Патрик Нит - Новоорлеанский блюз

• Название: Новоорлеанский блюз
• Автор: Патрик Нит
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-947-9

Книга английского писателя и известного диджея — это история жизни немолодой проститутки, рассказанная случайному попутчику. Казалось бы — что особенного? Но Патрику Ниту, талантливому во всем, удалось создать «роман о джазе, судьбе, семье и дружбе», за что он и получил Уитбредскую литературную премию.

---

Какое-то время он молча и неотрывно, словно приросший к земле, смотрел на это странное видение. Ведь, несмотря на весь свой метафизический опыт (а также и на необычайную тягу к метафорам, зародившуюся в нем после многих ночей, проведенных в обществе Божественной Луны), он никогда не слышал, как труба говорит, и не видел женщин, наделенных таким даром. Поэтому он отвернулся и побежал прочь. Он бежал до тех пор, пока не почувствовал колотья в легких; остановившись и оглядевшись, он увидел, что стоит у входа в небольшой продуктовый магазин. Зайдя внутрь, он попросил порцию бананового мороженого и стакан крем-соды со льдом в надежде хоть как-то снять нервное напряжение.

Но самое худшее случилось с ним в том месте, которое жители этого странного города называют «парк». Он шел по чахлому газону, петляя между деревьев, выглядевших так, словно они высохли много веков назад, и через некоторое время вышел к берегу озера, на котором перед мольбертами сидело несколько художников-любителей. Он курил самокрутку с «говном», которая дарила ему не только хорошее настроение, но и ощущение полета. Заглядывая из-за плеч художников на их творения, он пытался вызвать их на беседу, чего они совершенно не желали. Да и кем в их глазах был этот странный тип — черномазый говорун в заношенной одежде, с растрепанной прической и безумными глазами?

Он бродил между художниками, качая головой и глядя на линию горизонта, пока неожиданно не наткнулся на… какого-то мусунгу. Не просто мусунгу (ведь в его глазах все они были на одно лицо), сейчас он увидел мусунгу, которого видел во сне, продолжавшемся пять суток; того самого мусунгу, с которым познакомился еще шесть лет назад в Замбави; своего старого друга, своего соратника, такого же, как и он, любителя гора. Но голова закулу была по известной причине настолько затуманена, что, узнав друга в лицо, он никак не мог припомнить его имени.

Он окликнул мусунгу, но тот не отозвался.

Его мольберт стоял напротив другого мольберта, над которым склонилась элегантного вида женщина средних лет и с лицом цвета кофе, которая напомнила закулу замбавийскую красотку с рекламы солнцезащитного крема. Лица обоих художников выражали крайнюю сосредоточенность. Они пристально смотрели друг на друга, затем пристально смотрели на свои холсты, затем, взяв в руки кисти и поднеся их к глазам, выверяли пропорции.

Он прошел за спину мусунгу, чтобы посмотреть на его работу. То, что он увидел на холсте, не было портретом женщины, работавшей напротив, это был очень скверный автопортрет. Он глотнул ртом воздух. Сейчас он уже не сомневался в том, что это снова галлюцинация, но решил на этот раз действовать сообразно обстоятельствам. Он прошел за спину женщины и посмотрел на ее мольберт. Он не удивился, увидев на холсте такой же плохой автопортрет.

Он знал, что нужно делать.

Он снял холст женщины с мольберта. Она в недоумении посмотрела на него, но не сказала ни слова. С холстом в руках он подошел к мольберту мусунгу и поменял полотна. Мусунгу и глазом не моргнул, когда его холст был снят и укреплен на мольберт женщины.

— Ну вот! — сказал он, и оба живописца продолжили рисовать.

Он снова посмотрел на полотно, стоявшее на мольберте женщины. Господи! Да это же был тот самый автопортрет, который она писала до того, как он поменял холсты. Он вздохнул, но не стал утруждать себя и смотреть на второй мольберт, он знал что у снов — даже у настоящих снов — своя, особая логика, которая не помогает осознать происходящее, а приводит в ярость. Кроме того, он припомнил основной догмат, который внушила ему Божественная Луна: только избранным дано полностью понимать смысл снов. И те, кому это дано, — сумасшедшие.

«Во имя добра!» — воскликнул он. Видения исчезли, а он оказался стоящим по грудь в противной, вонючей жиже, да еще и под проливным дождем, а вокруг стояли художники и с любопытством смотрели на него.

Это случилось вчера.

А теперь он лежал на кровати, глубоко затягиваясь самокруткой с дурью, и перед его глазами мелькали, сменяясь, созвездия. Молоденькая проститутка опустилась перед кроватью на колени и массировала ему виски, в то время как он отсутствующим взглядом пялился на ее большие груди, раскачивающиеся перед ним, словно созревшие плоды манго на ветке. Он копался в своем сумеречном сознании, пытаясь выяснить, хочется ли ему еще трахаться. Нет! Ему надо очистить уставший мозг от этих наваждений. Сейчас он четко осознал одну вещь: он путает сон с реальностью, но настоящая беда настигнет его тогда, когда он спутает реальность со сном. Если то, что он принимал сон за реальность, создавало для него проблемы, то путаница в обратном порядке может привести к гораздо большей беде.

Он припомнил, как возвращался после той встречи с художниками, — припомнил все: и что было на самом деле, и что ему пригрезилось — свои брюки, с которых капала жидкая отвратительная грязь. К нему подошел симпатичный чернокожий мужчина в галстуке-бабочкой и с полумесяцем на груди. (Так это же наверняка эмблема Божественной Луны!)

— «Последний призыв», брат? — обратился к нему мужчина.

— Последний призыв к чему? — спросил он с раздражением.

— Последний призыв на единственно правильный путь.

Он пристально посмотрел на этого человека. Кто знает, может быть, именно этот знак он и искал. Но сейчас он был усталым, нервы его были напряжены, а потому он ничему не верил.

— А с чего ты вдруг назвал меня братом? — спросил он.

— Мы все братья, — с суровой улыбкой ответил мужчина.

И тут он сорвался. Он был уже по горло сыт всеми этими намеками и фантастическими образами; сейчас, после пятидневного сна, вся эта метафизика особенно нервировала его. Если духи предков, Божественная Луна или даже ширококрылый орел хотели что-то сказать ему, то они могли бы, черт возьми, просто сказать это по-английски, на замба или на каком-нибудь другом понятном языке. И если его история хочет вырваться, то самое время дать ей выплеснуться наружу.

Не раздумывая, он ударил мужчину, затем схватил его за горло и затряс со всей своей африканской силой. Мужчина затрепыхался, стараясь освободиться; газеты, выпав из его рук, рассыпались по тротуару.

— Ах ты, вертлявый змей, — закричал закулу. — Правда всегда извивается, когда ты хочешь ее пригвоздить.

И этот безумец с горящими глазами и волосами, заплетенными в дреды, ударил щеголевато одетого представителя ислама со всей силы в лицо, и тот свалился на землю.

— Курипе цви Тулоко ваземе ди звозва! А ты? А ты, задница, говоришь загадками!

Какой-то доброхот вызвал полицию, и Мусе, закулу, пришлось побыстрее испариться, чтобы избежать ареста. И Муса, пораженный волшебным городом Чикаго, решил ждать знака, который был бы ему понятен. И он занимался сексом с проститутками мусунгу до тех пор, пока не почувствовал страха за пальцы на ногах.

I: Чертова правда простейшей блюзовой формы

Саут-Сайд[93], Чикаго, США, 1998 год

Разумеется, старик был очень доволен этим отступлением в рассказе, словно джазовый трубач, сыгравший замысловатую импровизацию на известную тему; впрочем, первые блюзмены, такие как Бадди Болден, Луи Армстронг (до 1938 года) и Лик Холден, никогда не прибегали к подобным приемам.

— Вы же не знаете, кто я. Вы ничего обо мне не знаете, кроме того, что я — именно тот, кто доскажет вам эту историю, и вы рассчитываете, что она будет такой же ясной и понятной, как звуки, которые издает эта старая труба. Но сначала, мой сладкий, послушай, что я тебе скажу. А скажу я тебе три важные вещи, касающиеся историй, потому что нет ничего более запутанного и сложного, чем история (кроме, конечно, джаза, и я не настолько глуп, чтобы понадеяться на то, что ты сразу все поймешь).

Итак, что бы я ни говорил, ни в коем случае не перебивай меня. Если захочешь что-либо спросить или уточнить, сделаешь это потом, когда настанет время задавать вопросы — запомни, не перебивай меня, что бы я ни говорил. Нет более важной истории, чем та, которую рассказываешь о самом себе. Ведь у каждого есть своя собственная история, так? У некоторых они похожи на рождественские сказочки, у других на страшилки, которые либо поднимают их рано утром с постели, либо заставляют прятать лицо в подушку. И все постоянно рассказывают свои истории, изменяя слова. Все рассказывают их, переиначивая и буквально выворачивая наизнанку. Рассказывают друзьям, врагам, психотерапевтам, барменам. Поверьте, я отвечаю за свои слова; ведь я такой старый, что солнце, обращаясь ко мне, называет меня «сэр».