Патрик Нит - Новоорлеанский блюз

• Название: Новоорлеанский блюз
• Автор: Патрик Нит
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-947-9

Книга английского писателя и известного диджея — это история жизни немолодой проститутки, рассказанная случайному попутчику. Казалось бы — что особенного? Но Патрику Ниту, талантливому во всем, удалось создать «роман о джазе, судьбе, семье и дружбе», за что он и получил Уитбредскую литературную премию.

---

— Вам хочется слушать?

— Конечно.

— Вы действительно хотите слушать меня? Повторяю, это длинная история.

— Да. Я хочу слушать. Расскажите, прошу вас.

— Хорошо. Как я уже сказала, это долгая история, и я узнала большую ее часть, только когда снова встретилась с матерью. Конечно, я и до этого знала кое-что, но это были какие-то обрывки, намеки — ни мать, ни отец не любили говорить о прошлом Вы понимаете, что я имею в виду? Они смотрели на меня так, будто я носила в себе какую-то тайну, которую им необходимо было раскрыть. При этом они вели себя так, словно нормальный разговор со мной может чем-то запятнать их. Почти по поговорке: «Детей должно быть видно, но не слышно». Черт бы их побрал! Меня не должно было быть видно, меня не должно было быть слышно, я не должна была ничем выдавать своего присутствия, раз это было для них непереносимо. Я…

— Прошу вас, начните с начала, — прервал ее Джим.

— Что?

— Прошу вас, начните с начала и расскажите мне всю вашу историю.

— С начала? Хорошо. — Сильвия провела кончиком языка по губам. — Не будете возражать, если я возьму еще сигарету? Вообще-то я не курю, но о том, что я собираюсь вам рассказать, я говорю нечасто.

— Пожалуйста, вот сигареты.

Сильвия зажгла сигарету и глубоко затянулась. Она оперлась ладонями о стол, устроилась поудобнее на стуле и заговорила ровным монотонным голосом словно ей было абсолютно безразлично то, о чем она рассказывала.

— Моя мать и мой отец были итальянцами и жили в Нью-Йорке. Понимаете, типичными долбаными нью-йоркскими итальянцами; оба из больших католических семей, которые собираются за обедом вокруг громадного стола, обязательно покрытого скатертью в красную клеточку, и поглощают огромное количество макарон. Я не могу ручаться за то, что в их семьях дело обстояло именно так, но так я себе это представляла. Понимаете, что я имею в виду?

Моя мать была из Гарлема, а отец — из Куинза. О семье матери мне известно немного; она, по ее словам, была единственным ребенком в семье (а значит, мои фантазии насчет многолюдных и обильных обедов — просто бред). О ее родителях мне тоже мало что известно. Знаю только, что ее отец умер, когда она была совсем ребенком, и она жила с матерью. Но я подспудно чувствую, что отношения у них не складывались, и по этой причине мать с моим отцом перебрались в Англию. Помню, когда однажды родители дрались на кухне, отец объявил матери: «Бернадетта, ты, видно, хочешь, чтобы я отправил тебя обратно в Гарлем?» или что-то вроде этого. Это была угроза. Могу добавить только, что мать родилась в 1925 году, вот, пожалуй, и все.

А вот отец… когда я была маленькая, он частенько предавался воспоминаниям. Особенно, когда был в подпитии. Он обычно усаживался в огромное кресло, стоявшее в гостиной перед газовым камином и говорил, говорил, ни к кому не обращаясь. Тем более ко мне — меня он попросту не замечал.

Его семья поначалу жила в Бруклине, где они держали пиццерию, и дела у них шли успешно. Ко времени рождения отца у них было уже три пиццерии — две в Бруклине и одна в Гарлеме (а может быть, наоборот), — и они перебрались жить в Куинз. Когда отец вырос, он стал управлять гарлемской пиццерией. Там он и встретился с моей матерью. Мне думается, она работала там официанткой. «Она была чертовски красивой. В высшей степени красивой, притом на итальянский манер». Так частенько говорил папочка, говорил так, словно обсуждал вещь, отмеченную призом, автомобиль или еще что-то. «Чертовски красивая… на итальянский манер, с ногами от шеи, густыми черными волосами, оливковой кожей». Иногда, глядя на меня, он говорил: «Откуда, черт возьми, ты появилась? О господи!» — Сильвия замолчала, сложила губы трубочкой и выпустила несколько аккуратных колечек дыма.

Джим понял, что ему надо как-то отреагировать на сказанное ею.

— Парень что надо, — произнес он резонерским тоном.

Сильвия удивленно подняла брови, и тут Джим заметил, что это вовсе и не брови, а проведенные тушью линии, не толще морщин на ее лбу.

— Итак, они встретились, — снова заговорила Сильвия. — В пиццерии. Влюбились друг в друга, стоя у тестомесильной машины или у плиты, где плавился сыр моццарелла. На редкость романтичная обстановка.

Сильвия опять замолчала, будто подбирая нужные слова Без сомнения, этот рассказ о себе требовал от нее больших усилий, и Джим понял, что ему необходимо хоть как-то подбодрить рассказчицу.

— Ну… а когда же они перебрались в Англию? — спросил он, и Сильвия, тяжело вздохнув, продолжала:

— В тот год, когда я родилась, в 1953-м. Они не перебрались, а скорее, сбежали в Англию. А почему, я не знаю. Кому-то, вероятно, не понравился их брак. Думаю, что бабушке. Наверное, моя мать ухаживала за ней. Ведь, когда они поженились, мама была не такой уж молодой — ей было двадцать семь, а может даже, и двадцать восемь.

Ну так вот, они бежали в Англию в 1953 году. Выходит так, что я была зачата на борту «Куин Мэри». Представляете? Может, моим отцом был какой-нибудь чернокожий матрос или кто-то из обслуги. В общем, я оказалась ребенком, сделанным в океане. Неизвестно чьим ребенком.

У отца были планы на будущее. Он собирался открыть в Лондоне сеть пиццерий. Даже название придумал «Пиццерии Ди Наполи». Начал он с ресторана-пиццерии на Дин-стрит в Сохо. Вы знаете Сохо? Эта пиццерия рядом с площадью. На этом он и остановился, большего сделать ему не удалось. Прошло больше тридцати лет, а они все пекли и пекли эту дрянную подгоревшую пиццу и еле-еле сводили концы с концами. Планы у отца был отличные, но он опоздал с ними лет эдак на двадцать. А может быть, в этом виновата я. Ведь после моего рождения от прежнего брака родителей не осталось и следа.

— Да нет, что вы, я уверен, что это не так, — возразил Джим; возразил только для того, чтобы как-то поддержать и приободрить Сильвию, но она сердито отмахнулась:

— Вам-mo откуда знать?

Джим допил вторую порцию нигерийского гиннеса и посмотрел на Сильвию сквозь дно стакана. Ее лицо было перекошено, казалось, она с трудом терпит сильную боль.

— Конечно, я могу только предположить, — согласился он и едва заметно улыбнулся.

Лицо Сильвии чуть смягчилось и стало не таким страдальческим. Шаблонные киношные фразы типа «Будь я на двадцать лет моложе» вертелись у нее в голове, но она усилием воли остановила эту бесполезную словесную круговерть. Будь я на двадцать лет моложе, подумала Сильвия, я бы даже не взглянула на этого тощего добросердечного белого мальчика.

— Принести еще выпить, Джимми? — закричал из-за стойки ирландец Тони.

— А ты как думаешь? — ответил Джим, не сводя взгляда с Сильвии.

— Ну так что? — снова закричал Тони.

— Я же сказал: «А ты как думаешь?»

— Я думаю, надо принести.

— Отлично. И я так думаю.

Джим сунул указательный палец в стакан и, словно скребком для чистки стекол, провел им по внутренней поверхности, собирая прилипшую пену. Сунув палец в рот, он облизал его. Капелька стекла ему на подбородок, и он, мгновенно высунув розовый и острый, как у ящерицы, язык, слизнул ее.

— Вы любитель выпить, — сказала Сильвия, наблюдавшая за его манипуляциями.

— Да, — утвердительно кивнул Джим. — Тут вы правы.

Ирландец Тони принес очередной стакан нигерийского гиннеса, из которого Джим немедленно сделал хороший глоток, будто подтверждая этим правоту Сильвии. Потом, устроившись поглубже на стуле, рыгнул в кулак.

— Ну а какую роль во всем этом играет брат вашего дедушки? — спросил он.

— Кто?

— Брат вашего дедушки. Какую роль он играет во всем этом?

Глубоко вздохнув, Сильвия зажгла еще одну сигарету. Если ее собеседник определенно решил напиться, то какой смысл тревожиться о том, что от нее будет пахнуть табачным дымом?

— Ни мать, ни отец, насколько мне известно, не поддерживали никаких контактов со своими семьями. Не посылали и не получали поздравительных открыток ни на Рождество, ни на дни рождения. Так решил отец. «Пусть лучше будет так, Бернадетта, — обычно говорил он. — Какое кому дело до того, как идет наш бизнес? Ты думаешь, они могут хоть что-то понять? Зачем им знать о том, какая у нас стыдуха?» Да… вот так он всегда говорил, а произнося слово «стыдуха», многозначительно и злобно смотрел на меня, будто я нанесла ему удар в самое сердце.