже мне самому.

Во-первых, я не считаю свою жизнь в аббатстве уходом. Для меня это наилучший способ наслаждаться жизнью — как, надеюсь, мне удалось объяснить в бесхитростной книжице, которую я прислал тебе лет пятнадцать-шестнадцать назад (Боже, как быстро летит время — не правда ли, сестренка?). В своих сочинениях, пускай несовершенных, попытался дать представление о восхитительной простоте такой жизни. Я подобен утонченному гурману, который вместо того, чтобы глушить аппетит обжорством, смакует пищу, поглощая лишь крохотные порции изысканнейших блюд.

Я люблю Жизнь, Элеонора. Вот и все. Будь моя воля, я бы жил вечно, принимая как должное боль и утраты и постоянно, до скончания времен, учась ценить даже самые горькие приправы. Противоположный случай — Всеядное Прожорливое Дитя.

Знаю, все это звучит невнятно, моя дорогая. Возможно, одно мое давнишнее стихотворение, приложенное к сему, прольет свет на темный туман слов, напущенный мной. Поэты редко говорят по существу.

Прошу, напиши поскорее. Хочу знать, как здоровье твоего любимого мужа (надеюсь, он выздоравливает, и буду за него молиться) и как складываются дела у Чарльза и Линды в столице. Я бы не узнал Лондон, если бы вдруг каким-то чудом перенесся туда. В последний раз видел его во время бомбежек, и хотя моральный дух горожан был на высоте, сам город находился не в лучшем состоянии. Висят ли над ним до сих пор аэростаты заграждения? Шучу, шучу — в станционном пабе в ближайшей деревне имеется телевизор, и в прошлом месяце, по пути на конференцию в Руан, я ухватил кусок какого-то фильма, снятого в Лондоне. Аэростатов заграждения там не было.

Пожалуйста, пиши мне, милая Элеонора, и прости своего брата за бестолковость и своенравие. Когда-нибудь я повзрослею.

За сим остаюсь твой любящий брат Джеймс

[К письму было приложено нижеследующее стихотворение. — Прим. ред.]

Страстно влюбленный

Я был велик, любя, и заполнял
Дни, гордо воспевая идеал:
Покой и боль, и мудрость, и смятенье,
Страсть без границ и — все еще — смиренье.
Мне ведомо: имен заветных суть —
Отчаянье людское обмануть,
Страх перед хаосом, влекущим души
Во мрак. Хочу, молчание разрушив,
Смерть обмануть, покуда спит она,
Мой вечер не забудется — одна
Его звезда сто прочих солнц затмила,
Я славлю вас, отдавшихся мне, милых
Наперсников великих тайн! Вы — те,
С кем преклонял колени в темноте,
В божественном восторге узнаванья.
Любовь — маяк, ведущий нас в тумане,
Вот город — мы строители и знать,
Вот кесарь — мы учили умирать.
Я до конца с любимыми моими,
Во имя юности — любви во имя
Их имена я золотом на стяг
Впишу, и сполох пламени во мрак
Орлы мои взметнут, пусть вдохновенье
Подарит искры многим поколеньям,
А время-ветер их развеет в срок…

Вот что любил я:
Синий ободок
На белой чашке, легкое проворство
Пылинок, крыши мокрые и черствый
Ломоть, что с другом разделил моим,
И радугу, и горький сизый дым
Костра, и росы на прохладных донцах
Бутонов, сон цветов под жаром солнца
О том, как стаи бабочек ночных
Слетятся под луной испить из них.
И мягкость простыней — залог покоя,
И одеял касание мужское —
Их поцелуй щетинист и колюч.
И скрип доски, клубы свинцовых туч.
Машины мощь — прекрасной и бесстрастной,
Горячая вода и мех атласный,
Знакомый запах старого пальто,
И пальцев нежный запах, или то,
Как пахнет прядь волос, почти бесплотных,
И как тосклива затхлость трав болотных.

Бесчисленна толпа имен родных!
Журчащий кран, бормочущий родник,
Смех, пение и боль, привычка к боли,
И поезд запыхавшийся, и поле,
Пески, лохмотья пены кружевной,
Забытые отхлынувшей волной
На мокрой гальке. И железа важность
Холодная, и черной глины влажность.
Сон, и макушки гор, тропа к реке,
И глянцевый литой каштан в руке.
И лужицы в траве, и гибкий прут —
Люблю их всех. И все они умрут
Бессилен я их взять с собой, когда
Стучаться буду в смертные врата,
Они рассеются с притворным вздохом.
Забыв о назначении высоком,
И узы разорвут, и втопчут в пыль
Священный договор, который был
Скреплен любовью. Правда, я воскресну,
Найду друзей, пока еще безвестных,

Любовь раздам.
Всему придет черед…
Но самое любимое умрет.
Они стареют все, над ними всеми
Не властен я.
Их сдует ветер-время.

Любимые, изменники! Сейчас
Примите дар прощальный: пусть о вас
Все любящие вспомнят, скажут: «Было
Любви достойно все, что так любил он!»[20]

[Джеймс Эдвин Рук скончался от рака в июле 1971-го в возрасте 83 лет. — Прим. ред.]